Уединенный пошехонец 08.09.2011

Литературно-краеведческое приложение

СОБАКА НА СЕНЕ СИДИТ…

Вот мы и снова приехали на Мологскую землю, место красивое с трагической историей... Приехали для того, чтобы вспомнить о том,  что раньше это был процветающий уголок нашей малой родины. Льняная страна.

Живет Некоузский  район своей тихой жизнью, оторванный от большой цивилизации, доживает. Каждый год теряет по одной деревне, все меньше жителей остается в сельской местности. Пустуют школы. Нет работы, нет жизни. А в быту все чаще ходит пословица: «Собака на сене сидит: другим не дает и сама не берет». Очень скоро мы можем потерять этот необычный уголок, родину сицкарей, лацкарей и кацкарей, где когда-то формировалась «белая казна» русского государства. Еще сейчас помнят местные жители о льняной дороге, по которой возили браные льняные полотна во все уголки России, о ярмарке в селе Лацком, где по четвергам шел большой торг изделий изо льна,  о мологском тракте,  что пересекался с льняной дорогой в этом селе. По мологскому тракту вели пленных декабристов. Другое его название - Павловская дорога. Уйдут из жизни коренные жители - закончится история этого места, о которой уже никогда не узнают наши потомки. А пока мы знакомимся с потомственными скорняками и ткачами, можем видеть их лица.

Мологский тракт. Вся история Мологского уезда была связана с ним: стук колес телег с товаром, гиканье извозчиков, звон бубенцов лошадиной упряжи, красивые дуги. Ведь товар лицом надо преподносить. Сейчас недалеко от Лацкого, в деревне Верховине, живет большая семья потомственных скорняков Бубновых. С одним из ее представителей мы познакомились в этот раз.  На дворе - телега, телега и телега. «Нет, это одер», - поправляет Владимир Бубнов, коренной житель Верховины. Так у местных жителей называется транспортное средство для перевозки сена. В него впрягают лошадь. «Игал, дождик пошел», - присаживается рядом с нами уже довольно пожилая женщина Вера Васильевна Овчинникова. Позднее присоединились другие жители деревни. Так мы и познакомились.  

Отец Владимира Ивановича Бубнова, Иван Васильевич, родом из деревни Скобыкино, был мастеровым. Он изготавливал телеги, лошадиную упряжь, дуги. Наиболее хорошо получались у него сиделки - часть лошадиной упряжи, ее кладут лошади поверх  шеи. От отца осталась одна такая сиделка: снизу войлок, к нему сверху пришит кожаный лоскут с бронзовыми украшениями, а по краям к ремешкам привязаны шерстяные кисти. В селе Лацком существовала шорная лавка, где продавались бронзовые украшения, потом вручную отец Владимира Бубнова пришивал их  к кожаной основе сиделки. В деревнях вдоль мологского тракта изготавливались телеги для перевозки товаров и людей. Наиболее распространенными среди них были: одеры, брички, расточанки, тарантасы, одноколки. Одер  мы уже видели во дворе у Владимира Ивановича Бубнова, другой  еще раньше встретился нам по дороге,  в него была запряжена лошадь. Очень редкая картина для нашего времени.

Основной  сельскохозяйственной культурой, произрастающей в этих краях, всегда был лен. До ухода на пенсию Владимир Иванович Бубнов, как и все жители деревни Верховины, работал на льняной фабрике. Всего в той местности их было  две. Первая находилась рядом с деревней Харино, отчего получила название Харинской, но больше она известна как Некоузская. Производство на ней было организовано в 1938 или 1939 году. Жители деревни Верховины  вспоминают, что под посадку льна отводилось от 25 до 50 гектаров земли. Был свой местный сорт льна - брагинский. Завод специализировался на его переработке и изготовлении из него нитей. Для этой фабрики лен привозили из Брейтова. Второй завод находился в Скобыкине, он был известен с 1929 года и входил в совхоз «Широкая полоса». Это был первый завод,   организованный в той местности.  Переработка льна на нем осуществлялась почти под открытым небом. Сначала делали хранилище, для чего   наставляли столбы и обшивали их тесом. Внутрь хранилища помещали шохи, обычно их было шесть штук, куда раскладывали по сортам взвешенный лен, привезенный с полей. Всего различали три сорта льна: короткий, средний, длинный. Потом на быках лен перевозили в сушильные цеха. После просушивания его пропускали через мялку, чтобы отделить костру.  Отделенную костру собирали в костросборник, после чего сжигали ее в машинном отделении мялки. Получалось практически безотходное производство. Кострой топили паровой котел, работал двигатель, получалось электричество, оживали механизмы. Отделенный от костры чистый лен свивали в кипы и отправляли на ткацкие фабрики. Некоторые местные жители сучили изо льна нитки, которые потом использовали в домашнем ткацком производстве. Они  и сейчас еще вспоминают, что почти в каждом деревенском доме стояли ткацкие станы. Сейчас заводов уже нет: на месте первого пустырь,  зарастающий  

бурьяном и кустарником, на месте другого два пустых разрушенных кирпичных здания.

Ткацкий промысел был издревле известен в тех краях, но сейчас в связи со сложной экономической ситуацией в стране все пущено на самотек. Новое подрастающее поколение сидит без работы, ему нечем заняться. А жителям деревни Верховины приходится ходить за водой в ближайшую деревню за несколько километров, потому что их колодец уже давно не работает. «Вот так и живем, - говорят престарелые жители деревни и смотрят  с надеждой: - Может, кто вспомнит о нас, почистит колодец?..»

Сергей КРЫЛОВ.

Фото автора.

ЛИТЕРАТУРНАЯ ТЕЗКА ВЛАДИМИРА НАБОКОВА

Рубеж XIX - ХХ столетий, получивший название  серебряного века, был ознаменован расцветом русской культуры. Тогда в квартире поэта и теоретика символизма Вячеслава Иванова в Петербурге, которая получила название «Башня», проходили знаменитые «среды». Погружаясь в мистическую атмосферу игры, маскарада, участники этих собраний - писатели, художники, философы - читали свои произведения, обсуждали эстетические теории. Иногда здесь проходили спиритические сеансы. На «Башне» нередко бывала и Аделаида Казимировна Герцык - поэтесса, прозаик, переводчик.

Долгое время по идеологическим соображениям творчество Аделаиды Герцык было предано забвению. Но в 90-х годах прошлого столетия  среди других стало вновь звучать и ее имя. Открытие литературного наследия Герцык - это в первую очередь заслуга Музея Марины Цветаевой, где работает внучка поэтессы Татьяна Никитична Жуковская.

А композитор и певица из Москвы Лариса Новосельцева пишет и исполняет песни и романсы на стихи Аделаиды Герцык. Последние десять с лишним лет Лариса полностью посвятила себя реализации проекта «Возвращение. Серебряный век». Она считает, что утонченный поэтический язык той эпохи должен вновь войти в современный культурный обиход. Помочь этому может живое звучание поэзии: чтение стихов и музыка, ими порождаемая. Эту музыку и пытается уловить и передать в своих романсах Лариса Новосельцева. Кстати, слушатели уже назвали ее голосом серебряного века.

Лариса подготовила более двадцати литературно-музыкальных программ, с которыми выступает в музеях, библиотеках и культурных центрах столицы и провинции. Одна из них - «Над миром тайна» - полностью посвящена судьбе и творчеству Аделаиды Герцык. В мае этого года Лариса Новосельцева побывала в Ярославле. В Дни славянской письменности и культуры она выступила в музее-заповеднике с премьерой программы «Вершины. Русская духовная поэзия», почти половину которой составили романсы на стихи Герцык.

В дар автору этих строк Лариса привезла книги, подготовленные к печати Татьяной Никитичной Жуковской, с автографами составителя. Одна из них - «Из круга женского» - содержит стихотворения Аделаиды Герцык, написанные в разное время, и эссе. Другая книга - «Таинства игры. Аделаида Герцык и ее дети» - воссоздает образы поэтессы и ее сыновей. Художественная и философская проза членов семьи Герцык-Жуковских, их стихи, мемуарные и автобиографические свидетельства, письма из домашнего архива вместе со страницами детского рукописного журнала передают атмосферу серебряного века и последовавших за ним 1920 - 1930-х годов.

Старший сын Аделаиды Казимировны Даниил родился в 1909 году, а младший, Никита, - четыре года спустя. После ранней смерти матери и ареста отца мальчики жили одни в Симферополе. В 1936 году совсем юный, двадцатишестилетний Даниил был арестован. Только в 1994 году Татьяна Никитична Жуковская узнала, что 15 февраля 1938 года он был приговорен тройкой к расстрелу в тюрьме города Орла. Оставшись один, Никита получил профессию врача, сумел построить семью, и уже вдвоем с женой, тоже из семьи репрессированного, священника, они создали дом, вырастили троих детей. До войны он одно время работал в ярославском селе Кукобой. Умер Никита Жуковский в 1995 году.

Причина столь долгого забвения творчества Аделаиды Герцык и в том, что ее образ отличен от типов современниц из ближайшего литературного окружения: и от жены Вячеслава Иванова, «Психеи» Лидии Зиновьевой-Аннибал с ее «львиной посадкой головы, стройной сильной шеей, решимостью взгляда… Такая, по словам художницы Маргариты Сабашниковой, любого Диониса швырнет себе под ноги», и от поэтессы старшего поколения символистов «сильфиды», «ведьмы» и «сатанессы» Зинаиды Гиппиус с ее «боттичеллиевской» красотой.

Аделаида Герцык принадлежала к редкому и непопулярному тогда типу - женщины-матери и сестры, не желающей ни эмансипации, ни роковой любви. По воспоминаниям поэтессы Марины Цветаевой, она была «глухая, некрасивая, немолодая, не-отразимая». По поэтическому определению Максимилиана Волошина - «юродивая, старица, дитя». По словам писателя-эмигранта Бориса Зайцева - «поэтесса-святая», «праведница-поэт».

Аделаида Герцык родилась 16 февраля 1874 года в городе Александрове Московской губернии в семье инженера-путейца, происходившего из обрусевшего польского дворянского рода. Там прошло ее детство. В печати Герцык впервые выступила в самом начале ХХ века как переводчица и автор литературно-критических и мемуарных эссе. С 1905 года она сотрудничала в центральном органе символистов «Весы», которым руководил вождь этого литературного течения Валерий Брюсов. Ее небольшие публикации в рубрике «Новые книги» появлялись под псевдонимом Сирин. Впоследствии тот же псевдоним избрал себе писатель Владимир Набоков, видимо, не предполагавший, что в более ранние годы у него был двойник.

В 1907 году Герцык вышла замуж за Дмитрия Евгеньевича Жуковского, ученого-биолога, переводчика философской литературы, издававшего в Петербурге журнал «Вопросы жизни». В этом журнале публиковались видные философы и писатели-символисты того времени. В начале 1910-х годов дом Герцык-Жуковских в Москве стал знаменитым литературно-философским салоном.

В 1907 году в альманахе символистов «Цветник Ор. Кошница первая» появилась первая значительная публикация поэтессы - цикл стихотворений «Золотой ключ», а в 1910-м вышла единственная книга Герцык - «Стихотворения», в которую вошли лучшие поэтические произведения раннего периода. Они написаны в духе подражания символизму. Положительные оценки творчества Аделаиды Герцык в печати дали Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, Вячеслав Иванов.

В 1910 - 1917 годах после долгих духовных поисков поэтесса приходит к православию, и в ее стихах впервые появляется тема поэтического служения Богу: «Благослови меня служить Тебе словами, - Я, кроме слов, не знаю ничего - Играя, их сплетать причудливо венками Во имя светлое Твое».

Отношение Аделаиды Герцык к Богу глубоко личное, интимное. «Но пойми же, что нет Бога вообще. Есть Бог для каждого отдельный, и обращаться к Нему и называть Его можно только про себя, в одиночестве», - писала поэтесса в письме сестре Евгении в 1909 году.

Годы гражданской войны Аделаида Герцык провела в Крыму, в Судаке, где, по словам Бориса Зайцева, «ей предстояло пережить все ужасы голода и революции». Он приводит «строки о тогдашнем терроре близкого А. Г. человека: «…по ночам их выводили голых, в зимнюю стужу, далеко за скалу, выдававшуюся в море, и там, ставя над расщелиной, стреляли, затем закидывали камнями всех вперемежку - застреленных и недостреленных… Спасавшихся бегством стреляли где попало, и трупы их валялись зачастую у самых жилищ наших, и под страхом расстрела нельзя было их хоронить. Предоставляли собакам растаскивать их, и иногда вдова или сестра опознавали руку или голову».

Брат и муж Аделаиды Казимировны были арестованы, и в январе 1921 года она сама провела несколько недель в тюрьме-подвале, где написала «Подвальные стихи», в которых звучат мотивы христианского мученичества: «Что нам темница? Слабая плоть? Раздвинулись своды - с нами Господь». Заточение становится «сладостным», лирическая героиня «пьет вино» «новой тайны, новой веры», ее «сердце учится молиться и молчать». И другие люди, попавшие в темницу, тоже преображаются, наполняются внутренним светом: «Боже! Прекрасны люди Твоя, когда их отвергнет матерь-земля». «Подвальные стихи» послужили чудесному освобождению поэтессы - молодой следователь, допрашивавший ее, попросил посвятить этот стихотворный цикл ему и отпустил домой.

В очерке «Светлый путь», вышедшем в 1926 году в рижском журнале «Перезвоны», Борис Зайцев писал: «За террором наступил голод. А. Г. с распухшим, мертвенно-серым лицом бродила по знакомым и незнакомым домам «сытых» и вымаливала детям хоть бы кухонных отбросов. Из картофельной шелухи готовила она «котлеты», из кофейной гущи и старых заплесневевших виноградных выжимок пекла «лепешки». Варила  «супы» из виноградной лозы… Особенно трудно переносил голод старший мальчик. Он иногда по ночам, не будучи в силах спать, выбегал на двор, в зимний холод, и там «выл».

К этой горестной картине можно добавить еще один штрих: все, что только можно было, обменяла Аделаида Казимировна на хлеб. Кроме своих экстравагантных шляп, которых у нее была целая коллекция. В этих потертых, но все еще напоминающих о былой изысканности серебряного века шляпах она выходила собирать подаяние. Лирическая героиня стихотворения «Подаяние» следует евангельской заповеди. Уподобляясь «полевым лилиям» и «в поднебесье птицам», она, отбросив «смущенье, неуместное у незнакомого порога», вкушает «сладость подаяния»: «Есть грань - за нею все прощается, Любовь царит над миром этим. Преграды чудом распадаются. Не для себя прошу я, детям».

«Это великое приятие всех бедствий и страданий, величайшее утверждение смирения и любви к Богу - в минуты таких испытаний, которые возводят к древнему Иову», - писал Борис Зайцев. И еще: «В воздухе, напоенном кровью и расстрелами, голодом, стонами детей, в ужасающие дни, когда одни матери в Крыму отравляли своих детей, другие убивали их и солили тела в кадке, А. Г. вступила в последний, лучезарный период поэтической работы!»

Несколько лет назад мне довелось побывать в Судаке. Я уже знала, что здесь уцелел особняк Герцык-Жуковских, и задалась целью найти его. В путеводителе был обозначен и адрес: Гагарина, 39, но на указанной улице дом с таким номером никак не удавалось отыскать, а на мои расспросы прохожие только разводили руками. Пришлось записаться в судакскую библиотеку. Оказалось, что там собирают материалы об Аделаиде Герцык. Библиотекари с удовольствием указали дорогу.

Сейчас в здании, бывшем некогда центром культурной жизни Судака, располагается техническое училище. Из памятной доски на стене можно узнать, что здесь бывали философы Иван Ильин, Сергей Булгаков, литературоведы Иван Розанов, Михаил Гершензон, поэты Максимилиан Волошин, Марина и Анастасия Цветаевы, София Парнок, композитор Александр Спендиаров и другие. Помню, как с радостным волнением я пыталась силой воображения вернуться в то время, когда здесь жила Аделаида Герцык. Мы сделали несколько фотоснимков. Один из них - у памятной доски.

В этот момент из здания вышли несколько учащихся ПТУ, видимо, проходивших здесь летнюю практику. Они с большим удивлением посмотрели на нас и тоже, похоже, впервые, заинтересовались надписью. Один из них подошел к табличке и по слогам, по-южному произнося фрикативное «г», начал читать: «А-де-ла-и-да Гер-цык...» - и тут же недоуменно перебил себя вопросом: «Кто такая?» - и ответил:  «Кто знает», - употребив вместо «кто» нецензурное, бранное слово…

…В тот жаркий памятный день глазами отдыхающего, курортника я увидела прекрасные синеющие горы и романтические развалины знаменитой Генуэзской крепости, с самого последнего, верхнего рубежа которых открывается живописный вид на морское побережье. Вспомнились стихи Аделаиды Герцык, написанные в 1918 году: «Ах ты знойная, холодная страна! Не дано мне быть свободной никогда!.. Тщетны дальние призывы - не дойти! Всюду скаты и обрывы на пути! И все так же зной упорен - сушь да синь. Под ногами цепкий терен да полынь».

Это стихотворение оказалось пророческим. Она умерла 25 июня 1925 года и была похоронена на старом кладбище в Судаке. Вскоре его снесли, поэтому могила Аделаиды Казимировны не сохранилась. По поэтическому определению Максимилиана Волошина, поэтесса «вдруг растворилась в сумраке долин, в молчании полынных плоскогорий, в седых камнях Сугдейской старины».

Анастасия СМИРНОВА.

На снимках:

1. Аделаида Герцык с детьми. Судак. 1915 год.

2. Автограф Татьяны Никитичны Жуковской, внучки Аделаиды Герцык.

3. В Судаке у дома Аделаиды Герцык.

Фото из архива автора.

РАЗВЕДЧИК

Звонит он ей теперь, быть может, и с того света!

(Рассказы его о себе были редкостно увлекательны...)

А еще в прошлый Новый год - как всегда! - он, старик, звонил ей и поздравлял ее ровно за полчаса до курантов...

...Шубу за целых пять тысяч (старыми) купил он ей на виду у всего города! И все вокруг... не знали, что и сказать.

Это еще что! Он фронтовик матерый, прошедший от и до, сам под пятьдесят, статный верзила; а она девочка тринадцатилетняя, с косою, конечно, и с голубыми глазами...

Он - ух! - учитель рисования на всю школу; она... а она ученица молчаливая в одном из классов.

У него еще - не скандал ли? - и жена-учительница в той же самой школе!.. У нее мать-одиночка на то разводит руками...

Но... но его серые командирские глаза, его властный голос наводили тишину и в школе, и в известном, стало быть, доме...

Вот урок, шуршащий карандашами, и все похвалы о даровании - ей... Дорогущие, под это будущее, альбомы - аж с тиснением на картонных крепких корочках! - тоже ей.

В поход ли, в летние каникулы, какой бы класс ни шел (под его, конечно, рукой),  шествует с рюкзачком с ними и она... В палатке, ясное дело, ночует - в его, в его: в других, если и одни девочки, то такие ли разговорчики!

Кто бы посмел, словом, хоть вопросительно заглянуть в его быстрые смелые глаза!

...Быт как быт. Зима или лето... Выходной или будний... И сидит ли кто, может, дома иль ушел, кто его знает, в гости... (телефон по той поре редко у кого бывал), а на  форточке... на форточке оконной... имеется внутри мелкая задвижка...

Так к задвижке к этой, изнутри-то, следует накрепко привязать... ярко-красную ленточку... и, осторожно закрывая форточку... выправить ту, издали видную, ленточку наружу!..

Ни у кого об этой ленточке сведений не было уж полвека...

Тихо!.. Тихо!..

Он ее и не уговаривает: он целует ей только грудь...

Евгений КУЗНЕЦОВ,

26 июля 2011 года, Ярославль.

ТВОЕ ОСТАНЕТСЯ

ИСКУССТВО

В августе в канун очередных, восьмых по счету, Васильевских чтений, посвященных памяти поэта Константина Васильева, был издан коллективный сборник стихов «Чем жива душа». Это первое издание ежегодного поэтического конкурса, проводимого в рамках чтений.

В сборнике опубликованы произведения победителей и участников прошлогоднего поэтического форума. В него вошли стихи 20 авторов. Среди них как начинающие, так и профессиональные поэты. География весьма внушительна: Санкт-Петербург, Киров, Вологда, Республика Марий Эл, Рыбинск, Углич, Ростов, Борисоглебский, Ярославль. Знаменательно то, что этот сборник вышел в год 10-летия со дня смерти Константина Васильева. Что может лучше сохранить память о поэте, как не продолжение его дела? Не об этом ли строки одного из авторов сборника - поэта из Ростова, члена Союза писателей России Валерия Топоркова:

Когда заветные стихи

В тебе созреют, как колосья,

Совсем не важно, от сохи

Возьмешь их или белой кости...

И может, для каких-то ста

Сердец не вымерших, не гнусных,

Как хлеба вкус, как правота,

Твое останется искусство.

Любовь НОВИКОВА.

Фото Виктора ОРЛОВА.

АЛЕКСАНДР БЕЛЯКОВ

СЧАСТЬЕ ЖИВЕТ

ПОД БОКОМ

Из центрального в спальный

район

На руины опальных времен

 

Это было в эоне другом

Я на почве служил сорняком

 

Ничего за душой не имел

Кроме вечно отложенных дел

 

Вот о ком расцветает тоска

Васильком внутри колоска

 

И ползут корешки на поклон

Из центрального в спальный

район

* * *

Старый конь борозды не хочет

Не гоняет кур старый кочет

Старый хмель не в ладах

с водой

 

Маршируя на месте старом

Старый ворон каркает даром

Совершенно как молодой

 

* * *

Переметное сито

Только ветром богато

Не умеет быть сыто

Оттого и покато

 

Манна выпала с тучей

Или серая ржица -

На сетчатке зыбучей

Ничему не прижиться

 

* * *

Каждый каждому

на что-нибудь годен

Неисцелим всенародный

орден

Сбросив пяток лягушачьих

кож

Орден на заговор стал похож

 

Сходятся каменщики на смену

Соединяются на авось

Кто-то собой замыкает стену

Кто-то проходит ее насквозь

 

* * *

Говори да проговаривайся

Изнутри не затоваривайся

Сам себя опустошай

 

Знает человек рассеянный -

Только по ветру развеянный

Не ржавеет урожай

 

* * *

Не стоял бы столпником

остолоп

Да по всей округе взошли

столбы

Поперек столбовых дорог

 

Охлади окном толоконный лоб

Обведи слезой силуэт судьбы

Обживи нутряной острог

 

* * *

Счастье живет под боком

С миром играет в прятки

Плачет во сне глубоком

А в остальном - в порядке

 

Тихую лямку тянет

Скудные учит роли

То без вины завянет

То расцветет до боли

 

* * *

Накинуты вожжи на старые

дрожжи

Испытан разряд на разрыв

От солнечной блажи

До сумрачной дрожи

Мучительно мал перерыв

 

Живых мертвецов полюбила

усталость

Притих небосвод несвобод

Но самая малость внутри

поломалась

Она обо всем и споет

 

* * *

раскололось лицо

и не клеится

пополам холодеет и греется

вразнобой молодеет

и старится

на две стороны времени

зарится

привыкай в колыхании колоса

на два возраста быть

на два голоса

изживая свое оглашенное

настоящее несовершенное

 

* * *

море уходит туда где глубже

рыбы проснулись в сырой

пустыне

бездны мерещатся в каждой

луже

 

это нормально - верхом

на барже

днем не в себе поутру

не в духе

чтобы уже не мелькать отныне

 

палевой бездной

тяжеловесной

воздух явился на смену влаге

волю его передай бумаге

 

* * *

негодник приходит

в негодность

как в отчий заброшенный дом

где времени павшего

 плотность

наполнила легкие льдом

где вдох замирает у входа

а выдоху выхода нет

 

снаружи нагая свобода

внутри строевой лазарет

 

* * *

дошел до ручки нажал на ручку

открылась дверца

за ней другая

на расстоянии перебежки

и так без края без передышки

 

кому предшествуешь

без оглядки

дорогу торную пролагая?

кто шепчет издали:

все в порядке?

 

молчи - не спрашивай -

я не знаю

 

* * *

окрестный шелест идет

на нерест

древесный вирус пошит

на вырост

с утра торгует собой на вынос

как будто нож самозваный

 должен

собой заполнить пустоты

ножен

за что ты платишь

зачем ты плачешь

ну что ты что ты

 

* * *

в окрестностях мерцающего

смысла

произошла инверсия

ландшафта

и вот мы снова неизвестно

где

 

сладима дрема в сумеречном

 свете

но тяжек уху окоем без эха

и в лужах испарились

отраженья

 

куда бежать? откуда

разбежаться?

по склону вверх стеклянная

пустыня

и под уклон сплошные

камни корни

 

и все-таки проснулись

и бредем

стоически вдыхая на ходу

магический цветок

горизонтали

 

* * *

это было много лет подряд

это началось издалека

гарцевал рецепторов отряд

на переднем крае языка

 

в жертву предназначенная

знать

сколько их убито без суда

сладкое уже не опознать

горькое еще туда-сюда

 

* * *

с виду проруха на деле зараза

слушать вполуха коситься

вполглаза

общие гимны вполголоса петь

вполоборота за чашей сидеть

на перепутьях воздушной

могилы

взрослой игре предаваться

вполсилы

и на пороге споткнувшись

впотьмах

важное что-то сболтнуть

впопыхах

Поделиться
Комментировать