Такой шаг не в любимую Пелевиным пустоту, а в простоту дает поразительный эффект ореаливания написанного. Знаменитые пелевинские афоризмы из блестящих, но отдельных слоганов превращаются здесь в элементы существующего разговора. И когда герой говорит, что главное доказательство бытия Бога — это зло, "ибо в мире без Бога зло было бы не злом, а корпоративным этикетом", то за этими словами вдруг встает ясность не только мысли, но страдания, раньше этому автору несвойственная и от того, может быть, еще более пронзительная.

Сэлинджер
Если бы в принципе было возможно подводить итоги в категории "идеальная смерть писателя", то Сэлинджер оказался бы в ней победителем — как, впрочем, при жизни он оказывался победителем во многих других.

От его смерти, вернее от событий и разоблачений после нее, все хотели скандала. Появления груды написанных в "годы молчания" текстов, которые оказались бы, например, "одним бесконечно повторяющимся предложением", как у героя фильма Кубрика "Сияние". Появления каких-то компрометирующих писем или компрометирующих воспоминаний друзей и родственников. Ничего этого не случилось — а несколько опубликованных писем оказались не только не разоблачительными, а наоборот, очаровательными, как будто их писал Холден Колфилд. Самым некомплиментарным из всех открытий оказалось то, что "он был не таким затворником, как все думали".

И даже если сейчас раскопают что-то скандальное, а его неизвестные нам тексты окажутся не гениальными, то все равно — необходимая пауза выдержана. Молчание Сэлинджера, как он и хотел, стало полноправным произведением в ряду его сочинений.

"Уроки русского"
В новой серии издательства "Колибри" уже вышли "Берлинская флейта" Анатолия Гаврилова и "Черное и зеленое" Дмитрия Данилова, и обе книги уже успели попасть в шорт-лист премии Андрея Белого (Гаврилов стал лауреатом премии). С некоторой долей приближения и Гаврилова, и Данилова можно назвать минималистами — и эта сознательная безынтонационность делает их голоса одними из редких слышимых голосов сегодняшней прозы.

Издатели определяют "Уроки русского" как серию "неформатной прозы". Формат — это способ построения книги, позволяющий читателю и автору оставаться при написании и чтении в полубессознательном состоянии; в "Уроках русского" должны выходить книги, которые и пишутся, и читаются людьми менее сонными. Главное, чтобы у составителей серии хватило, во-первых, умения и удачи находить новых авторов для серии — и, во-вторых, в случае нехватки таких авторов хватило воли не включать в серию писателей бессознательного ряда.

Маккарти
Роман "Remainder" (русский вариант названия "Когда я был настоящим") — пример подлинно авангардной литературы, существование которой доказывает, что "не все еще сказано" и, во всяком случае, имеются еще возможности многое сказать по-новому. На уровне формулировки идеи этот текст можно отнести к определенному и вполне благоденствующему литературному и даже кинематографическому тренду, объединяющему произведения, предмет описания в которых только та реальность, которая находится внутри головы героя. Но стерильная очищенность, цельность этого подхода у Маккарти дает его роману отдельный статус. Не литературного высказывания, а художественного жеста. Такие книги появляются нечасто, и еще реже их отваживаются переводить. И хоть сам Маккарти, чей новый роман недавно был номинирован на "Букер", отчасти вышел из тени, его проза, и в особенности этот ранний роман, лежат в зоне маргинальности, недосказанности — где чаще всего гнездится настоящее искусство.

Волчек
Весной совершенно неожиданный резонанс получило интервью, взятое порталом Openspace у Дмитрия Волчека — основателя и бессменного главного редактора "Митиного журнала" и издательства "Колонна". Волчек излагал свое кредо и громил современный литературный мейнстрим — пропагандирующих его литературных критиков он назвал растлителями, а большие издательства — монстрами без вкуса и совести. Это интервью прочли 30 тысяч человек, и многие оставили восторженные комментарии — "наконец-то!", "глоток свежего воздуха", "голос нормального человека" и т.д. Трудно поверить, что столько народу соскучилось по любимому Волчеком маркизу де Саду и по тем "диким, опасным", воспевающим разного рода кровавые экстазы книгам, которые он издает. Дело в другом — очень многие давно уже мечтали, чтобы кто-нибудь не просто покритиковал, а именно проклял победоносный литературный мейнстрим. Но право на проклятие есть не у каждого — а только у того, кто бескорыстно гнет свою линию, кто никогда не ласкался к тем, кого проклинает,— только у отшельника, у столпника. Вот "Колонна" Волчека и оказалась таким — долгожданным для многих — столпом.

Льоса
Радость по поводу доставшейся Марио Варгасу Льосе Нобелевской премии была почти всенародной. По радио только об этом и говорили, в книжных магазинах вывесили портреты лауреата. Для многих этот выбор Нобелевского комитета стал восстановлением не только литературно-исторической справедливости, но и самого смысла понятия "важнейшая в мире литературная премия", почти стершегося из-за откровенно политических решений комитета последних лет. Эти "неудачи" с Нобелевскими премиями стали для нас делом почти личным: в последние годы награда доставалась тем, чьи имена в России практически неизвестны — например, Дорис Лессинг и Жану-Мари Леклезио. И вот теперь, после того как главный мировой литературный приз из года в год доставался людям чужим, его дали человеку практически родному и понятному. Соответственно, неприятное чувство исключенности сменилось ощущением причастности. Во всяком случае, на год.

Премиальный кризис
Анекдотическое награждение Букеровской премией романа Елены Калядиной "Цветочный крест", повествующего о половой и прочей жизни в XVII веке, окончательно и как-то бесповоротно проявило кризис, охвативший отечественные мейнстримовые литературные премии. Дело не в том, хорош "Крест" или нет, а в том, что этот написанный на минимальном уровне осознанности текст не может измеряться той же меркой, что и вошедшие в шорт-лист романы, например, Олега Зайончковского и Маргариты Хемлин. Избрав такого победителя, причем не из желания скандальным жестом указать на слабость сегодняшнего реализма, а просто "потому, что эта книга — лучшая", жюри "Русского Букера" привело и без того слабеющую, из года в год теряющую лицо премию в ситуацию полной невменяемости.

Практически так же показала себя в этом году куда более молодая и денежная "Большая книга" — ее устроители отдали приз "за вклад" Антону Павловичу Чехову, продемонстрировав не только то, что живых писателей, достойных этой премии, у нас, по их мнению, нет (с этим, положим, можно еще спорить или, например, соглашаться), но и то, что они считают себя вполне достойными вручать Чехову премии.

На таком фоне все больший вес приобретают новые премии — "НОС" и "Просветитель", а также существующая еще с советских времен и с тех пор стоящая отдельно безденежная премия Андрея Белого. То есть такие, которые отбором текстов декларируют свою формулу развития русской литературы и мысли и готовы эту формулу защищать.

Провинциальные фестивали
Чем меньше книг проходит по каналам книготорговли, тем важнее становятся другие способы доставки — почта, интернет, электронные книги. Среди этих альтернативных способов все более важную роль начинает играть приезд авторов живьем. До революции писатели гастролировали более или менее индивидуально, при советской власти выезжали писательскими бригадами, а сейчас главной формой писательского путешествия стало участие в фестивале — мейнстримовские авторы чаще ездят на фестивали заграничные, а вот в провинцию или в "ближнее зарубежье" едут в основном авторы, которых одни называют "актуальными", другие — "маргинальными", в общем, не-мейнстримовские. И провинциальных — или диаспорных — фестивалей становится все больше: "М-8" в Вологде, "ЛитератуРРентген" в Екатеринбурге, "Дебют-Саратов" в Саратове, "Стрелка" в Нижнем Новгороде, "Слоwwwо" в Калининграде, "СловоNova" в Перми, "Берега" во Владивостоке, "ГолосА" в Чебоксарах, Волошинский поэтический фестиваль в Коктебеле, "Киевские лавры" в Киеве — и это еще далеко не весь список. Но важнее всего то, что местные организаторы этих фестивалей — Михаил Богатов, Павел Настин, Евгений Прощин, Василий Чепелев и многие другие — не от раза к разу, а непрерывно создают в своих городах пространство, в котором становится возможно осмысленное участие — и читательское, и авторское — в жизни актуальной литературы.

Франзен
"Freedom", самый ожидаемый американский роман последних почти 10 лет в России — случай практически уникальный — обсуждать начали еще до перевода. Конечно, свою роль здесь сыграла обложка журнала Time с портретом Франзена и подписью "Great American Novelist" ("автор великого американского романа"), но факт остается фактом — об этом "американском романе" говорили больше, чем о многих отечественных. Как обычно бывает, большие ожидания чреваты большими разочарованиями — Франзен так сфокусирован на особенностях американского образа жизни, что его многостраничный парафраз "Войны и мира" оказывается почти частным американским разговором, подводящим главного героя романа к тому, чтобы сесть за руль автомобиля-гибрида со стикером "За Обаму!" на бампере.

Классики
Главной сенсацией прошедшей в начале декабря ярмарки non/fiction стал однотомник Александра Введенского "Все". Ажиотаж покупателей легко объясним — последние 17 лет купить сочинения Введенского было фактически невозможно из-за позиции правообладателей, смягчившейся лишь недавно. Но при всей уникальности ситуации с сочинениями Введенского этот ажиотаж символичен — на ярмарку привезли множество наиновейших и наисовременнейших книг, а люди давились в очереди за книгой давно умершего автора. Читатели, самостоятельно решающие, что и когда им читать, ждали вышедших в этом году очередных томов Михаила Пришвина, Андрея Платонова или Сигизмунда Кржижановского с нетерпением, о каком почти ни один современный автор не может и мечтать.

Кризис малого книгоиздания
Нынешний год окончательно оформил главную тенденцию отечественного книгоиздательского процесса: рост агрессивного проникновения крупных издательских концернов в те сферы, где раньше их присутствие было едва заметным,— имеется в виду зона так называемой интеллектуальной литературы. К примеру, компания АСТ, уже скупившая права на русский перевод всех произведений Маркеса, Ремарка, Хемингуэя и других классиков ХХ века, в этом году приобрела права на издание по-русски всех книг Жан-Поля Сартра, Мишеля Фуко и главных произведений Жиля Делеза (например, двухтомного исследования "Капитализм и шизофрения").

К тому же издательство АСТ (и без того самое большое на рынке) активно занимается "скупкой" целых редакторских коллективов ранее независимых издательств и создает на их основе суб-бренды. Самые яркий пример такого рода — "издательство" Corpus (на самом деле редакция в составе издательской группы АСТ, работающая по распространенной западной модели импринта) с линейкой интеллигентных, сделанных со вкусом изданий переводной беллетристики и оригинального нон-фикшн. Примерно этого же уровня узнаваемости бренда добилась в последнее время входящая в АСТ редакция Елены Шубиной, скупающая практически все права на современную русскую мейнстримовую "премиальную" прозу.

То есть книжный рынок России столкнулся с угрожающей, хотя и вполне банальной, тенденцией к гипермонополизации. Если к этому добавить ширящиеся слухи о сговоре между АСТ и "Эксмо" по разделу рынка, то ситуация начинает выглядеть и вовсе гибельной для существующего в стране независимого книгоиздания.

Балетные бестселлеры
В начале года вышли "Хроники Большого балета. 1994-2009" Татьяны Кузнецовой и "Разговоры о русском балете" Вадима Гаевского и Павла Гершензона. И тут стало ясно, какой это интересный жанр — книги о балете, о существующем не где-то в прошлом, а прямо сейчас, рядом с нами, настоящем искусстве, которое до сих пор вызывает настоящие страсти. В случае "Разговоров" интерес умножался еще и оттого, что встретились два совершенно несхожих собеседника: Гершензон рассуждает с помощью беспощадных схем и резких формулировок, создающих контрастный фон для точных и мудрых соображений Гаевского, а Гаевский постоянно отказывается, отстраняется от слишком легких обобщений или прямолинейных ходов — и все время напоминает, что критик так же несвободен от хода истории, как и артист, что их несет общий "рок событий".

Восточная Европа
Обсуждение в медиа недавно переведенного у нас текста польского писателя Михаила Витковского "Б. Р." привело к тому, что раскуплен был не только тираж этой книги, но и оставшееся экземпляры других книг "польской серии" издательства НЛО — раннего романа Витковского "Любиево", сборника блестящей эссеистики Мариуша Щигела "Готтленд" и других. Вскоре после этого издательство Аd Marginem выпустило "За что мы любим женщин" румына Мирчи Кэртереску — сборник рассказов, в лучших из которых удивительным образом уживается общая глянцевость взгляда с принципиально неглянцевой румынской реальностью "золотого века", той самой, которую препарирует "новое румынское кино".

Отсутствие спроса на восточноевропейскую литературу — во многом пережиток перестроечного презрительного отношения к "странам народной демократии", сменившего шестидесятническую к ним любовь (особенно страстную — к Польше). В итоге мы практически упустили из виду территорию, где сегодня во многом формируется новое европейское письмо — причем на материале в силу исторических причин нам не только понятном, но и близком. Возможно, теперешний всплеск интереса к литературе бывшего соцлагеря приведет наконец к ее освоению.

Петросян
Самое интересное в романе Мариам Петросян — реакция на него читателей. Со времен раннего Пелевина и первых переводов Гарри Поттера у нас практически не было текстов, которые бы завоевали толпу столь безоглядных поклонников. Можно рассуждать о том, что это от того, что у нас практически не пишут романы для подростков, а зона фэнтези плотно занята прямолинейными текстами Лукьяненко и супругов Дяченко, но как бы то ни было, "Дом, в котором..." уже практически не претендует на статус романа хорошего, потому что он обзавелся статусом романа культового.

Научпоп
Еще недавно казалось, что мы с огромной скоростью идем к новой форме Средневековья, когда истинным устройством мира будут интересоваться только сами ученые, а широкая публика будет предоставлена разнообразным формам бреда и чепухи — "Новой хронологии" Фоменко или телепередачам о "памяти воды" и "целебных пирамидах". Но за последний год просветительская идея — то есть та идея, что истинная картина мира должна быть достоянием всех, а не только избранных,— несколько ожила. Знаковым событием тут стал выход книги А. А. Зализняка "Из заметок о любительской лингвистике", в которой нагло-фантастические построения Фоменко были разобраны и опровергнуты спокойно, подробно и с полным уважением к любому их непредвзятому стороннику. Число научно-популярных — переводных и оригинальных — книг, вышедших в Библиотеке фонда "Династия", приблизилось к сорока и теперь действительно составляет целую если не библиотеку, то библиотечку. В конце года премия "Просветитель", учрежденная Дмитрием Зиминым и тем же фондом, была присуждена византинисту Сергею Иванову и математику Владимиру Успенскому за книги "1000 лет озарений" и "Апология математики" — пусть и не сражающиеся воинственно с умственной тьмой, но просвещающие ум самой своей ясностью и точностью.

Подорожание книг
За пределами Москвы, кроме Питера, Перми и Пензы, где недавно открылись небольшие частные книжные магазины, купить нормальную книгу по нормальной цене невозможно. И вообще, книги, не являющиеся бульварным чтивом, стоят сегодня невероятно дорого. Средняя цена на новые книги поднялась за год на 50% и продолжает расти. Том по обычной теперь цене 1000-1500 рублей просто физически недоступен тем людям, которым он предназначен. Книга снова переводится в разряд подарков — только не лучших, а дорогих. Фактически читатель вынужден переходить на электронные ридеры и становиться "пиратом". Беда в том, что ридеры сегодня почти так же дороги, а в провинции и вовсе недоступны, как и хорошие книги.

Кадыров — Садулаев
В эфире канала НТВ Рамзан Кадыров назвал писателя Германа Садулаева, высказавшего в одном из интервью не понравившееся президенту Чечни соображение об отсутствии в Чечне свободной любви между мужчиной и женщиной, "нечеловеком" и "шизофреником". Еще он сказал, что "такого писателя у нас нет", и пообещал "обязательно найти его родственников".

Не то чтобы такие речи в устах Рамзана Кадырова звучали неожиданно. Больше во всей этой истории шокирует подобострастное поведение телеведущего Вадима Такменева, назвавшего Садулаева "каким-то местным писателем".

Знаменательность этого литературно-политического скандала именно что в его недостаточной громкости. Коллеги - писатели реагировали на произошедшее сдержанно и совсем не быстро — письмами, в основном почему-то на имя уполномоченного по правам человека. Продемонстрировав и без того, впрочем, известный факт, что никакой литературной общественности у нас нет.

Анна Наринская и Григорий Дашевский

Коммерсантъ