Литература (для) лилипутов

С опозданием узнала, что отменили литературную премию «Национальный бестселлер» — как минимум на этот сезон, но, возможно, и навсегда. Книги длинного списка прочитаны жюри, баллы выставлены, но финалистов объявлять не будут, также не будет выбора лауреата, церемонии, награждения и банкета.


Часть моей жизни была связана с компанией питерских литераторов, сформировавшейся в том числе вокруг «Нацбеста». С некоторыми из этих людей сохранились добрые отношения, о других — уже лишь добрая память; например, я была дружна с одним из основателей премии Виктором Леонидовичем Топоровым, ныне покойным. Поэтому я открыла несколько литературных блогов и почитала сетевые беседы по поводу события.

Почитала и была поражена теплохладностью и, мягко говоря, удручающим человеческим масштабом разговора. Писали о том, что неправильно было не раздать 400 тысяч финалистам, сколько у кого допечаток, и еще обсуждали героя одного из лидирующих сочинений, за авторством Софии Синицкой — хряка Пекко, который спасает финского ефрейтора от советского Ивана.

Почитала и отправилась на очередной выезд из Донецка под Мариуполь. С февраля месяца в Донбассе и на Украине работают многие российские журналисты и военкоры, в том числе из числа пишущих.

«Под завалом тело» — такие надписи повсюду в Мариуполе. Еще — «здесь живут люди и дети». Еще — лужа крови, позывной бойца и слово «помним» на стене. Иногда на дороге лежит покрышка, на которой написано: «мина». Еше люди передают из района в район записки о том, что они живы, — словно древние новгородцы берестяные грамоты. Военные закидывают противнику листовки с предложением сдаться. Вот такая словесность здесь сейчас в ходу.

Из этого контекста — в буквальном смысле жизни и смерти — литературный междусобойчик по поводу отмены премии, сокрушения по поводу непристроенных денег премиального фонда, вялые склоки обиженных «творцов» выглядят как прямое включение из страны лилипутов. Из того самого, по Ильфу и Петрову, «маленького мира», где изобретен пузырь «уйди-уйди», написана песенка «Кирпичики» и построены брюки фасона «полпред». К счастью, в этом риэлити-шоу отметились далеко не все писатели. Павел Крусанов, Татьяна Москвина — те хранят молчание, достойное момента.

При этом никуда не деться от мысли, что на фоне разворачивающихся событий, одновременно грандиозных и трагических, наша «изящная словесность» выглядит едва ли не фигурой необязательного. И я даже не об антивоенной риторике, принятой в определенных литературных кругах, на восьмой год конфликта в Донбассе наконец заметивших войну. Скорее, я об уровне восприятия действительности, беспощадно высвеченном огнем пожара. Уровень этот — как нижняя полка буфета у не слишком опрятной хозяйки: спекшаяся от времени пачка соли, банки с крупами, в которых уже завелись жучки, засохший в бумажном пакете хлеб, старый лотерейный билет без выигрыша — то есть нечто по-своему милое, но не имеющее общего смысла и обывательское насквозь.

Тут, можно, конечно, вспомнить известное высказывание — «когда говорят пушки, музы молчат». И задаться вопросом: а есть ли в этой ситуации место литературе? Определенно да.

Но для того, чтобы соответствовать моменту, она должна быть смелой и подлинной — а эти качества в течение ряда лет из нашей литературы буквально вытравливали, ориентируя писателей посредством тех же премиальных институций на приспособленчество, сервильность, обслуживание даже не маленького человека — но мелкого в человеке. Ведь смелость автора, вообще говоря, вовсе не в том, чтобы снять с героя (или даже с себя) трусы. После нескольких сексуальных революций, первая была, кстати, не на Западе, но в СССР двадцатых годов, этим сложно кого-либо поразить. Смелость автора в том, чтобы высветить эпоху и современников во всей полноте, снизу доверху, не стесняясь человеческих язв, но и не закрывая глаза на подлинное человеческое величие. И если язвы наша литература научилась обнажать достаточно профессионально — тем более что новейшая западная традиция, в кильватере которой следовала последнее время русская литература, поощряла такой подход: расковыривание болячек, поиски травм, даже и несуществующих, — то видеть и тем более искать методы лечения, пути и возможности преодоления горя, боли и немощи, неминуемых спутников любой человеческой жизни, — на это современные русские писатели «ан масс» оказываются не способны.

Более того — существует феномен, скорее, негативного влияния профессиональной среды на отдельных авторов, которому естественным образом подвержены молодые и рьяные. Среды, в которой попросту не принято смотреть выше своей нижней полки буфета, куда годами скидывали остатки с барского стола «хозяев жизни», Те, кто решается на подобное, как минимум рискует утонуть в гаденьких смешках «коллег», словно отличник, прочитавший в компании гопников стихотворение Пушкина вместо похабного дворового куплета. Среды, в которой за оригинальность принимается разглядывание из недр своего буфета — затоптанного пола, переполненного помойного ведра, из которого сыплются завонявшиеся очистки, батареи пустых бутылок под столом... Вылезти же из своего укрытия, разогнуться, выйти из комнаты, посмотреть вокруг, увидеть людей, занятых важными делами на пределе своих возможностей; посмотреть на небо, наконец, — подобный выбор воспринимается писательской средой как добровольное изгнание из профессии.

Многолетнее культивирование этики и эстетики коммунальной кухни привело к тому, что на фоне масштабного исторического катаклизма наша литература предстала карликовым образованием, недостойным своего народа. Удивляться тут нечему — на коммунальной кухне хорошо растет разве что плесень.

Что с этим теперь делать? Расселить «литературную коммуналку», сделать ремонт, и пусть, наверное, немного постоит вовсе без жителей. Время, которое уже привело в движение огромные человеческие массы, само расставит все и всех по местам и выявит те слова — в столбик или в строчку, на которые отзовется сердце народа.

А «Нацбеста» все-таки жаль. Его основатель Виктор Топоров мог представать разными сторонами характера, но никто из близко знавших его не усомнится в смелости и масштабе этого человека. Возможно, со временем эта единственная крупная литературная премия с ленинградской пропиской также выйдет из коммунального тупика и станет представлять читателям действительно важные книги, как уже бывало в ее истории. 

Поделиться