Наталья Чегодаева

"Крик домашней птицы" Максима Осипова

Максим Осипов. Крик домашней птицы. М. Сorpus. 2011

В книжных магазинах появился "Крик домашней птицы" — вторая книга Максима Осипова, документальные очерки и эссе которого несколько лет назад вызвали бурную читательскую и даже общественную реакцию. Комментирует АННА НАРИНСКАЯ.

Неписательски Максим Осипов прославился во время "тарусских" событий 2008 года, когда он возглавил противодействие врачей местной больницы городской администрации, решившей в одночасье заменить главврача своим человеком. Это маленькое неподчинение для многих оказалось признаком, приметой того, что возможно неподчинение большое. Что "пустоту, которая стремится поглотить нас", все же можно, по выражению самого Осипова, "загнать в межклеточные промежутки".

Писательски он прославился очерками о тех событиях и о провинциальной жизни вообще, воспринимавшимися как глоток свежего воздуха,— за последнее время не многие смогли описать отечественную жизнь с такой степенью трезвости, ясности и в то же время сострадания. И на таком уровне подлинности.

Отойдя от документа, начав писать рассказы "выдуманные", Осипов осложнил себе разговор с читателем. Он подставился, открылся для упреков литературно-критических, которые не заставили себя ждать.

И в этом смысле "Крик домашней птицы" — публикация для автора довольно опасная. В отличие от первого сборника "Грех жаловаться", в ней нет спасительных нехудожественных жестких свидетельств, зато имеются целых две пьесы (а драматургия при всем успехе "Театра.doc" жанр как раз принципиально искусственный, не говоря уже о том, что не самый комфортный для чтения).

Эти пьесы действительно очень легко не полюбить, как и рассказ "Цыганка", в котором одна из любимых тем Осипова — о невозможности любой межеумочной позиции, любого сидения на двух стульях, любого "и нашим и вашим" — обсказана со слишком большой очевидностью и слишком большой многословностью.

При этом "Крик домашней птицы" — явление для сегодняшней жизни важное. Во-первых, из-за проявленной в этой книге позиции автора, которая такая в теперешней нашей литературе одна, а во-вторых, потому что в этой книге есть один замечательный рассказ.

Начнем с него. Называется "Москва—Петрозаводск", за него Осипову дали премию имени Юрия Казакова. Это текст довольно известный, так что можно позволить себе кратко его здесь пересказать без сильных угрызений совести.

Главный герой, как всегда у Осипова, врач, отправляется поездом в Петрозаводск на медицинскую конференцию. С ним в купе едут два малоприятных типа, которых он — по их клетчатым сумкам — определяет как челноков. Недалеко от Петрозаводска одного из парней одолевает сперва приступ белой горячки, а потом местная милиция, которая избивает его вместе с товарищем "черными палками и кулаками... В какой-то момент мне послышался костный хруст".

Возмущенный выходящими даже за грань обычного беспредела действиями правоохранительных органов, герой отправляется в местное отделение к полковнику, чтобы разобраться. И тут все переворачивается.

Избитые "челноки" оказываются убийцами, недавно прикончившими мужчину и девочку. "Полковник достает несколько фотографий: "Врач, говоришь? Ну, смотри". Проходили мы судебную медицину, но это было другое. Мне стало нехорошо, и я этого не сумел скрыть. "На,— налил мне воды.— Попей". Как именно их убивали, я рассказывать не буду. Есть вещи, которые вот точно никому знать не надо".

Даже больше, чем мир своего судорожно глотающего воду героя ("Как же так, а? Как же так? Почему я настолько не разбираюсь в людях? Почему не понимаю сути вещей?"), рассказ Осипова переворачивает мир читателя, укоренившегося в своем нормальном восприятии ненормальности. (Менты — точно преступники, безответное народонаселение точно — жертвы, и ясно, кого нужно жалеть, а кому противостоять).

Автор "Москвы—Петрозаводска", конечно, не предлагает полюбить вдруг родную милицию. Он предлагает освободиться от зашоренности, от интеллигентской уверенности в окончательности и глобальности собственной оценки действительности. И вот здесь уже можно перейти к писательской позиции Максима Осипова.

Часто его дежурно и не совсем одобрительно поминают рядом с Чеховым: мол, сам — врач в провинции и пишет про чеховского такого врача, усталого, делающего свое дело, не позволяющего себе болтать или теоретизировать. (Упрек здесь, ясное дело, в том, что Осипов-то не Чехов.)

И Осипов, чего уж скрывать очевидное, действительно не Чехов. Но он — из чеховской традиции. В том смысле, что его лучшие тексты как будто написаны этим чеховским персонажем. Разделяющим интеллигентские принципы, но не разделяющим интеллигентских мнений, даже, наоборот, ими брезгающим. Это рассказы доктора Астрова, а не профессора Серебрякова. О многих ли сегодня можно сказать такое?

АННА НАРИНСКАЯ

Коммерсантъ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе