«Политкорректность — это новая цензура нашего времени»

Писательница Ольга Славникова — о премии «Дебют», современных литературных вызовах и своих новых книгах.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Владимир Суворов


Сразу после вручения премии для молодых авторов «Дебют» корреспондент «Известий» Евгения Коробкова встретилась с координатором премии писательницей Ольгой Славниковой. После выхода в 2012 году книги «Легкая голова» казалось, что Славникова прекратила активную творческую деятельность. Однако, как выяснилось, всё это время писательница работала над двумя новыми книгами. 

— Ольга, поздравляю с окончанием премиального сезона. Как себя чувствуете?

— У меня сейчас стадия бега на месте. Всё еще думаю о финальной церемонии «Дебюта» в будущем времени. Беспокоюсь, как что пройдет, распечатан ли текст для ведущего, не потеряются ли в Москве иногородние финалисты. И вдруг понимаю, что церемония уже прошла.

— Вы несколько секунд назад подводили итоги премии и сказали, что уровень участников поднялся настолько…

—  …что лауреатов выбирали практически фотофинишем.

— Можно ли сказать, что эпоха литературного вакуума закончилась? Один из прошлых лауреатов «Дебюта», а ныне букеровский лауреат Александр Снегирев говорил о начале нового большого стиля. 

— Надеюсь, что Снегирев прав. Цитатный постмодерн, канканы в храмах, лаяние в голом виде — всё это сырье для будущей переработки в собственно литературу. И я верю — а конкурсы «Дебюта» это подтверждают, — что время настало. Думаю, эта новая литература не будет всего лишь кормом для университетских интеллектуалов, материалом для их диссертаций.

— А что это будет? Новый реализм?

— Поскольку я не литературовед, то избегаю терминов. Но совершенно точно новый стиль не будет базовым реализмом с изображением жизни в форме самой жизни. Произойдет взаимное проникновение реальности и человеческого сознания. Мифология, воображение, воспоминания, предрассудки — всё, что у человека в голове, уравняется в правах с тем, что вокруг него. Поток жизни и поток сознания сольются. По крайней мере, когда я нахожу такое в литературе, то очень радуюсь.

— Чем планируете заниматься сейчас, когда премиальный сезон закончился?

— Буду много читать. Наверстаю то, что упустила за месяцы конкурса в «Дебюте». Ну, и работать над прозой, конечно. Сейчас я погналась за двумя зайцами, пишу сразу два романа.

— Ого!

— Иногда бывает так, что сразу два замысла требуют, чтобы их писали, это не зависит от автора. Один роман уже почти закончен.

— А почему нигде об этом не рассказывали?

— Я не люблю пиар. Информационные технологии теперь таковы, что культурное явление можно сфабриковать из кого угодно и из чего угодно. Мою собаку можно изобразить писателем. Пиар прежде всего вульгарен. Мои бабушки воспитали меня так, что я от пиар-процессов держу дистанцию. 

— Вы говорите, роман почти закончен? А что за роман?

— Главный герой — спортсмен. Когда-то я всерьез занималась спортом, бегала на лыжах. Была мелкой, для своего вида спорта маломощной, но очень выносливой, за что получила от тренера почетное прозвище «Лошадь Пржевальского». Герой романа — не лыжник, а легкоатлет, прыгун в длину. Этот вид спорта мне интересен тем, что в нем довольно долго «стоят» мировые и олимпийские рекорды. Есть что-то мистическое в невидимой стенке, отделяющей прыгуна от непреодолимой отметки в 9 м. Главный герой романа подавал надежды, уже ощущал вибрацию этой стены, но лишился обеих ног, спасая ребенка. Он остался инвалидом, а мальчишка вырос негодяем. Героя мучает вопрос — зачем всё так произошло? Был ли его поступок благом, если его, потенциального чемпиона, заместил в активной жизни мелкий подлец?

— И ваш ответ?

— У писателя нет ответов. Ответ дает текст. Мой герой спас ребенка, более того, он, похоже, спасет этого великовозрастного недоросля еще раз. Может быть, этого не стоило делать, но этого нельзя было не сделать. Так и роман. Может быть, его не стоит писать, но его нельзя не писать. Это и есть главная мотивация для автора.

— Я так понимаю, что вы отказались в своей новой прозе от фантастических компонентов вообще?

— Нет, я же сказала, что пишу две книги одновременно. Со вторым романом под рабочим названием «Уступи место» произошла как раз таки фантастическая история. Там время действия — 2050 год, это книга об изоляции России, которую я стала писать еще до всех усилий наших западных партнеров организовать такую изоляцию. Но реальность меня догнала совершенно неожиданно.

— Ольга, значит ли это, что всему, что происходит в мире сейчас, мы обязаны вам. Это вы наванговали?

— Только в реальности все происходит быстрее, грубее и примитивнее. Ни про санкции, ни про конфликт на Украине я 2 года назад даже подумать не могла. Невероятная метаморфоза. Мне нравилось ездить на автомобиле через Украину в Крым: роскошная, мирная земля, Днепр, домики пусть небогатые, но утопающие в цветах… Я всегда любила наблюдать, как «вкусно» едят украинцы, какое они получают от еды удовольствие. Вот просто — сама жизнь. И вдруг…

— Да, кстати, здесь сейчас тоже все едят. Всегда поражаюсь, какие замечательные фуршеты у премии. Неужели кризис не сказался?

— Руководитель фонда «Поколение» и основатель «Дебюта» Андрей Скоч всегда настаивает на том, чтобы наших гостей кормили очень хорошо. Ему нравится угощать, он любит, чтобы всем было вкусно. Пусть мы сэкономим на чем-то другом, но фуршет будет такой, какой надо.

— А почему книга называется «Уступи место»?

— Представьте: в России после многих катаклизмов наступает торжество политкорректности. Лучшими людьми становятся инвалиды, «альтернативно одаренные» и т.д. Здоровые граждане должны уступать им места не только в транспорте, но и в жизни. То есть рабочие места прежде всего. Главная героиня ждет ребенка, и у нее выбор: сделать нелегальный укол, чтобы родился даун, или позволить малышу появиться на свет нормальным человеком. Укол обеспечит и ребенку, и маме множество привилегий.

— Привилегий? Вы не ошиблись?

— Боюсь, что нынешнее положение инвалидов в России заставит многих обрушиться на меня с критикой. Но писатель видит явления в проекции. Суть политкорректности в том, что мы, дабы никого не обидеть, обязаны врать. Не называть вещи своими именами. На уровне речи политкорректность — это новая цензура. На практике это, на мой взгляд, искажение замысла Бога о человеке. Да, все люди равны — просто по факту, что они люди. Но не все мы одинаковы, вот в чем суть. Идея «альтернативной одаренности» поражает в правах одаренность подлинную. Помню, во время моей поездки в США одна университетская дама, балерина-любительница с небольшой патологией стопы, сказала так: «Россия — тоталитарная страна, мне бы там не дали станцевать на сцене Большого театра». У меня в романе — дали. И никаких вам Плисецких! Между прочим, в литературе процессы политкорректной эрозии уже идут.

— Ваше название, да еще в императиве — это призыв к действию? Место надо уступать?

— Ни в коем случае. Если это твое место, если ты убежден, что это твое место, то уступать его нельзя никому.

— Но вы же сами его уступили?

— Кому, помилуйте? Тем, кого пиарят? Это не мое многоборье. На самом деле каждый писатель, всякий в широком смысле слова художник в глубине души знает, чего он стоит. Глушить в себе это знание заказными дифирамбами — хуже нет участи.

— А как же премии?

— Стала к ним равнодушна. Для меня подлинная писательская награда — это хороший день, когда я в тонусе, когда мне удалось уловить словами то, что мерцало и не давалось. Когда я по-хорошему опустошена и предчувствую завтрашнюю удачу.

— Знаете, раз уж оба ваши романа так или иначе затрагивают тему ограниченных возможностей... я тут вспомнила строчку из  стихотворения одной малоизвестной поэтессы «мои стихи — мои больные дети».

— Не про меня. Я считаю, что занятие литературой — для очень здоровых людей, прежде всего здоровых духом. Литература — дело настолько естественное, что все попытки изобразить это как процесс болезненный, психопатический мне представляются спекуляцией. Неврастения ставит крест на прозе. Потому что текст в этом случае будет обслуживать не сам себя, но авторскую воспаленную идею, авторские  комплексы, авторские страхи, авторскую больную печень.

— Когда нам ждать новых книг?

— Не скажу. Не хочу делать роман наскоро. Раньше меня постоянно долбили по голове издатели: скорей, скорей. И я дала мужу клятву, что впредь не буду заключать договоры с четкими сроками сдачи рукописи.

— А не боитесь суеверий? Вот сейчас рассказали о почти готовой книге — и не напишете?

— Суеверие — антипод веры. В роман надо именно верить, тогда он будет. Изначально он возникает как дальний гул, потом выплывает одна сцена, другая, вдруг оживает персонаж, начинает двигаться, например, по улице, и просто из походки иногда рождается характер. Роман вибрирует, звенит, не уходит. У него образуются основные нервные узлы, потом возникает опорно-двигательный аппарат, то есть сюжет. И вот уже стукнуло сердце, побежала по жилам кровь, и это нельзя остановить...
Автор
Евгения Коробкова
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе