Заметки читателя. XIX: Наивное и классическое

И оказался более чем впечатлен.


Это вообще-то весьма известный тезис – классические тексты нужно читать, а не довольствоваться пересказом – на то они и классические.

Но в случае с «Эскизом…» этот тезис верен намного более, чем во множестве других – поскольку при пересказе «Эскиз…» отчаянно банализируется, все кажется простым, наивным и разве что воспоминанием о временах, когда деревья были большими.

И правда, что базовая схема предельно проста – от охоты к скотоводству, затем к земледелию, рост знания, прямолинейный прогресс – не имеющий никакого ограничения в будущем, поскольку знание беспредельно, а рост его неудержим.

И дальше будет лучше, чем было вчера и есть сейчас, а в отдалении – сияющее будущее, туда, куда можно унестись мечтами и чувствами.

Здесь есть и очевидное трагическое – если знать биографию.

Кондорсэ пишет «Эскиз…» в те девять месяцев, что скрывается в Париже в доме госпожи Верне, на улице Могильщиков – переживая гибель своих друзей-жирондистов, объявление себя вне закона – пытку страхом – за себя, за госпожу Верне, за жену и возлюбленную Софи и маленькую Элизу.

Он и начнет писать по просьбе жены – отвлекающей его от напрасной, заставляющей его метаться в своем укрытии, попытки защитительной речи –  и, покидая убежище за три дня до смерти (покидая потому, что теперь он – вне закона, теперь и укрывающие его понесут наказание как сообщники), оставит две книги – последнее, что напишет: «Эскиз…» и начальный учебник по искусству счета – для дочери, Элизы – с надеждой, что она достаточна взрослая, чтобы запомнить отца, унести в своей памяти.

Все эти месяцы он подводит итоги, уходя в последнее странствие, отчаянную попытку побега – он приведет дела в порядок, распорядится и своими бумагами, и оставит распоряжение по поводу математических трудов д’Аламбера, рукописей, хранившихся у него – и уже в первом завершенном наброске «Эскиза…», осенью 1793 г., пишет о картине десятой, будущей эпохи:

«Насколько эта картина человеческого рода, освобожденного от всех его цепей, избавленного от власти случая, как и от господства врагов его прогресса и шествующего шагом твердым и верным по пути истины, добродетели и счастья, представляет утешительное зрелище философу, удрученному заблуждениями, преступлениями и несправедливостями, которыми земля еще осквернена и жертвой которых он часто является? Именно в созерцании этой картины он видит награду за свои усилия, направленные к торжеству разума, для защиты свободы. Он дерзает тогда присоединить их к вечной цепи человеческих судеб; именно там он находит истинное вознаграждение за добродетель, удовольствие от сознания, что он совершил прочное благо, которого рок не уничтожит больше гибельным противодействием, восстанавливая предрассудки и рабство. Это созерцание является для него убежищем, где память о своих гонителях не может его преследовать; где, живя мысленно с человеком, восстановленным в правах как в достоинстве его природы, он забывает современного ему человека, которого жадность, страх или зависть мучат и развращают; именно там он существует подлинно с себе подобными, в некотором раю, который его разум сумел создать и который его любовь к человечеству украсила чистыми наслаждениями» [1936: 258].

Это утешение созерцанием будущего – которое дает смысл и надежду в настоящем, уверение, что все происходящее – не бессмысленно. – но это – если не сугубо, то все-таки в первую очередь биографическое. А «Эскиз…» имеет смысл и ценность – независимо от этих деталей и подробностей – как манифест модерна/модерности.

Со сложной предшествующей историей разума – тонкой нитью, обрывами и вновь началом – вплоть до книгопечатания – когда дело просвещения соединяется с делом коммерции, когда знание оказывается рассеянным и, следовательно, неуничтожимым одним ударом, неудачным стечением обстоятельств:

— когда наука следом соединяется с производством – образуя снежный ком, требуя всеобщего образования;

— когда наступающий новый, городской мир – вместе с теорией вероятностей и призраком будущей статистики Кетле – ведет в ближайшей перспективе к прогрессивному налогообложению, пенсионным выплатам и т.д. – в связи с ожидаемым ростом средней продолжительности жизни;

— а отношения между народами выстраиваются на основании принципа суверенитета – вестфальский миропорядок становится универсальным – втягивая в свои рамки весь мир, одновременно утверждая структуру международных отношений на основе свободы торговли.

Это история про прогресс, который укоренен в современных структурах знания и власти, который не удержать – который обрел инерцию, уже преодолевающую любое сопротивление.

И там, где Кондорсэ можно назвать – с высокомерием последующих времен – наивным, его «наивность» тождественна классичности: убежденности, что «разум» — одновременно нравственен и прекрасен – совпадение в пределе истины, красоты и блага.

Убежденности, которая для него, поклонника Бэкона, Декарта, Локка и Кондильяка, ученика д’Аламбера и младшего друга Тюрго – не в пределе, а в конкретном, опытном, здесь и сейчас – разум всегда морален, там, где он – вне морали, там он изменяет самому себе. Прогресс разума и есть прогресс блага и красоты – где противоречие, конфликт между ними – лишь частность, тень предрассудка, следствие ошибки и т.д. – неизбежных, но ведущих лишь к тому, что следует быть настойчивее, неутомимее в стремлении к разумному постижению.
_______________________


АВТОР
Андрей Тесля
Историк, философ

Поделиться