ТРЕВОЖНАЯ КНОПКА: Дмитрий Глуховский о том, является ли фантастическая литература бегством от действительности или ее особым отражением

Писатель Дмитрий Глуховский: «Антиутопия во все времена бралась за тревожные общественно-политические тренды и доводила их до абсурда, тем самым предупреждая, что движение по нынешнему пути ведет в тупик или к обрыву»

После пятилетнего молчания автор серии «Метро» Дмитрий Глуховский выпустил роман-антиутопию «Будущее», в котором описан мир, где люди победили смерть. 

В обществе без смерти нет страха, нет спешки жить, но нет и души, нет бога, нет детей — ограничения на рождаемость из-за перенаселения, — нет семьи, потому что детей иметь нельзя, нет любви в нашем понимании, нет созидания, потому что нет необходимости оставить что-то после себя, противопоставить что-то своей смерти. 

И язык, и мысли главного героя, и все, что его окружает, — другое. Система координат вывернута наизнанку, и противоестественное подается как совершенно естественное и единственно возможное. Корреспондент «Профиля» поговорил с Дмитрием Глуховским о том, является ли фантастическая литература бегством от действительности или ее особым отражением. 

Сергей Авдуевский / ИДР-Формат

ПРОФИЛЬ: Некоторые полагают, что рыночные успехи фантастики объясняются потерей интереса к современности. Если жить в стране неинтересно, если все расписано на годы вперед, то читателю невольно хочется заглянуть в вымышленный мир…

Глуховский: Не думаю, что в фантастику бегут от предсказуемости современной жизни. Наоборот, обычно в ней прячутся как раз от полной жизненной непредсказуемости. Фантастика вообще — убежище для приличного и стеснительного человека от чересчур агрессивной реальности, где его в очереди обхамят и во дворе ограбят. Фантастика удовлетворяет прежде всего запрос на ощущение себя героем, на ощущение того, что твоя собственная жизнь и судьбы мира зависят от тебя самого. Я бы сказал, фантастика — крепость маленького человека. Но вы об этом лучше у фантастов спросите — я себя фантастом не считаю, и меня фантастом не считают тоже…

ПРОФИЛЬ: Да, вы предпочитаете причислять свои книги к антиутопиям, а не к фантастике. Но для советского писателя антиутопия была способом сказать эзоповым языком о вещах, которые запрещалось обсуждать. С тех пор политическая ситуация изменилась. А изменились ли функции жанра?

Глуховский: Антиутопия во все времена бралась за тревожные общественно-политические тренды и доводила их до абсурда, тем самым предупреждая, что движение по нынешнему пути ведет в тупик или к обрыву. Оруэлл реагировал на знакомство со сталинским Союзом, Замятин — на годы военного коммунизма. У Хаксли и Брэдбери речь, скорее, не о политике вовсе, а о перспективах общества и культуры. Если говорить о наших антиутопиях, то самая внятная и актуальная вещь — сорокинский «День опричника».

ПРОФИЛЬ: Вам самому интересно сейчас жить, следить за политикой, наблюдать какие-то перемены?

Глуховский: Мне интересно было разбираться в устройстве нашей политической жизни. Потому что ведь ни одна газета, не говоря уже о телевидении, никогда правды и сути политики, творящейся в нашей стране, не объясняет. Будто заговор какой-то — обсуждать только представления, которые даются на сцене: вся эта наша выморочная Дума, ее законы, правительство то, правительство се, Счетная палата, Совет Федерации какой-то, выборы. Ясно же, что все эти представления даются с одной целью — развлечь народ и отвлечь внимание от процессов, происходящих за кулисами. Дымовая завеса, которую выпускают приглашенные специалисты, чтобы люди, которые действительно принимают решения, могли и дальше пилить и осваивать. Есть ведь настоящая политика — распределение ресурсов между властными кланами; но все, кто осмеливается говорить об этом, — либо юродивые, либо провокаторы. Поэтому приходится самому исследовать, разбираться, по крупице собирать… Интересно, конечно. Такая забавная модель — постмодернистский феодализм, который все пытается натянуть на себя ссохшуюся овечью шкурку демократии. У меня была книга «Рассказы о Родине». Я в ней подробно разбирал состояние нашей политической жизни, отношения власти и народа, но, мне кажется, сейчас тема исчерпана. Все проговорено на площадях, озвучено уже даже Собчак и Рынской. Писатель должен из небесного эфира темы черпать, из ноосферы, и за молчаливый, за мычащий народ их формулировать первым. Какой писатель захочет браться за тему, которую освоила идущая в арьергарде революции певица норковых шубок? В новой книге я как раз за актуальностью не гонюсь, скорее, пытаюсь выступить с долгосрочным прогнозом, представить себе, как изменится человек, когда смерть будет побеждена — а ведь это не такая уж и фантастика: генная инженерия уже сейчас позволяет продлевать жизнь животных в несколько раз. Разве не интересно вообразить, что станет с человечеством, когда его извечная мечта — одолеть смерть и жить вечно — осуществится? В моем «Будущем», к примеру, в Европе бессмертие включено в соцпакет, а в России оно узурпировано правящей элитой, которая не сменяется веками. И вот в XXV веке страной правят те же самые люди, что в начале XXI. Потому что смерть от естественных причин — теперь единственная надежда хоть на какую-то ротацию власти.

ПРОФИЛЬ: Но антиутопия — это часто не только сюжетная, но и языковая новизна. «Мы», «Котлован» и «Заводной апельсин» — новые формы, которые труднее повторить, чем сюжетный ход. Вам не хотелось как-нибудь поиграть с формой, усложнить язык?

Глуховский: Изобретение собственного языка вообще трудное дело. И чтение книг, написанных чьим-то собственным языком, — тяжелая задача. Я думал об этом, конечно, — особенно сейчас, но решил, что язык, склеенный из изобретенных мной неологизмов, будет только отвлекать читателя.

ПРОФИЛЬ: Просто я почему, собственно, спрашивал. Вас критикуют обычно именно за язык, за стиль.

Глуховский: Критикуют за «Метро 2033», школьную мою книгу. Я ведь ее придумал в одиннадцатом классе, написал на первых курсах университета — и именно в такой редакции она и стала популярной, в такой редакции переведена на иностранные языки. С той книги десять лет прошло; странно судить меня по подростково-юношескому роману. Теперь меня можно судить как совершеннолетнего.

ПРОФИЛЬ: Не могу не спросить вас о жизни писателя в цифровую эпоху. Судя по тому, что ваши тексты свободно лежат в Сети, вы скептически относитесь к авторскому праву. Как вам новый антипиратский закон?

Глуховский: Я считаю, что каждый автор должен сам решать, будут ли его тексты, фильмы и музыка лежать в открытом доступе в Сети. Но именно автор, а не издатели и не пираты. Мне лично важнее, чтобы меня читали, в том числе и там, где мои книги стоят слишком дорого или куда их просто не довозят. Да, я кормлюсь гонорарами, но живу читательской энергией; пусть лучше миллион человек прочтут мою книгу, чем миллион купят. Поэтому — бесплатные публикации на сайтах, в соцсетях. Но если какой-нибудь автор считает, что бесплатная публикация для него вредна, то его полное право требовать изъятия книг, фильмов или музыки с пиратских сайтов. Пираты ведь зарабатывают деньги на чужой работе, продавая рекламу или даже абонементы. Никакого благородства, просто бизнес. Но бумажная книга кончается не из-за пиратства, а из-за пришествия ридеров и смартфонов. Ничего страшного: деревьев больше останется. Это бумага тленна, а книги бессмертны.

АВТОР: ЕВГЕНИЙ КОЗАЧЕНКО

Профиль

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе