«Счастье мое», дебютный фильм документалиста Сергея Лозницы, в прошлом году участвовал в конкурсной программе Каннского фестиваля вместе с «Утомленными солнцем – 2» Никиты Михалкова. Картина была снята на Украине при поддержке европейских продюсеров, но в том, с какой страны написан этот портрет, сомневаться не приходится: «Счастье мое» – фильм про Россию и для России, фильм радикальный, мрачный и жестокий.

История дальнобойщика, странствующего по постсоветской провинции и теряющего поочередно имя, память и человеческий облик, вызвала множество противоречивых откликов, в числе которых были и обвинения в русофобии, неизбежные сейчас для любого большого художника, задумавшего высказывание о России, и реплики о том, что это, пожалуй, самая точная картина о положении дел в стране. 31 марта «Счастье мое» наконец-то выходит в российский прокат.

В интервью газете ВЗГЛЯД Сергей Лозница рассказал, как собрал массовку, переигравшую главных актеров, и почему «русскую мифологию» не стоит сравнивать с повседневной реальностью.

ВЗГЛЯД: Я была свидетельницей того, как на Гамбургском кинофестивале после премьеры фильма на вас буквально напала одна из русскоязычных зрительниц с обвинениями в том, что «в России все не так». Очевидно, что русская публика принимает картину гораздо острее, чем иностранная. Вы были готовы к такой реакции?

Сергей Лозница: Мне не кажется, что речь идет только о «русской» публике. Очень страстно принимали картину и в Киеве, и в Минске, и в Тбилиси, и в Таллине. В тех городах и странах, где в обиходе русский язык, а в сознании – советское и постсоветское представление о жизни. Хорошо, что картина вызывает такую бурную реакцию – от восторженной поддержки до яростного отрицания. Это значит, что она задевает за живое. И потом, не очень корректно говорить после просмотра любого фильма о том, так или не так устроена жизнь. Не стоит забывать, что любой фильм – это все-таки условность и фантазия и никакая картина не сможет показать всю полноту и многообразие жизни где бы то ни было.

ВЗГЛЯД: При этом вы, как мне показалось, не из тех авторов, которые отказываются от диалога со зрителем. Но у вас не опускаются руки после того, как оказывается, что часть публики просто не поняла картину, например посчитав ее «чернухой»?

С. Л.: У меня не опускаются руки, но для того чтобы вести диалог, необходимо найти общий язык. Сложно бывает тогда, когда приходится заново определять понятия. Трудно разговаривать, когда вы используете одни и те же слова, но подразумеваете под ними разные значения. Понимание – это очень непростой акт. Вы же не будете спорить с тем, что понимание чего-либо, в частности художественного произведения, зависит от уровня индивидуального развития – количества прочитанных книг, просмотренных фильмов, отрефлексированного жизненного опыта и так далее. Я не отвечаю за реакцию, которую мой фильм вызывает у каждого отдельного зрителя. Мне кажется, важно безупречно поставить вопрос. Ответы на него каждый ищет сам.

ВЗГЛЯД: О том, что по специальности вы инженер-математик, известно, но я с удивлением узнала, что вы еще работали переводчиком с японского. Где вы учили язык, и что вас связывает с Японией и ее культурой?

С. Л.: У меня два высших образования. Так что я по специальности еще и режиссер игрового фильма. Японским языком занимался почти четверть века назад. Я всегда хотел быть независимым, а в СССР переводческая деятельность давала возможность дополнительного заработка. Такова была моя первая интенция. Конечно, когда я начал учить язык, то погрузился и в японскую культуру, а потом и в культуру Востока – Китая, Индии... Читал все, что можно было в то время найти в переводах. Когда вы учитесь писать иероглифы, то подспудно проходите еще и курс композиции. На нас влияет все, с чем мы соприкасаемся.

ВЗГЛЯД: Читая новости о том, что сейчас происходит в Японии, ловишь себя на мысли, что, случись подобное в России, у нас вполне могла бы могла начаться «война всех против всех» – такая, как описано в «Счастье». То есть это две противоположные модели поведения страны, народа, нации в экстремальных обстоятельствах...

С. Л.: Я думаю, что неправильно так говорить. Как это мудро сказано у Матфея: «Не беспокойтесь о завтрашнем дне, завтрашний день придет и сам о себе побеспокоится». Вы «ловите себя на мысли», но мы ведь можем ошибаться в наших мыслях. Я исхожу из того, что никто не может знать, что произойдет в будущем. Беда обычно сплачивает людей. Так случилось в Чернобыле в 1986 году, так случилось во Вторую мировую войну. Возможны такие проявления человечности, о которых мы и помыслить сейчас не можем. А ведь это случилось не так давно, и мы не сильно изменились с того времени. И потом, это же разные культуры, и они по-разному себя проявляют. Они не могут и не должны походить друг на друга.

ВЗГЛЯД: В одном из интервью вы говорили о том, что «Счастье мое» – фильм «о русском мифологическом пространстве». Поскольку любой житель России так или иначе в это пространство «вписан», а впечатление оно производит пугающее, есть ли шанс у отдельно взятого человека как-то спастись?

С. Л.: Не стоит смешивать искусство с жизнью, а мифологию – с повседневной реальностью. «Эдип» страшен, «Макбет» страшен, «Гамлет» страшен, «Бесы» страшны, но, тем не менее, мы продолжаем жить. Соприкосновения с жизнью, если они и существуют, находятся совсем в другой области, в пространстве умозрительном. Так что как-то нелепо даже задаваться таким вопросом. Могу только еще раз повторить, что невозможно отразить в конечном бесконечное. Любой фильм конечен, а окружающая нас жизнь многообразна и бесконечна. В том числе и в многообразии ее интерпретаций. То, с чем вы имеете дело после просмотра картины, – это ваша интерпретация моей интерпретации одного моего впечатления. Кто может утверждать, что и вы, и я являемся хранителями истины? Это по меньшей мере нелепо. Поэтому мы и разговариваем после, ибо имеем такую счастливую возможность оказаться абсолютно неправыми в своих суждениях.

ВЗГЛЯД: Съемки проходили в Черниговской области, на границе с Россией, но лица занятых в массовке людей легко узнаваемы по обе стороны границы. Вы отбирали массовку или в кадр попали абсолютно все люди, находившиеся там во время съемок?

С. Л.: Сцены с участием массовки готовились в течение нескольких месяцев. Мы объехали Щорсовский район и прилегающие к нему территории и перефотографировали, кажется, всех местных жителей. В нашей галерее было несколько тысяч лиц, из которых я выбрал 250 человек для сцены на рынке и столько же для сцены на железнодорожной станции. Перед съемками мы проводили репетиции с массовкой. «Случайных» людей у меня в кадре не было и быть не могло.

ВЗГЛЯД: Вы сами входили с этими героями в контакт?

С. Л.: Я общаюсь со всеми, с кем я работаю, а уж тем более с актерами. Для меня нет никакой разницы, играет актер главную роль или он участвует в съемках как актер массовой сцены. Конечно, с кем-то я общаюсь больше, с кем-то меньше. Каждый человек по-своему интересен, каждый вас обогащает, например, своим взглядом. Странная вещь – мы смотрим на одно и то же, но все по-разному.

ВЗГЛЯД: Почему в качестве оператора вы выбрали румына Олега Муту?

С. Л.: Олег – выдающийся оператор, один из самых талантливых, работающих сегодня в Европе. Я восхищался его работами с румынскими режиссерами Кристи Пуи в «Смерти господина Лазареску» и Кристианом Мунжиу в фильме «4 месяца, 3 недели и 2 дня» и был счастлив возможности пригласить его снимать мой фильм.

ВЗГЛЯД: Если судить по вашим интервью, вы не только снимаете кино, но и много смотрите – именно как зритель. Какие режиссеры мирового кино вам ближе всего?

С. Л.: Список будет довольно длинным. Возьмем, например, букву «Б»: Брессон, Бергман, Бунюэль, Барнет... И далее по алфавиту. Да, я все время смотрю кино – иногда по несколько фильмов в день.

ВЗГЛЯД: А каких представителей российского кино вы могли бы отметить?

С. Л.: Алексея Германа, Киру Муратову, Александра Сокурова. Недавно в Берлине посмотрел фильм Александра Миндадзе «В субботу». Это очень талантливая картина.

ВЗГЛЯД: Какое кино снимать сложнее (не только с технологической точки зрения, но и психологически для режиссера) – игровое или документальное?

С. Л.: С точки зрения производственного процесса игровое кино, конечно, намного сложнее снимать, чем документальное. Но если вы знаете, чего вы хотите, и знаете, как этого достичь, то все просто. Сложности, если они и возникают, – только технические.

ВЗГЛЯД: Вы следите за тем, что сейчас происходит в мировой документалистике? Многие профессиональные критики, да и сами режиссеры считают, что сейчас она становится похожа на публицистику – то есть авторы уже не так беспристрастны и в целом у них сейчас куда больше творческой свободы.

С. Л.: Дело вовсе не в этом. Всегда существовали авторы разные – и «публицисты», и «художники». Условия производства документальных фильмов сейчас таковы, что снимать документальные art-фильмы все сложнее и сложнее. Всего лишь вопрос финансирования. Я не думаю, что это какая-то печальная тенденция. Все существует в мире, как пульсация, – волнами. И маятник «качнется вправо, качнувшись влево».

Ксения Реутова

Взгляд