Виталий Манский: «Куба сегодня— как Советский Союз накануне смерти Сталина»

Новый фильм документалиста Виталия МАНСКОГО «Родина или смерть» с 21 июля вышел в прокат. Картина рассказывает о Кубе— не о райском острове с рекламных плакатов, ао реальном мире, очень близком для тех, кто пережил советский строй.

—Скакой идеей ты ехал на Кубу?


—С желанием пройти через некий аттракцион— машину времени. Окунуться в недавнее прошлое, посмотреть на жизнь социалистического государства с высоты нашего опыта. Мы ведь живем в государстве, которое только выкарабкивается из социализма.


—Ты искал подобия?


—Первая моя поездка была ознакомительной— о Кубе у меня было представление весьма условное. Я, естественно, смотрел «Клуб Буэна виста» Вима Вендерса, еще пару картин, основные фильмы, которые были сделаны на Кубе и о Кубе. Посмотрел бесчисленные ролики про кубинскую проституцию на YouTube. Вот тот багаж, с которым я приземлился в гаванском аэропорту. Взяв русскоговорящего водителя-кубинца с машиной, мы с продюсером проехали всю страну вдоль и поперек. Что само по себе проблема. Мы ехали и решали: не заглянуть ли сейчас в эту деревню, не остановиться ли у этого дома. Не то чтобы я набирал материал для фильма— мне самому хотелось понять, докопаться до правды.


—Удалось?


—Меня в какой-то момент задела фраза, сказанная кубинцем лет шестидесяти: «Помню, как до революции»... Для нас это как если бы к 1917-му прибавить лет 40. Недавно Сталин умер. А поскольку Фидель по большому счету правит и сейчас, то есть уже 51 год, сегодняшняя Куба— как Советский Союз накануне смерти Сталина. Мне показалось, что будет интересно вдруг попасть в тот Советский Союз человеком, знающим, что будет оттепель, застой, перестройка, опять застой. Клюдям, которые ничего этого не знают.


—Было ощущение, что возможна прямая аналогия?


—Я ее допустил. И в конечном счете не ошибся.


—То есть нашел подтверждение своему предчувствию?


—Да, при том, что Куба— это совершенно другая культура, другой континент, все другое! Но кубинцы мне казались даже более близкими, чем многие герои, которых я снимаю в России. Я к ним проникся каким-то особенным сочувствием— наверное, придется произнести это слово. Но оно не перекрывает всех чувств, это более объемное ощущение.


—Фильм начинается с эпизода на кладбище, где происходит официальное перезахоронение умерших. Люди вынимают из гробов останки своих близких, руками разламывают их кости, перекладывают в какие-то коробки. Зачем ты начал с этих кадров? Чтобы задать настроение— «родина или смерть»?


—Я хотел как-то сблизить жизнь и смерть— поставить их рядом в кадре. Придумать такое вообще невозможно. Это за гранью.


В каком бы городе или стране я ни был, непременно хожу на кладбище. Мне кажется, что мир мертвых— очень точный образ мира живых. Ты часто не можешь войти в квартиру, в мир и в души людей, но ты можешь их понять, увидев могилу их матери.


В Китае, например, не принято сжигать покойников. Это противоречит традициям, которые еще чтут, особенно в деревнях. Но государство сказало— хоронить негде, земли не хватает, чтоб выращивать хлеб насущный, поэтому сжигаем. А свободная территория, незастроенная и незасеянная, сохранилась только вдоль железных дорог. Едешь по Китаю, а справа и слева от путей— холмики, холмики. Люди приходят и зарывают по ночам— это же преследуется! Как-то увидел, что вокруг этих холмиков стоят люди— был день поминовения усопших. Стал расспрашивать и узнал, что хоронят человека без всяких документов, чтобы не узнали, кто зарыт. И это говорит о Китае— об отношении к живым, к мертвым, к жизни— больше, чем любое более глобальное знание. Я потом ездил на пекинские кладбища, там урны ставят в ячейки. И эти ячеечки очень маленькие, а стены— до горизонта.


—А почему в атеистическом, коммунистическом государстве Куба не сжигают умерших?


—Элементарно: не хватает электричества, нет топлива, чтобы сжигать. Им король Испании подарил крематорий. Но нечем заправлять.


—Ты знал, что там так принято?


—Как раз когда мы там были, у нашего водителя подошла очередь освобождать гробницу— это делается через три года после похорон. Поэтому мы и могли этот эпизод снять, прикинувшись родственниками из-за границы.


—Получить разрешение на съемку нельзя?


—Просто нереально.


—На Кубе сложно подглядеть что-то, что не очевидно?


—Там очень трудно снимать, во всяком случае так было год назад,сейчас, говорят, что-то изменилось. У них очень болезненное отношение к собственному имиджу. Навстречах с чиновниками мне говорили: «Мы же вас пустили! У нас же десятки заявок со всего мира, мы не пускаем никого, но вам доверились, вы должны быть доброжелательны». Я в ответ: «О'кей, большое спасибо. Но как я могу быть позитивно заряженным, если знаю, что каждый раз, когда ухожу из дому, там происходит обыск!» И они не сильно это отрицали. Тетка, у которой мы жили, буквально через неделю нас стала выгонять, хотя мы платили ей бешеные деньги. Потому что в ее доме регулярно шел шмон. Куба для россиян страна безвизовая. Но если хочешь снимать, должен получить визу через МИД. Этуаккредитацию на съемку дают только на 31 день.


—Но вы же три месяца снимали.


—Нам это удалось только потому, что после ознакомительной поездки мы сказали, что будем снимать кино о стариках из танцевальной группы. И чиновники себе представили, что будет еще один фильм о музыкантах. Ну и ладно, пусть снимают. Но мы не обманывали. Все герои моего фильма— члены одной танцевальной команды основателей танца Rueda de casino.


—Правда ли, что труднее всего было снимать в больницах?


—Самое страшное для них— разоблачение мифов. Мифами дорожат больше, чем собственно секретами. Думаю, снять в воинской части проще, чем в обычной школе. У нас был случай убийственный. Я нашел площадку в школе имени Ленина и даже получил добро на съемку у высокого чиновника. Но он думал, что теперь мы напишем бумаги, то да се... А мы рядом оказались, решили: заедем сейчас. Не тут-то было. Нельзя. Я говорю: подождите, вот аккредитация, мы хотим просто по территории школы пройти, посмотреть. Нет, оказывается, чтобы на территорию школы попасть, нужно иметь бумагу, подписанную замминистра образования. Есть специальные замминистра образования и замминистра здравоохранения, у которых только одна функция— такие разрешения иностранцам выдавать.


Потом мы все-таки в школу попали, но не имени Ленина, а в обычную.


—Что же там такого, чего нельзя показывать?


—Абсолютная бедность. Вместо автобусов, к примеру, фургоны, в них сидят люди. В принципе ничего особенного, но очень страшно, потому что кажется— люди, как скот.


—А в школах-то что? Ученики на полу сидят, голые? Их бьют?


—Нет, боже упаси, никто детей не бьет. И дети не голые, они все в форме, которая выглядит, может, не столь свежо, как хотелось бы. Но туалеты без канализации, просто дырки, а на Кубе не прохладно. И когда входишь в школу, с одной стороны чувствуешь запах из туалета, а с другой— из столовой, где детей кормят каким-то булками и чаем, это их обед. Стоят школьники, поют гимн, революционные песни разучивают. Про их счастливое детство.


—В фильм вошли кадры, снятые в школе?


—Да. Сын моего героя учится в школе, которая находится на бывшей вилле владельца завода мотороллеров. На горе, в прекрасном месте. Нам рассказали, как хозяина оттуда выгнали, как в его спальнях портрет Фиделя повесили. С тех пор там ничего и не ремонтировалось. Пятьдесят лет все естественным образом сыреет.


—И так повсюду?


—Да, на территории Гаваны— по крайней мере, как я это увидел— с 1959 года не построено ни одного здания. Город после революции подвергался только разрушению. Такое ощущение, что там есть следы атомной бомбардировки.


—Советские специалисты не построили никакого «дворца науки»?


—Возможно, что-то и построили. Но я с детства помню, как Брежнев в соломенной шляпе целуется с Фиделем у памятника Хосе Марти. Для меня было абсолютным открытием, что этот памятник появился в 1956 году. То есть даже памятник Хосе Марти поставил Батиста!


—Но ведь считается, что кубинское здравоохранение прекрасно. Что иностранцы туда специально ездят лечиться.


—Я тоже что-то такое слышал. Но когда на нас напали и нашему водителю отрезали ухо...


—Как отрезали ухо?!


—Чудо, что нас не убили. Я сдуру стал снимать, как у подвыпившего дедульки в центре Гаваны вытаскивали кошелек в баре. Мы там сидели, и я машинально, без всякой задней мысли, поставил камеру и включил. Наш водитель вмешался, отобрал у вора кошелек и вернул деду. А через две минуты в бар влетели человек двадцать и, наверное, секунд через пятьдесят весь его разнесли.


—А милиция?


—Если б не милиция, мы бы здесь не разговаривали. Приехали минуты через полторы. К тому времени мне по ноге попали камнем. Огромная гематома. А водителю «розочкой» отпороли ухо. Мы это ухо взяли— и в больницу. Всю ночь там провели. В общем, если мне отрежут ухо, пришивать его я туда не поеду. Может быть, дело в культурных различиях. Но мне кажется, только в морге можно человека положить на камень.


—Больных кладут на пол?


—На каменные лавки. При нас привозили каких-то окровавленных людей в наручниках. Когда ты сидишь в приемном покое и видишь, как все это происходит А ведь мы иностранцы, привилегированные, из Советского Союза. Для них России-то не существует. Есть Советский Союз, который изменил идеалам коммунизма.


—Не понимаю, как это соотносится с тем, что на Кубу охотно ездят туристы.


—Огромное количество людей находятся в абсолютнейшем заблуждении, что они были на Кубе. Потому что у них есть билет Москва—Гавана. Они были не на Кубе! Они были на искусственном полуострове под названием Варадеро. Думаю, между Диснейлендом и Америкой куда больше общего, чем у Варадеро с Кубой. Варадеро превращен в полуостров, чтобы можно было установить один-единственный КПП на въезде. И до недавнего времени кубинец без пропуска вообще не мог пройти этот КПП.


—А сейчас что-то изменилось?


—Стало проще. Но я знаю, как женщины, чтобы попасть в этот супермаркет бесхозных половых органов, прятались в цистернах, туда — с молоком, а обратно уже с дерьмом. Турист приезжает в Варадеро и, конечно, хочет поехать в Гавану на экскурсию. Для таких вот дотошных специально разработан маршрут. Кстати, между Варадеро и Гаваной еще есть город Матансас, через него раньше шла дорога. Но если туристов провозить через Матансас, у них может сложиться неблагоприятное представление о стране. А объехать его невозможно— он в лощине, кругом горы. Тогда сделали насыпь вдоль океана, выстроили на ней дорогу и поставили забор. И проезжают автобусы мимо Матансаса, не видя его. Приезжают в Гавану. Специальная стоянка для автобусов и четкий маршрут по определенным улицам с заходом в кафе, с выходом на площадь— и назад в автобусы.


Перед первой поездкой на Кубу смотрел впечатления туристов в интернете. Ничего понять не могу. Десятый, двадцатый, сороковой альбом— как будто один человек снимает. У всех тетка с сигарой сидит. Почему все туристы— из Кинешмы, Вологды, Москвы, Барнаула— снимают одну и ту же тетку? Приезжаю. Тетка сидит на этом туристическом маршруте, как клоун Дональд в Макдоналдсе, держит не сигару, а палку, обклеенную бумагой. И все довольны!


—И все-таки ты увидел там много людей, вполне симпатичных.


—Более чем. Они прекрасные. Цивилизованные. Образованные. Заинтересованные. Впитывающие. Абсолютно свои люди. Мама родная! Ведь когда году в 1947-м в СССР приезжали американцы или французы, думаю, им было больно видеть то, как мы жили. Я буквально месяц назад пересматривал фильм Пеннебейкера 1959 года «Открытие в Москве». Не смотрела?


—Нет.


—Очень советую. Когда только-только стала Россия открываться, в Москву в делегации американской выставки приехал молодой Ди Эй Пеннебейкер. Ему было разрешено что-то такое снять, как бы про выставку. На самом деле он снимал Москву, рассказывая американцам о России. Вот это центр, это окраины. Но если вы хотите понять русских, советских, посмотрите на их обувь. Никто, ни один советский хроникер не снял таких вещей. Пеннебейкер просто показал обувь— и все понятно.


—Ты хотел повторить его прием?


—Мне кажется, мы пошли чуть дальше. Когда я готовую картину посмотрел, подумал, что ее нужно первым делом показывать на Кубе. И она, возможно, произведет эффект. Поскольку нам очень помогало кубинское посольство в Москве, я обещал, что посол первым в России посмотрит фильм. Безумно обрадовала его реакция. Посол сказал: «Оторопь берет от того, что мы увидели. Но если удастся эту картину показать на Кубе, она может совершить революцию в сознании целой нации».


—А какую революцию они хотят провести? Ну, живут люди и живут. Привыкли или приспособились. И не жалуются. Да, знают, что где-то жить лучше. Уверенные в своих силах решаются плыть через залив.


—Если человека даже смерть не спасает от незащищенности, это просто полный песец!


—Но люди-то хорошие!


—Опять двадцать пять! Я повторил это уже раз десять.


—Получается, они лучше, чем мы. Чем те, кто пережил эту революцию, что-то понял, захотел жить лучше и действительно стал жить в приличных домах и носить хорошую обувь. Но стали ли мы душевнее, образованнее, теплее, милее?


—Точно нет.


—У меня нет ощущения, что когда мы жили плохо, были лучше.


—Мне кажется, были лучше. Лишенные азарта потребления, мы были более погружены в себя, более глубоки. Ну это, видимо, проблема всех переломных поколений.


—Так какого рода революцию ты хотел бы совершить своим фильмом на Кубе?


—Хорошо, эволюцию. Меняем революцию на эволюцию.


Беседовала Алена Солнцева


Московские новости


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе