На нем Серебряный век нашей культуры показан без привычной уже музейной пыли – как очень актуальный и живой (презентация диска в Санкт-Петербурге 8 марта в театре «Площадка Скороход») . Но интервью получилось шире – о смысле творчества и о песенной традиции. Текст интревью там, где это возможно, мы снабдили ссылками на упомянутые в разговоре песни.
У вас выходит альбом на стихи поэтов Серебряного века. О чем и зачем ваш новый альбом, какое место он занимает в вашей жизни и творчестве?
Это стихи и песни, которые сыграли роль в моей жизни, шевельнули что-то в душе, о чем-то напоминают. Все это имеет очень сильный лирический субстрат. В то же время это также ключевые тексты эпохи, или, по крайней мере, ключевые авторы эпохи. Что позволяет этому циклу быть и лирическим высказыванием, и некоторым размышлением об эпохе, о диалоге поколений. Принцип выбора песен интуитивный, он диктовался неким потоком событий и ассоциаций. То есть это некоторая лирическая ситуация, когда песни возникают в сознании как результат определенного опыта разговоров с друзьями, каких-то художественных и житейских впечатлений. Это пропускание через себя произведений искусства, уже существующих, но передача их в новых формах. Для меня это проект очень и по-особенному дорог, в нем есть лирическая, может быть, экзистенциальная или духовная составляющая, которую я не могу выразить словами, что-то очень интимное. Новый альбом лучше предыдущего («Русское богатство» ), он более цельный, состоявшийся, хотя и предыдущим мы довольны. Но в этом новом образовался какой-то новый уровень и эксперимента, и целостности.
«Русское Богатство» оживляет академические и почти музейные тексты. Как это получается? Не везде же иронией и «модернизацией», как, например, в песне на слова азбуки Льва Толстого, текст которой оказывается похожим на футуристов. Но вот песни на стихи Мандельштама или Заболоцкого просто серьезны, и тут нет игры. Тогда что и почему?
Собственно говоря, даже песня на стихи азбуки Толстого сделана нами не ради иронии. В этой песне заложен парадокс, раскрывающийся уже в названии: «Что такое искусство?» (Так называлась его классическая антидекадентская и антишекспировская статья). Мы показываем крайности: что Толстой, антимодернист и антидекадент, пишет минималистическую азбуку. Вполне ли он осознает, что при этом пишет авангардные и минималистические стихи, которые могут ложиться на импровизационную музыку Алены в стиле такого условного Прокофьева? То есть тут есть момент парадоксализации, игры, но нет иронии. Ирония вообще – чувство преимущественно негативистское, и такого негатива здесь нет. Есть юмористический оттенок. Как раз на этом примере видно, что ирония и даже юмор не являлись и не являются основной задачей проекта. Есть некоторый игровой элемент, но он всегда присутствует в любой переработке произведения: экранизации романа, положении стихов на музыку. В любом случае здесь есть некая диалектика, с одной стороны, свободы, эксперимента, а с другой – бережности, любви. Некоторые песни мы вообще оставили без изменения, как, например, песню Молчанова на стихи Заболоцкого . Но наша версия тем не менее имеет свои отличия. Например, часть текста Заболоцкого не вошла в песню… Вообще, в этом альбоме много музыкальных цитат – больше, чем в предыдущем. Но много и свежей музыки – это в основном музыка Алены.
Большинство ваших песен глубоко трагичны по содержанию, часто просто страшны, отсылают к главным вопросам человеческой жизни. Почему вы все время смеетесь в них?
Я вовсе не смеюсь. В моих песнях присутствует юмор, который отражает некую реальность жизни. Он направлен против чрезмерной серьезности, пафосности, напыщенности, вычурности, гиперболизированного «хорошего вкуса», снобизма, элитизма, хрестоматийного глянца, если мы говорим, как в данном случае, о классике. Да, мой артистический жест, мой проект направлен против этого, потому что во всем этом есть своеобразная гордыня. Как и в иронии. Но у нас нет иронии. У нас есть юмор. Он дает возможность быть несколько скромнее, он как раз направлен в сторону самоограничения. Даже если здесь есть ирония, то это самоирония. И если даже она связана с текстами классики, то не по отношению к ним самим, а по отношению к тому, как мы можем их иногда воспринимать. В этом смысле юмористический оттенок обыгрывает неизбежную дистанцию между мной и текстом, между поколениями – вот что является объектом юмора. Нужно пройти между Сциллой негативистской иронии и Харибдой пафосности и чрезмерной серьезности – этому и служит юмор. Но он не является основной задачей, он сопутствует ее выполнению. Это позитивный смех.
Что же касается трагичности, разумеется, трагичность бытия передается в песнях, я согласен. Но это оптимистическая трагедия. Всегда говорится, что у жизни есть смысл. Если использовать религиозные понятия, то, как в последней песне предыдущего альбома на стихи Рильке , так прямо и говорится, что есть Бог. И все эти авторы, о которых идет речь, начиная с Рильке и кончая Толстым, это все поэты острой напряженности душевной жизни, поиска, конфликта и трагизма, но в то же время оптимисты. Даже у Цветаевой. Мы берем самое трагическое стихотворение Цветаевой «О слезы на глазах…» И да, у нас там появляется Вини-Пух: цветаевское «пора – пора – пора» у нас переходит в вини-пуховское «пурум-пурум-пара-пара». Но это не насмешка над Цветаевой, это мы хотим создать какое-то равновесие в мире. Да, может быть, это такой дерзновенный жест. Но это не «пора-пора-порадуемся» мушкетерское, как кто-то, возможно, мог бы подумать.
Я хотел спросить, над чем нельзя смеяться, но попробую на ходу переформулировать вопрос: над чем, по-вашему, нельзя провоцировать смех у слушателя?
Наш коллега Дэниэл Кан очень удачно по-английски это сформулировал: то, что мы делаем, это не «makingfun», а «havingfun». Мы ни над чем, собственно, не смеемся, мы делимся радостью. Мы не призываем смеяться зрителя над чем-нибудь, здесь нет «смеха над», есть «смех с», может быть, «по поводу», но точно не «над». Другое дело, если у зрителя возникает потребность над кем-то посмеяться или посмеяться над нами, надо мной. Но это ведь как в жизни – всякое возможно, в любой ситуации есть элемент непредсказуемости, и любой выход на сцену может спровоцировать самые разные реакции. Но ответственность художника, артиста, автора, с одной стороны – и доверие, и опять-таки ответственность зрителя, с другой – это оказывается решающим фактором при каждой конкретной встрече зрителя и артиста. Тем более, мы часто транслируем других авторов. Кто-то может заподозрить нас в недостаточной бережности к ним. Но кто будет судить? Мы можем лишь еще раз повторить, что мы ни над кем не смеемся и говорим о любимых произведениях. Здесь любовь – ключевое слово.
Весело ли пишутся ваши песни?
Творческий процесс – вещь веселая, потому что он пробуждает бодрость, действует отрезвляюще, не важно, о чем бы ни была песня. Заниматься творчеством в этом смысле – очень хорошо, терапевтично и полезно. Оно избавляет от уныния, депрессии, от чего угодно. Что касается жанров. Иногда я пишу юмористические куплеты. Недавно я обыгрывал в тексте поговорку «сколько волка ни корми – он все равно в лес смотрит», и вдруг просто стал хохотать над тем, что я сам написал . Это было в песне, которая действительно является смешной. Сейчас мы с Аленой работаем над новым проектом под названием «Благодарю покорно». Это не что иное, как ремейк песен куплетиста Михаила Николаевича Савоярова – одного из основоположников комически-куплетного жанра. Он перепел много песен Вертинского в советские годы, мы его знаем как автора текста песни «В трубы дуют трубачи» из фильма «О бедном гусаре замолвите слово». Мы сейчас занимаемся его наследием. Иногда дописываем новые куплеты вместо злободневных петроградских куплетов предреволюционой поры. Иногда берем старые куплеты – наивные, винтажные, обладающие собственным обаянием. Вот это более развлекательный, юмористический, смешной проект. Там даже музыка смешная. На ближайших концертах мы уже собираемся кое-что из этого проекта показать. Блок слушал этого Савоярова, а тот, в свою очередь, пародировал Блока, Кузьмина, других поэтов той эпохи. В этом формате кабаре традиционно встречается и переплетается серьезное и веселое.
Насколько, по-вашему, слушатели понимают вас так, как вы рассчитываете?
Мне кажется, что автор не должен фантазировать на тему того, как его «правильно» поймут. Искусство имеет прекрасную особенность – одни и те же произведения для разных людей значат что-то свое. И даже качество и адекватность произведения измеряется не тем, «правильно» ли его поняли, а тем, насколько оно разным типам людей приносит то, что для них важно, насколько оно способно охватить разные типы людей. Если кто-то в моих песнях увидел современное юродство, а кто-то – скоморошество или псалмы, а кто-то сказал, что это постмодернистская, интеллектуальная, филологическая или еще какая-то поэзия, а кто-то – что это панк, то я бы не сказал, что кто-то из них понял правильно или неправильно. Это разные грани. Кто-то мне может сообщить о смысле в песнях, о котором я сам не знал. Поэтому у меня в голове нет фантазий о правильном или неправильном понимании моих песен. В песнях часто используются литературные цитаты. Надо ли их все считывать или угадывать? Необязательно. Они – скорее, топливо, сырье, начинка, ингредиент, делающий песню сильнее, цельнее, качественнее. И если ты филолог и можешь это узнать – хорошо. Или иностранные языки – они часто служат украшением, дают трансовый эффект. И если кто-то знает эти языки, понимает текст более подробно, детально – это бонус, это, конечно, приятно, но не более того.
В чем, по-вашему, больше всего недопонято или недооценено ваше творчество?
Ну, скажем, что касается моих сольных выступлений под гармоху, многие думают, что моя фортепианная игра очень примитивна. Это и так, и не так. Есть такой парадокс – чтобы понять необычность моей манеры игры на фортепиано, надо либо очень хорошо играть, либо вообще не знать, как это делается. Это не то чтобы недооценено, но, скажем, на это не так часто обращают внимание, как оно того заслуживает. Например, неслучайно на передаче «Минута славы» я так и говорил : «Я хочу выступить как пианист, показать необычный способы игры – “игра под Станиславского”».
Второй момент. Это, собственно, серьезность моих песен. Вернее, сочетание простоты и сложности – оно, наверное, недостаточно оценено. Кто-то больше любит простоту, кто-то – сложность. А вот эта диалектика простоты и сложности, этот контрапункт, этот баланс – мне нравится, когда кто-то это видит. Как и в жизни, эти две вещи довольно-таки хитро переплетены. И кстати, Серебряный век и символизм об этом сильно парились. Зинаида Гиппиус, двухтомник дневников которой мне подарили на днях и песня на чье стихотворение «Электричество» вошла в первый альбом проекта, как раз говорила о том же: электричество – это два конца, плюс и минус, их полярности, резонанс. Важно не заиграться с полярностями, не увлечься сплошной поляризацией. Но в то же время важно помнить, что эта полярность есть. И, собственно, песни «Русского богатства», да и мои собственные авторские песни, они как раз на ту же тему: воспроизводят эту диалектику и в этом смысле укладываются в традиции русского символизма, модернизма. Да и реализма, поскольку отражают жизнь – и лирику, внутренний мир человека, и в то же время дух эпохи.
Вообще же, если говорить о какой-то недооцененности, я придерживаюсь теории, что реальный трафик в интернете – это вещь объективная, феномен равный себе. Я не верю в непризнанных гениев и раскрученных бездарей. Я считаю, что есть меритократия, что продукт находит своего потребителя. Если одни песни получили трафик больший, чем другие – значит, они реально оценены. Значит, они, в каком-то смысле, являются моими визитными карточками. Вот песня про хорошую и чудовище . Это разновидность комических куплетов. Чаще всего это воспринимается как семейно-гендерный дуэт, и русский язык грамматически, в общем, к этому в каком-то смысле располагает. Но достаточно перейти на английский, где, как и в других европейских языках, конструктивно отсутствует гендерная компонента и связанная с ней гендерная юмористика, которая тоже, кстати, хороша в меру, – и это выглядит уже совсем не так однозначно. Многие говорят, что эта песня нравится им, потому что там описывается, как мы ссоримся. Многие под эту песню помирились. А тем, кто не любит песню, она часто кажется скабрезной. В ней есть диалектика. Полярность, философский смысл, я ее связываю для себя с лакановской темой недостатка другого и недостатков других. А с другой стороны, это такой своеобразный наив-арт – она предельно минималистична, в ней мало слов.
Или песня «Жила была девочка Нина…» : там много очень простых рифм, но фокус в том, что все вместе они образуют сложную рифменную структуру, которая намного сложнее, чем сами рифмы, ее составляющие. Чисто техническая сторона этой песни: она притворяется очень глупой по форме, примитивной, но при этом сама техническая структура ее формально гораздо сложнее. В ней заложен парадокс. Сначала там идут минималистически изложенные комические сюжеты, а потом говорится, что она о главных вещах в жизни, и в этом есть парадокс жизни – сложное скрыто в простом. Но не хочется ударяться в банальности. Я просто сказал о песнях, которые имеют наибольший трафик.
Кто для вас авторитеты и учителя в искусстве?
В разных жанрах разные учителя. Это и поэт-шансонье Ги Беар – очень любимый мной, но не так хорошо известный представитель французского шансона. И Майкл Альперт – современный теоретик и практик идишской песни и клезмерской музыки. И юморист, интеллектуальный куплетист-стендапер Том Лерер , «поющий профессор». Хотя это очень точечные имена. А можно же сказать про Пушкина – он учитель для любого, кто пишет по-русски. Или Гоголь. Или те поэты, о которых мы рассказываем в «Русском богатстве». Или «Радионяня» , например, с детства внедренная в меня. Вообще советские развлекательные 70-е – кинокомедии, мультфильмы, юмористические программы. Советская юмористика вообще необычайно сильно на меня повлияла. Что еще, концептуализм: Дмитрий Пригов, Всеволод Некрасов, Лев Рубенштейн и многие другие. Поэтическая харизма Пригова , его универсализм тоже служат для меня некой моделью. Лично для меня еще очень важен Владимир Короленко. Его тематический спектр мне очень близок: пограничность территорий, инаковость, эмиграция, полиэтничность, социальная маргинальность, неприятие крайностей, гуманизм и некоторое нравственное целомудрие, которое он проповедует. В этом смысле его образ переплетается для меня с образом моего дедушки, который жил и формировался на рубеже веков, родился еще в 19 веке, по возрасту годящийся мне в прадедушки. Это тоже фигура влияния. Мое детство прошло в общении с человеком на 80 лет старше меня. Он тоже очень не любил декадентов, относился к ним с подозрением, был в этом плане, скорее, позитивист, сторонник целомудренного идеализма. Наш проект называется «Русское Богатство» по названию журнала, который редактировал Короленко. Это был журнал народнический, демократический, умеренно либеральный, избегающий крайностей. В то же время я стараюсь балансировать это противоположным духом эпохи, духом поиска крайностей. Как, например, на предыдущей обложке титул заголовка выдан в мирискуснической стилистике, а сейчас у нас на обложке психоделический Филонов. Это тоже передает некую диалектику.
Вы не пишете остроактуальных политических песен на злобу дня, хотя сейчас это, казалось бы, востребовано в среде вашей предполагаемой аудитории. Почему?
Меня удовлетворяет, когда актуальные политические смыслы вдруг обнаруживаются спонтанно в неожиданных местах. Например, в первом альбоме «Русского богатства», вышедшем в 2007 году, используется мем «жулик и вор» – от лица лирического героя Есенина в «Черном человеке» . Отсюда мы видим, что мем существовал задолго до 2011 года. Впрочем, я не исключаю для себя обращения к теме социально-бытовых и немножко политизированных куплетов, как дань формату Савоярова. Но если это и будет, то будет для меня скорее данью жанру, чем данью какой-то политической повестке. Здесь я иду от искусства. Мне вообще близка концепция политики как части культуры. И с другой стороны, политическим является все, что происходит в нашей жизни. Есть у нас такая советская традиция ставить знак равенства между словом политика и разговорами про Брежнева. Но ведь не только это есть политика. Она есть во всем. Поэтому в любой песне, где присутствуют конфликт, граница, воспроизводятся или подвергаются сомнению какие-то тренды – все равно есть политика.
А есть отдельные жанры – комические куплеты, гимны, где политическая повестка более прямо подразумевается, я по умолчанию в этих жанрах не работаю. Но вот у нас есть совместный с Дэниэлом Каном альбом «Унтернационал» – он сравнительно более политический. Но это из-за Дэниэла, потому что его кабаре , продолжающее традиции Брехта, является более политическим. В каком-то смысле это тоже влияет на меня, ведь и современники, не только отцы-основатели, влияют.
Или тот же Савояров с его политическими куплетами, впрочем, довольно беззлобными, что мне по духу близко. Так что возможны и такие вещи. Это не исключенное поле для меня. Но это не является центром для меня по моему складу – и автора, и человека. Я не могу сказать, что я аполитичный человек, но я беспартийный человек. Мне трудно воспринимать что-то в пакете. И мне близки те авторы русской классики, которые, скорее, могли определить, кем они не являются. Тургенев, например, который мне очень нравится, тоже так говорил. Хоть его и зачисляют в западники, но его никак нельзя свести к какому-то политическому тренду – он очень разный.
Не думали ли вы написать песню для детей?
Думаю, многие мои песни воспринимаются детьми как детские – сказывается влияние «Радионяни». И еще целый ряд песен при незначительных купюрах тоже моментально превращаются в детские. А сам жанр песни для детей – это отдельная вещь, я о таком жанре не думал. Я вообще в традиционных жанрах не пишу, но вдруг попадаю в них. На сегодняшний день у меня нет таких текстов в чистом виде, но, если фантазировать, да, это может появиться в будущем.
Вы по-разному называете свой «сценический образ» – современный скоморох, молодежный филолог, акын. А что это значит не с точки зрения роли, а с точки зрения того, про что ваше общение с аудиторией?
Я рассматриваю себя как поэта-шансонье, в традициях своеобразного типа артиста 20 века, исполняющего свои песни на сцене. В широком смысле, сюда можно отнести и бардов, и рок-поэтов, и рэперов-слэмеров, и публичных эстрадных поэтов, начиная от футуристов и заканчивая шестидесятниками, Пригова, Хармса, обереутов, Маяковского и так далее. Этот тип артиста, в хорошем смысле слова, «шаманит» на сцене. Хоть это и словесное искусство, здесь есть и некое невербальное обращение, и язык тела, и вибрации голоса и музыки, присутствие на сцене, интерактивность, хэппенинг, перформанс – все эти традиции я так или иначе через себя пропускаю. Здесь важно не пойти по пути потакания зрителю и, с другой стороны, чрезмерной манипуляции зрителем. То есть уважение к ожиданиям зрителя должно быть, и воздействие на зрителя тоже должно быть. Тут необходимо искать золотое сечение.
Мне нравится, когда зритель может преодолеть свои привычные рамки – вкусовые, идеологические, поколенческие. Почувствовать, что ему нравится музыка, про которую он до этого думал, что он ее ненавидит – шансон, классика, попса. Что на концерте могут встретиться люди разных идентичностей. В этом смысле я очень антисегрегационный персонаж. Я люблю, чтобы разные люди встречались, но не просто так, типа, давайте жить дружно, а чтобы рождался важный опыт преодоления недоверия, границ. Как и любовь, это не сплошные ананасы в шампанском, в ней есть момент вызова, и вот этот вызов зритель должен испытывать, но я при этом не хочу никого шокировать, мучить, выдразнивать со сцены. Я не эпатажник. В некоторых песнях эпатаж имеет побочный эффект, но это никогда не является моей задачей. А в «Русском богатстве» есть еще и некое сочетание развлекательно-образовательного проекта, винтажности, в которой, впрочем, непременно должна быть актуальность.
Как бы вы обозначили главный месседж своего творчества?
Такая цитата требует определенного дерзновения, но мы, наверное, можем так сказать. Я не хочу называть это месседжем своих песен, но я хочу сказать, что это очень важная и актуальная мудрость, которая принадлежит тому веку, о котором мы поем, но одновременно принадлежит и вечности. Собственно, это одна из линий, непосредственно принятых в ХХ веке: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Это откровение, данное преподобному Силуану Афонскому. Это важная вещь, которую правильно помнить.
Николай Петров