"Хлебниковская заумь, новые слова и ритмические сочетания для барабанщика — рай"

Владимир Тарасов — талантливый музыкант и художник, который, много сотрудничая с поэтами, превращал ритм их поэтических строк в музыку для ударных инструментов. В воскресенье, 5 июля, в театре "Школа драматического искусства" он представляет свой новый проект — "Думая о Хлебникове". О нем и о дальнейших планах Владимира Тарасова расспросила корреспондент "Газеты" Ольга Романцова.

Владимир, почему вы назвали свою новую программу "Думая о Хлебникове"?

Мне интересно услышать перкуссионное звучание поэзии и поэтов, и я пытаюсь найти для нее ритмический эквивалент. Вся хлебниковская заумь, новые слова и ритмические сочетания, которые он изобретал, для барабанщика — рай. Я ведь так работаю не только с поэзией Хлебникова. У него были такие замечательные продолжатели, как, например, Дмитрий Пригов, с которым мы сделали вместе несколько интересных программ.

У программы есть принцип?

В ней девять номеров, у каждого — свое название, взятое из стихов Хлебникова, и перкуссионная музыка будет скорее передавать определенное состояние звука. Она будет понятна тем, кто хорошо знает поэзию Хлебникова.

Бродский говорил, что с поэзией связано высшее состояние человечества. Вы были с ним знакомы?

Да, он любил сидеть в вильнюсском кафе "Неринга", где мы играли со Славой Ганелиным. Они приходили вместе с Томасом Венцловой, садились напротив нас за маленький столик, брали по 50 коньяка, иногда, может быть, и больше, и весь вечер сидели и слушали. Ну, он о Литве очень много писал — посмотрите "Кафе Неринга" из "Литовского дивертисмента", — поэтому я его помню еще с тех далеких времен. Хотя мы были знакомы еще раньше — заочно. Когда я открыл в Архангельске джазовый клуб, мы читали там стихи Бродского.

А он в это время жил в ссылке в деревне Норенская прямо под Архангельском. Потом мы с ним встретились через много лет, уже в Берлине. Интересно, как связывает людей судьба...

А вы стихи не пишете?

Нет. Есть какие-то наброски для личного пользования, но показывать их никому нельзя.

Зато инсталляции — можно. Что вы представите в сентябре на III Московской биеннале современного искусства?

Четыре новые работы. Одна будет называться "Гобустан" и связана с огромным древним каменным барабаном, который мы нашли в горах недалеко от Баку. Это — огромный каменный валун весом в несколько тонн, внутри полый. Я на нем играл, и мы сделали запись. Вторая работа называется "Трио", там задействованы три малых барабана. Следующая называется "In — between", она посвящена Марку Дрессеру, замечательному американскому контрабасисту. Еще одна, самая большая, — "60-е". Эти годы многое дали для музыки и не только для нее. Тогда играли Майлз Дэвис, Джими Хендрикс и Глен Гульд, ХХ веку повезло. В нем было две сильных волны — в 20-е и в 60-е годы, которые сформировали практически весь культурный пласт.

Как вам удавалось оставаться свободным от влияния тех или иных догм и направлений?

Понятия не имею. Люблю играть и получаю от этого удовольствие. Попсой никогда не занимался, коммерцией — тоже, как и все люди нашего круга. Без денег плохо, но надо зарабатывать столько, чтобы как-то прожить и реализовать свои проекты. Этого достаточно.

Мировой экономический кризис влияет на вашу жизнь?

Машинами я не торгую, своей гостиницы или ресторана у меня нет. У меня вообще ничего нет, кроме барабана. Могу очень медленно на нем играть, чтобы все почувствовали: пришел мировой экономический кризис.

Вы хвалите 60-е. Но ведь был момент, когда директор фирмы "Мелодия" запретил издавать ваши записи.

Он, действительно, запретил издание нашей записи специальным приказом с традиционной для тех времен формулировкой — что советскому человеку такая музыка чужда, или что-то в этом роде. Но прошла пара лет, и очень много наших пластинок стало выходить на западе — в Англии, в Америке, даже в Польше и в Чехии. И "Мелодии" пришлось издавать наши записи.

Сейчас вам больше нравится записывать музыку в студии или на концертах?

Для меня это не имеет значения. На концерте возникает контакт с публикой, живая запись его сохраняет, и это замечательно. Но и студийная запись тоже может быть интересной, раз на раз не приходится. Иногда можно целыми днями работать в студии, но чего-то не хватает. Звуки скомпонованы очень грамотно, но не трогают. А иногда что-то цепляет, и чувствуешь: пошло.

Вы назвали немало западных джазовых музыкантов, а в Москве есть таланты?

Есть, потрясающие молодые музыканты, профессиональные и играют очень здорово — например, Леша Круглов.

Можно ли нынешний московский джаз сравнивать с тем, что был в СССР?

Нет, нельзя по нескольким причинам. Во времена СССР джаз был своего рода формой протеста. И мы с самого начала искали свой язык. Когда мы с Ганелиным и Чекасиным организовали трио, у нас хватило ума осознать, что это необходимо. И потом, мы думали не о финансовой стороне дела — как побольше заработать и где сыграть, чтобы нам получше заплатили, — а просто играли то, что хотелось и от чего мы получали удовольствие, понимаете? Сейчас российский джаз все больше уходит в сторону интертеймента, музыканты стараются имитировать то, что хорошо продается. Но ведь джаз — музыка свободолюбивых людей, имитаций она не терпит. Проще взять пластинку 50-х или 60-х годов и послушать ее. Или — устраивают "проекты": собрались, минуты три порепетировали, сыграли и разошлись. Что они могут сыграть, если они абсолютно не подготовлены? Стандарты, о которых мы только что говорили. Или просто будут зарабатывать деньги, играя так называемый smooth jazz. Я, как джазовый человек, считаю, что к настоящему джазу это не имеет никакого отношения. Это дизайнерская музыка, она хороша для приемов или банкетов: сделать открытую эстраду в поле с цветочками, поставить столы, угощать зрителей пивом и что-то тихонечко красиво играть.

Но ведь джаз начинался как танцевальная музыка...

Джаз по сути своей — выражение идеи свободы, хотя он и начинался как танцевальная музыка. Послушайте, что играли тогда эти американские парни на танцплощадках, прислушайтесь к их текстам. Хотя в искусстве легче имитировать. Тот, кто что-то придумал, уже за это отвечает.

Неужели все так печально?

Да нет, российский джаз видоизменяется, и в него приходит новое поколение. Я думаю, что музыка таких людей, как Леша Круглов, — первые ростки этого.

Почему вы живете в Вильнюсе?

Из-за чудесной атмосферы. Город грамотно отреставрирован и, в отличие от Петербурга, совсем не похож на потемкинскую деревню — знаете, роскошные фасады, чтобы удивить иностранцев, а за ними — настоящая помойка. Здесь каждый дворик вычищен, ничего не раздражает глаз: весь город по тону какой-то пастельный.

Справка газеты

Владимир Тарасов родился в 1947 году в Архангельске. В 14 лет начал играть джаз в местном клубе моряков. В 1971—1986 годах — участник одного из первых в СССР джазового трио "ГТЧ" ("Ганелин, Тарасов, Чекасин"). В составе трио записано и издано более 100 пластинок и CD. С 1990 года — член Союза композиторов Литвы. Пишет музыку для оркестров, фильмов и театров, в том числе зарубежных. Преподает и читает лекции в разных странах. Автор книги "Трио". Выступал с такими музыкантами и артистами, как Эндрю Сирилл, The Rova Saxophone Quartet, Энтони Брекстон, Лорен Ньютон и Жозеф Надж. Устраивает перформансы и музыкальные инсталляции на художественных выставках и в галереях с художниками Юрием Соболевым, Ильей Кабаковым. Создает свои инсталляции.

 

GZT.RU

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе