Концерт для дирижера со сборной

Клаудио Аббадо в Концертном зале имени Чайковского В Москве выступил Клаудио Аббадо. Руководимый знаменитым маэстро симфонический оркестр Люцернского фестиваля исполнил фортепианный концерт N17 Моцарта (с португальской пианисткой Марией Жуан Пиреш) и Первую симфонию Брукнера. На концерте в Зале Чайковского побывал СЕРГЕЙ ХОДНЕВ. Это тот случай, когда в смысле итоговой суммы неожиданностей программа выглядела обманчиво.
Ну, общеизвестный венский классик плюс столь же общеизвестный позднеромантический симфонист, где ж тут сюрприз? Однако очень показательно выглядело уже то, что выбрали именно Первую симфонию Брукнера — вещь в принципе крайне редкую для современного концертного обихода, написанную еще в 1866-м, но, правда, потом многократно правленую (и исполняли в этот раз венскую редакцию, датированную началом 1890-х). А моцартовский Семнадцатый концерт хоть и не из раритетов, но зато в данном случае вся даже немножко утрированная деликатность оркестра в нем выстраивалась вокруг исключительного соло Марии Жуан Пиреш, игравшей очень интровертированно, мягко, но с красивейшей и содержательной вескостью (десять лет назад фортепианного Моцарта, пожалуй, в чем-то похоже играл Михаил Плетнев). Идеальное сочетание умного оркестра с отстраненно-хрустальным звуком пианистки — одна сенсация. Странно свежая оркестровая краска в Брукнере — другая. Первая Брукнера необычна, конструктивно сложна, в ней, если брать именно эту позднюю редакцию, проскальзывает и вагнеровское отношение к мелодике, и грандиозность размаха, исподволь напоминающая хотя бы брукнеровский же Te Deum, но в кардинальных точках все равно видна как-то даже удивляющая своей прямолинейностью старомодная симфоническая эмоция. Однако у Люцернского фестивального оркестра симфония прозвучала на таком подъеме и так ладно, что любой намек на возможную противоречивость сглаживался.

Тут нужно пояснить, что Люцернский фестивальный оркестр сам по себе нетривиальная институция. И притом, надо думать, ужасно непрактичная. Это коллектив, который маэстро Аббадо в последние годы каждый раз заново формирует к соответствующему фестивалю, частью используя кадры своего Малеровского камерного оркестра, частью приглашая ключевых музыкантов из других крупных коллективов, а то и музыкантов с большой сольной карьерой. Почему это непрактично, думаю, понятно: уйма прослушиваний, уйма усилий на притирание всех этих артистических единиц друг к другу, да и деньги тоже, разумеется, и все это ради нескольких выступлений на фестивале да щепотки гастрольных концертов.

Мы привыкли к тому, что идеальный оркестр — это самоотречение, самозабвение, та послушная сухая беглость, которой только гениальная дирижерская воля может распоряжаться в интересах высшего художественного смысла. Что даже идеальное соло, скорее всего, тоже некое самопожертвование ради большого общего дела, а не поступок с чертами индивидуальности. А вот у Люцернского фестивального оркестра все иначе, у него все, скорее, про какое-то невероятно высокое и прекрасное эпикурейство — про вежливое счастье совместного музицирования, про живые исполнительские рефлексы, не притупленные многолетним унылым сидением за энным пультом, про непосредственность взгляда.

Звучит как утопия, это понятно, рекомендовать это все в качестве некоей образцовой модели того, как должен делаться оркестр, категорически нельзя, потому что это в любом случае слишком штучный продукт, и потом, не со всяким дирижером такое заработает. Но что делать, если тут для начала есть великий дирижер. Пожилой, почти 80-летний, 12 лет назад чуть ли не приговоренный врачами. Который тем не менее до сих пор вместо элегического монумента собственному величию то и дело демонстрирует работы одна витальнее и моложе другой, не стесняясь спорить ни с магистральной симфонической традицией, ни с самим собой прошлым. И то, что исполнительское удовольствие люцернских фестивальных оркестрантов на самом деле концентрически строится вокруг его фигуры и в ней же берет начало, это чувствуется, и тем естественнее приходишь в итоге к ощущению, что и этот тихий настороженный Моцарт, и ранний Брукнер — большое, колоссальное искусство. Не то чтобы это ощущение в тебя вколотили, нет, просто как-то увлеченно к нему подвели. Но не согласиться невозможно.
Коммерсантъ


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе