Жерар Мортье: «Власть пристально следит за тем, что происходит в опере»

Артистический директор Испанской королевской оперы превратил новую сцену Большого в помойку


Перекрестный российско-испанский год близится к финишу. По традиции подобных акций акцент был сделан на многочисленные представления музейных сокровищ. Прежде всего Museo Nacional del Prado в «Эрмитаже» и Figueres Teatre-Museu Dali — в Пушкинском музее. Но самым масштабным и пафосным проектом оказался визит мадридского «Реала». Но футбольные болельщики могут не беспокоиться. Речь — об Испанской королевской опере, впервые приехавшей в Москву с провокационной постановкой опуса Курта Вайля и Бертольда Брехта «Возвышение и падение города Махагони».


Новая сцена Большого театра превращена в помойку. А интернациональная команда солистов по воле режиссерского тандема Алекс Олье — Карлуш Падрисса и под дирижерскую палочку специально приглашенного, модного у нас Теодора Курентзиса доказала, что страсть к наслаждению и убежденность в том, что стыдно быть бедным, — прямая дорога на свалку истории. Эта гастроль во многом дело рук Жерара Мортье — одного из самых значимых людей в современной европейской культуре и успешных реформаторов музыкального театра. Ныне Мортье занимает пост артистического директора театра Real и, похоже, точно знает, зачем нужна опера сегодня.


— Почему для показа в Москве вы выбрали оперу Курта Вайля?


— Она, мне кажется, интересна не только с музыкальной точки зрения, несмотря на то что многие любители музыки говорят, что это вовсе не опера, а кабаре, с чем я категорически не согласен. Это произведение не только для Москвы, но и для всего мира является чрезвычайно важным, потому что рассказывает историю, как человека приговаривают к смерти только за то, что у него больше не осталось денег. Сегодня, когда молодых людей спрашивают, что они хотят делать в жизни, чаще всего молодежь твердит в ответ лишь одну фразу: «Я хочу просто заработать много денег». Опера же заканчивается словами: «У меня были деньги, я ел, я пил, но счастья так и не нашел»…


— Но мир потребления процветает, чего не сказать о мире искусства. И многие ваши проекты публика встречает протестом. Вас это разочаровывает или нет, до того момента, пока хорошо продаются билеты?


— Недовольство публики — это испытание для артистов. Для меня же и для театра крайне важно, чтобы публика, выходя со спектакля, оставалась возбужденной и обсуждала увиденное, а не болтала о разводящихся знакомых, о том, кто чья любовница…


И без ложной скромности могу сказать, что в бытность мою интендантом Зальцбургского фестиваля, это так происходило, хотя сначала у меня было много противников. Универсального рецепта успеха не существует. Например, когда я руководил Парижской оперой, всё было по-другому. Все новшества, которые я пытался привнести, воспринимались как дань моде. Похоже, мода — это единственное, что интересно парижанам. Я никогда ничего не делал ради провокации в чистом виде или тем более моды. Я просто стараюсь, чтобы спектакли не превращали театр в музей, а находились в эпицентре проблем, которые поднимаются сегодня. И когда я начинал, даже в Париже средний возраст публики был 57 лет, а когда ушел — 42 года.


— Мадрид не похож в этом смысле на Париж?


— Нет. Во-первых, будучи фламандцем, я чувствую связь с Испанией. И в некотором смысле для меня Мадрид даже важнее Зальцбурга (Мортье долгие годы возглавлял знаменитый Зальцбургский фестиваль. — Ред.), так как это мой последний значительный пост, потому что мне уже 68 лет. Меня пригласили для того, чтобы сделать этот театр центром музыкальной жизни, чтобы в него приходили не только богатые люди. И моя программа на новый сезон достаточно современна, отчего я потерял 18% держателей абонементов. При этом 10% мне удалось вернуть, заинтересовав людей из числа тех, кто никогда прежде не ходили в оперу. Меня безумно привлекает возможность создать что-то новое, так как Мадрид — это Мекка живописи, литературы, но не классической музыки. В Мадриде долго не существовало оперной культуры, потому что Франко ненавидел оперу. У Сталина было хотя бы одно достоинство: он оперу любил.


— Выходит, опера — это очень политически зависимый жанр…


— Даже если мы любим поговорить о том, что опера умирает, она остается в обществе символом власти и представительности. Реставрация Большого театра, открытие новой Пекинской оперы, реконструкция Королевского театра, строительство Миттераном «Опера Бастиль» — опера остается тем местом, где власть хочет продемонстрировать свою мощь. Поэтому власть столь пристально следит за тем, что происходит в опере.


— Что может заставить человека захотеть стать директором оперы?


— В моем случае я не знаю, как так получилось. Я происхожу из очень простой семьи: мой отец был пекарем. Но в 11 лет я посмотрел «Волшебную флейту», влюбился в Царицу Ночи, влюбился в оперу и начал сам заниматься музыкой. И я понял одну вещь: когда опера хорошо сделана, она рождает настоящие эмоции, что оказывает огромное влияние на общество. Например, я узнал, что в XIX веке большие хоры Верди и Вагнера вдохновили национальные движения. Через оперу, через ее эмоции можно вызвать людей на размышления. Драматический театр апеллирует в первую очередь к интеллекту и уже потом — к эмоциям. В опере наоборот: сначала идут эмоции, а потом — интеллект. При условии, конечно, что опера не представлена как пустое развлечение.


— Вы могли бы представить себя в качестве интенданта Большого театра?


— Нет, потому что я очень европейский человек. Везде, где я работал, я прекрасно знал эти места. Что касается России, то я восхищаюсь ее культурой, в моем эстетическом мировоззрении она занимает центральное место, но России я не знаю. Летом, готовясь к нынешней поездке в Москву, прочитал книгу Фигаса «Наташин танец». В ней очень хорошо показано присутствие азиатского характера в России, которого я совсем не знаю. Это духовность, которая, с одной стороны, создается Православной церковью, с другой — влиянием шамана. Для меня это слишком необыкновенная культура. Кроме того, мне кажется, сегодня в Большом театре хороший директор, а российская власть настолько жестко контролирует жизнь Большого, что, боюсь, более двух месяцев я тут бы не удержался…


Беседовала Мария Бабалова


Hовая газета


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе