Герой позднесоветского масскульта

Игоря Талькова боготворили и недолюбливали в диапазоне от «совести нации» и «мученика эпохи» до «клоуна, нарядившегося в пророка». Сегодня герою масскульта гласности и перестройки исполнилось бы 65 лет.


Лирик и трибун, искусный музыкант (солист и аранжировщик ни у кого-нибудь, а у Давида Тухманова), он выбрал эстраду не для личного высказывания (как все в те годы), а для разговора по душам — и не с поколением, а со всем народом. Исполнитель лирических «Чистых прудов» и звучащей надтреснутым речитативом гражданской лирики скрестил в своем образе актуальный поп и рок, бардовскую песню и эстраду. Саксофон, напоминающий о хитах Дэйва Стюарта и Кэнди Далфер, много дыма, софитов, эффектные позы, белые рубашки романтического героя и казацкие шаровары, заправленные в военные сапоги.

Несмотря на некоторую иронию, с которой сейчас смотришь на хиты того почти улетучившегося из памяти пассионарного времени, не вызывает сомнений подлинность сценического существования Игоря Талькова — он, как Сергей Бодров, Кларк Гейбл, Ди Каприо и Василий Шукшин, заполняет собой всё пространство сцены, кадра и зала. И эта уникальная актерская харизма впечатывает в сознание незамысловатые строки его программного хита: «Листая старую тетрадь расстрелянного генерала»…

О себе Тальков мог сказать словами Баратынского: «Мой дар убог и голос мой не громок», но это лишь в теории. На практике солист группы «Электроклуб», успевший поработать с Барыкиным, Мичелом и «Песнярами», проснулся знаменитым после того, как на фестивале «Песня года» в 1987 году прозвучали «Чистые пруды», специально для него написанные Давидом Тухмановым. Настоящая слава героя позднесоветского масскульта, человека из ряда вон пришла к нему после эфира в передаче «До и после полуночи» Владимира Молчанова. Там Игорь Тальков наконец смог допеть одну из самых знаковых песен конца 1980-х — «Россию». Предыдущая попытка озвучить этот исторический экскурс с открытым финалом, предпринятая в эфире программы «Взгляд», с треском провалилась: ведущий прервал передачу.

Его трагическая гибель при невыясненных обстоятельствах, которую он сам и напророчил («Я умру при большом скоплении народа»), поставила его в ряд священных и проклятых поэтов, к которому народная молва относит Пушкина, Есенина, не писавшего стихов Шукшина, безусловно, Виктора Цоя и иногда (для тех, кто знает) Курехина. В народном сознании они больше, чем поэты, они — граждане надмирной поэтической страны, поплатившиеся жизнью за свой дар.

Неслучайно версии гибели Талькова и оценки его творчества разделились на диаметрально противоположные. Так, консерваторы правого толка сделали из него икону и пророка. Артисту, откровенно не любившему демократов, — в новой власти он видел перекрасившихся номенклатурных бюрократов, — прочили место канализатора русских национальных сил, убитого по заказу наследников «большевистских палачей».

Рок-сообщество и часть журналистов относились к Талькову с нескрываемой прохладой, называя его творчество «положенной на сусальную музыку лапидарной социальщиной», считая его «средненьким певцом» и поэтом уровня «крокодилова» фельетона. Впрочем, с фронтменами русского рока расхождения у Талькова были не только идейного, но и эстетического плана. Выбиравшие путь художественного эскапизма в замке из слоновой кости, как Борис Гребенщиков, и использующие «советскую травму» как топливо для авторского драйва (Юрий Шевчук, Егор Летов и Константин Кинчев), они выходили на эстраду для личного высказывания.

Тальков стал первым, кто на большой сцене, под свет телевизионных софитов решился апеллировать к гражданскому чувству, а может быть, даже к соборному, призывая к ответственности за судьбы исторической России в веках, а не на момент 1991-го или 1917-го. В отличие от культового народного героя Цоя, ставшего голосом поколения и к нему обращавшегося, Тальков обращался ко всему народу, а чтобы быть понятым до конца, он мог говорить только о том, что понимал сам. Возможно, этот горизонт тогда был заужен, но перспектива оказалась долгой. О Талькове помнят до сих пор.

А феномен этой памяти заключается в том, что Игорь Тальков не хотел был героем перелома эпох, он показал: время — экзистенциально и физически — проходит сквозь него. И он готов принять этот вызов всерьез, подарить себя и свой надтреснутый голос жерновам эпохи. В Талькове чтут не спетое. И потому он до конца не исчерпан.

Поделиться