«Привлекать людей к чтению нужно не назидательно, надо создать интригу»

Владимир Познер — о трудных воспоминаниях, переводах с французского и семейных письмах


В издательстве АСТ выходит книга Владимира Познера «Прощание с иллюзиями». Впервые воспоминания известного журналиста и телеведущего Parting With Illusions были изданы в 1990-м году в Америке. Перевод на русский был завершен в 2008-м. Теперь к нему добавились сегодняшние авторские комментарии. Об обновленной книге Владимир Познер рассказал обозревателю «Недели».


— В «Прощании с иллюзиями» как будто встречаются два автора, из прошлого и из настоящего. Насколько трудной оказалась эта «встреча»?


— Книга далась мне очень трудно. Это мучительная была книга: разбираться в потере веры, в очень сложных отношениях с отцом, которого я очень любил. И, конечно, перечитывать это было непросто. И тогда, и сегодня она была для меня нелегкой.


—  Вы «тогда»  и «сейчас» — это два разных человека?


— Книга писалась в конце 1980-х. Мне уже было за 50. Хоть мне сегодня за 70, но конечно, нельзя сказать, что я стал другим человеком. Разумеется, человек меняется всегда. Если он не меняется, значит, он умер. Думаю, тогда я был большим оптимистом, чем сегодня. Было ощущение, что все получится. Сегодня такого ощущения нет.


 — Один из запоминающихся эпизодов — когда в 1991-м толпа скандирует: «Познер! Познер!». Как вы думаете, кто сейчас мог бы пользоваться таким доверием?


— Разница между тем временем и сегодняшним как раз в том, что тогда журналисты пользовались необыкновенной популярностью. Казались рыцарями на белых конях, которые разоблачали зло. Сегодня нет профессии, которая пользовалась бы подобным уважением. Но есть люди, авторитет которых остается высоким. Разумеется, чтобы выходила толпа и скандировала их фамилии, нужны особые обстоятельства.


— Это может быть писатель?


— Мне кажется, что может. Если говорить о современности, то в какой-то момент это был Солженицын. Был бы жив Булгаков — он бы мог, ведь роман «Мастер и Маргарита» захватил всю страну. Но чтобы писатель был чем-то вроде маяка, фигурой, пользующейся общим уважением и признанием, как в свое время академик Лихачев или академик Сахаров, это случается редко. Когда в стране возникают какие-то движения, повышается градус отношения людей к окружающему, тогда это становится возможно.


— Были ли мемуарные книги, на которые вы ориентировались?


— Нет, не могу сказать, что какая-то другая литература повлияла на меня, я совершенно не собирался писать. Не могу сказать, чтобы меня увлекала чья-то мемуаристика. Когда я был совсем молодым, начал писать рассказы. И тогда испытал сильное влияние Максима Горького. Но мне было лет 17.


— Кстати, что вы сейчас читаете из современной литературы?


— Современную литературу очень мало читаю, скажу честно. Читаю классику, самую разную. Жду, пока мне скажут: знаешь, вот это обязательно надо прочитать.  Я ведь столько не читал важного, пытаюсь это восполнить.


Например, был такой американец Дэшил Хэммет, в 1920–1940-е годы он сочинял детективные романы и рассказы. На самом деле он бытописатель. Его герой, сыщик, жил в Лос-Анджелесе, через него Хэммет открывал, что такое Лос-Анджелес 1920–1930-х, как жили люди, какие были правила. Я его знал, но как-то не доходили руки. А тут прочитал две его книги. И в совершенном восторге. Есть еще Реймонд Чандлер — о Сан-Франциско. Швед Стиг Ларссон, в его книгах ощущение Швеции, а не просто детективная история. И мучительно перечитываю Пруста  — «В поисках утраченного времени».


— Не так давно появился новый перевод.


— Я читаю по-французски, с вашего позволения. Кстати говоря, русская школа перевода была совершенно замечательная. Рита Райт, например, которой я привез «Над пропастью во ржи», чем невероятно горжусь. Кроме того, она Фолкнера переводила. 


— Как случилось, что вы передали книгу Сэлинджера именно Рите Райт?


— Я пришел в журнал «Иностранная литература», там такой был Борис Розенцвейг, многоопытный ответственный секретарь. Он сказал, что я принес совершенно замечательную книгу. Но спросил, не позволю ли я «отдать ее настоящему мастеру». Он очень умно это сделал. И действительно, Рита Яковлевна замечательно ее перевела.


— Вы ведь и сами переводили.


— Я увлекался поэтическими переводами. Работал у Маршака, который сказал, что у меня есть некоторые способности, но нет никакого умения. Мол, если я у него поработаю, то он меня научит. Он одобрил некоторые мои переводы. Я их отнес в журнал «Новый мир», где меня встретили очень холодно. Но  я-то отнес не только свои, но и его переводы. А они, не зная этого, сказали, что плохи все. Скандал был жутчайший. 


— Не думаете ли вернуться к переводам?


— Мне нравится переводить, но у меня нет времени. К тому же эта работа благодарная, но она неизбежно устаревает. Оригинал остается оригиналом, но язык-то меняется. Как бы ты ни вкладывался, а вкладываться надо будь здоров, понимаешь, что это только для  двух поколений, а потом будут заново все переводить.


— Может ли на нашем телевидении  появиться ведущий, который будет советовать книги и влиять на выбор зрителей, как это делала Опра Уинфри?


— Не надо забывать, что это было ток-шоу. Это очень приземленная женщина, которая разговаривая с аудиторией о самых разных вещах, умело рекламировала какую-то одну книгу. А так как ее смотрела вся страна, то книга мгновенно становилась бестселлером.


Но была и феноменальная французская передача «Апостроф» с критиком Бернаром Пиво. Конечно, для элитарной публики. Но Франция есть Франция. В России, если появится общественное телевидение, мог бы быть и русский «Апостроф». Сегодняшнее государственно-коммерческое телевидение заинтересовано только в максимальном количество зрителей, чтобы как можно дороже продавать рекламное время.


Привлекать людей к чтению нужно не назидательно. Когда я учился в школе в Америке, мне было лет 12, там была потрясающая библиотека. Библиотекарь отзывал меня в сторону, и говорил: «Слушай, тут одна книга, она вообще для тех, кто постарше. Но ты у меня умный, никому не говори, что я тебе сказал». И всё, я бежал за этой книгой. Надо создать интригу, чтобы людям захотелось читать.


— Как критики встретили вашу книгу, когда она была впервые опубликована в Америке? Чем американская критика отличается от нашей?


— Литературный критик вообще в Америке не играет большой роли. А вот критик газеты «Нью-Йорк Таймс» может убить книгу или поднять ее. Точно так же, как кинокритик может убить кино, а театральный — спектакль. Так вот, когда вышла книга, меня отправили в рекламный тур по стране. Когда я добрался до Лос-Анджелеса, мне позвонила редактор и сообщила, что у нее плохие новости. Оказалось, на мою книгу написал разгромную рецензию критик «Нью-Йорк Таймс». Я поехал дальше в Сан-Франциско. И она мне опять звонит: «Твоя книга попала в список бестселлеров «Нью-Йорк Таймс». — А что делать с рецензентом? Да плевать на него!» Она употребила гораздо более грубое слово.


— Какой фрагмент «Прощания с иллюзиями» вы посоветовали бы для газетной публикации?


— Положа руку на сердце, я не хотел бы, чтобы публиковали фрагменты. Всё же это цельная вещь. Для меня это некоторый итог, исповедь. Сами читатели решат, что им интересно или неинтересно. Я, кстати, очень по этому поводу волнуюсь.


Это довольно жесткая книга, я счел нужным говорить то, что думаю. Наверное, будут люди недовольные, что поделаешь. Что я сам читаю со слезами на глазах, так это письмо моего друга, который старше меня значительно, который ныне проживает в Риме и который любил мою маму. Это письмо он написал мне, когда она умерла. Но это личное.


Владимир Познер. Прощание с иллюзиями. М.: АСТ, 2012


Cтарая иллюзия лучше новых двух


«Прощание с иллюзиями» в книге Владимира Познера происходит прямо на наших глазах. Когда воспоминания выходили в Америке в 1990-м, это были одни «иллюзии», теперь – другие. Автор признается, что не сразу нашел подход к давним признаниям, многие из которых уже устарели, что само по себе совершенно не удивительно:


- Можно было, конечно, «осовременить» текст, так сказать, подправить его, и тогда мой читатель поразился бы тому, что я еще восемнадцать лет назад был необычайно прозорлив....


Вариант с комментариями все же оказался более элегантным. Поначалу автор добавляет все новые детали воспоминаний, уже обозначая их временные границы:


- К сожалению, больше не у кого спрашивать: нет уже никого, кто мог бы пролить свет на эту историю, а пока они были живы, я не очень-то интересовался.


Личные драмы получают оценку «с точки зрения вечности». Драматичная история многолетней ссоры с отцом, произошедшей из-за одного чужого письма, спустя годы кажется уже не столь важной:


- Как ни тяжело писать эти слова, но может и хорошо, что мой отец умер, не дожив ни до перестройки, ни до развала Советского Союза. Боюсь, он не пережил бы этого.


Но постепенно смысл новых комментариев начинает сводиться к тому, чтобы добавить в картину мира 1980-1990-х сегодняшние акценты и оценки. Причем часто выясняется, что «избавление от иллюзий» - это понимание того, что давние «заблуждения» вполне могли бы, тряхнув стариной, стать новыми правилами жизни:


- Вот и капитализм — что американский, что русский… Нельзя считать нормой, когда в богатейшей стране еле-еле живут, при этом голодая и не имея крыши над головой, миллионы ее сограждан.


Очень по-деловому он проходится красным карандашом по прошлым идеям: критикует усилившуюся роль РПЦ, ратует за толерантность, рассказывает о борьбе со СПИДом.


Наконец, два последних заблуждения преподносятся совсем телеграфным стилем. Автор признается, что не ждал новых потрясений в личной жизни: Никаких переживаний, я женат, я стар, чур меня, чур!


И как раз приветствовал решительные перемены в жизни политической:


- Я очень надеялся, что Путин откажется от президентского соблазна. Такой поступок способствовал бы нормальной смене власти и хотя бы чуть-чуть приблизил бы Россию к современному цивилизованному демократическому обществу.


Но все получилось ровно наоборот. Владимир Познер женился в третий раз, а Владимир Путин пошел на третий срок.

Лиза Новикова

Известия

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе