Украденное счастье

Эссе Михаила Швыдкого


Девять дней без Богдана Ступки



Когда Григорий Горин сказал мне, что Богдан Ступка хочет сыграть Тевье-молочника в Национальном украинском театре им. И. Франко, я чуть было не позвонил Богдану, чтобы отговорить его от этой затеи.  

Но Гриша, у которого было уникальное человеческое чутье и великий театральный талант, попросил этого не делать. Мы не то чтобы спорили — он был настолько мудр и терпелив в разъяснении своих позиций, что спора никогда не получалось. В данном случае он просто сказал, что Богдану очень хочется сыграть эту роль. И все.

Мои рассуждения были крайне просты: выходить на сцену в образе Тевье меньше чем через год после того, как Евгений Леонов, выдающийся русский артист, совершенно неожиданно и победительно сыграл эту роль в спектакле Марка Захарова в "Ленкоме" (премьера состоялась, если мне не изменяет память, 17 марта 1989 года), было чистым безрассудством.

Это было время, когда мы по-настоящему подружились, и старались оберегать друг друга от разных поспешных шагов. Разумеется, мы были знакомы много лет, еще со второй половины 70-х годов, когда Богдан работал в Львовском украинском театре им. М. Заньковецкой, молодому режиссеру Сергею Данченко общесоюзную славу принесли шекспировский "Ричард III" и "Знаменосцы" Олеся Гончара, в которых сыграл Ступка. Но тогда, после триумфальных московских гастролей обновленного Киевского украинского драматического театра им. И. Франко, куда вместе с Сергеем Данченко перешел работать Богдан, у нас были лишь дружелюбные отношения людей одного цеха.

Ступка был широко известен и до этих московских гастролей Театра им. Франко. Кто не помнил его Ореста Звонаря из фильма "Белая птица с черной отметиной", которым он, по существу, дебютировал в кино в 1971 году (первый фильм с его участием "Мир хижинам — война дворцам" 1970 года не был удачей). Молодой артист раскрыл трагедию национализма, его дьявольское могущество с обжигающей проницательностью. И после премьеры он проснулся знаменитым. Но, как мне кажется, именно после того, как на рубеже 70-80-х годов Ступка, уже в Киеве, сыграл Мыколу Задорожного в "Украденном счастье" И. Франко и Ивана Петровича Войницкого в "Дяде Ване" А.П. Чехова, в полной мере обнаружился его дар, как говорили в старину, "комедианта Бога". В Войницком и Задорожном он сумел выразить такую жажду счастья и такую боль от его неосуществленности, что становилось стыдно собственного обывательского благополучия. Ступка прикасался к таким тайникам души — не только своих персонажей, но и зрителей тоже,— которые обычно являются тайной за семью печатями.

Мы с Богданом сблизились достаточно случайно, по воле некоей украинской культурной организации из Австралии, которая пригласила нас, отобрав скорее всего по фамилиям, из множества претендентов. Летели до Аделаиды через Сингапур. Длительный, занимающий по тем временам почти сутки перелет. В таких долгих поездках неизбежно рождается либо дружба, либо неприязнь друг к другу. Тем более что быт советских командировочных, которые на 25 долларов в день должны были решить практически все проблемы советской легкой промышленности (хотя бы в пределах одной отдельно взятой семьи), предполагал некую забытую ныне специфику. Мы везли с собой банки с консервами и копченую колбасу вместе с чаем и непременным кипятильником, чтобы организовать в номере некое подобие рабочей столовой. Трата одной единицы иностранной валюты — доллара, марки или франка — на еду была делом чрезвычайной важности, почти изменой интересам Родины, то есть семьи. По прилете в Аделаиду мы должны были идти на наш ужин или австралийский обед к моим знакомым издателям, которые участвовали в подготовке к печати "Мировой театральной энциклопедии". И по дороге из гостиницы, по умолчанию экономя на такси, мы приблизились к витрине винного магазина, которых мы с Богданом Сильвестровичем (мы обращались друг к другу по имени и отчеству) отродясь не видели. Она поразила наше воображение, мы замерли — не на миг, а на минуты две-три, и, не глядя друг на друга, решительно направились к входной двери в магазин. Когда мы столкнулись, входя в магазин, поняли, что наши семьи будут по-прежнему прозябать в дефиците, но мы не посрамим Отчизны. Купив невероятно дорогое, по нашим тогдашним представлениям, австралийское вино, о существовании которого мы еще не ведали, мы отправились с ним к вечернему столу. Тогда это был шаг, а не бытовая ерунда. Для меня это было не менее ценно, чем то, что там, в Австралии, после сольного концерта Мстислава Ростроповича, который все еще считался антисоветчиком, Богдан пошел вместе со мной за кулисы к маэстро. Так началась наша дружба.

И именно поэтому по-дружески я хотел предостеречь Богдана от соревнования с Евгением Леоновым, который, освободив своего Тевье от национальной характерности, местечковой жанровости, играл ветхозаветного пророка. Леонов вел непрерывный диалог с небесами молча, но его молчание, его бессловесность были сильнее слов.

Горин отговорил меня от звонка в Киев. А мне было важно лишь оградить Ступку от возможного шквала критики. Но такого Тевье-молочника (в Киеве спектакль назывался "Тевье-Тевель") никто никогда не видел и уже больше не увидит. Мелодичность украинской речи соединилась с гротесковостью пластики еврейского народного театра, с взвинченной лексикой вечно озабоченных людей. Ступка понимал, что верная форма рождает необходимое чувство, но, когда я внимал его Тевье, мне было не до театроведения. Он, в отличие от Леонова, не боялся продемонстрировать все "шутки, свойственные театру", все величие открытой актерской игры. Он дерзал передразнивать небеса — а с кем еще вести разговор великим художникам! И от этой дерзости перехватывало дыхание.

В финале спектакля, после сцены погрома, жители еврейского местечка, ведомые Тевье-Ступкой, как Моисеем, уходили в вечность, на небеса. Человеческие фигурки растворялись в сиянии звезд, образуя то ли созвездие Большой Медведицы, то ли Млечный Путь.

После этого Богдан Ступка, дорогой и любимый Бодя, выдающийся украинский артист, чье сердце было открыто городу и миру, сыграл множество потрясающих ролей — от Богдана Хмельницкого и царя Эдипа, до Тараса Бульбы и Мефистофеля. Его — пусть и с запозданием — узнал весь мир: на III Международном кинофестивале в 2008 году в Риме он получил приз за исполнение главной мужской роли в ленте Кшиштофа Занусси "Жизнь на ладони". Но когда пришла весть, что он ушел из жизни, перед моими глазами мгновенно появился звездный путь, которым шествовал Богдан Ступка в финале спектакля "Тевье-Тевель", великий украинец, который знал что-то самое важное про человеческую жизнь украинцев, русских, евреев — всех, кто живет на этой земле. Он знал что-то необходимое про человеческой счастье — и унес это знание с собой.

Михаил Швыдкой

Коммерсантъ

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе