Владимир Сорокин и еда: когда можно приготовить и съесть что угодно. Или кого угодно

Владимир Сорокин одержим темами приготовления и поедания — причем не обязательно, собственно, самой еды. Разбираемся, умеет ли он сам готовить, зачем в своих текстах он зажаривает людей и какие в итоге блюда у него получаются.



Тридцать рецептов щей

Кулинария у Сорокина не только сюжетообразующий мотив во многих произведениях, но и, пожалуй, способ восприятия литературы и мира в целом. Его герои постоянно что-то готовят и едят, а сам он часто невольно переходит в интервью на гастрономическую терминологию. Русский язык для него — «мясо», литература — «культурная пища», и пища эта должна быть разнородной: «Я за то, чтобы меню было как можно более разнообразным. Не только борщ, котлеты, компот, но и жареные муравьи, тараканы, змеи и медузы».

Сорокин сам любит и умеет готовить и как-то даже назвал это чуть ли не единственным, чему он мог научить своих дочек. Друзья признаются, что он хороший повар. Шахматы, кино и готовка — вот главные увлечения, которые причудливым образом отразились в его творчестве. Как-то после давнишней поездки в Екатеринбург он поделился двумя главными впечатлениями: более осмысленный, чем в столице, разговор с местными жителями о книгах и потрясшие его соленые грузди в сметане. В другой раз он вместе с создателем LavkaLavka Борисом Акимовым продегустировал и оценил восемь марок водки — на это даже можно посмотреть.

Сорокин не гурман, но эстет: сцену жарки картофеля он пишет так, словно передает потомкам ценный, редкий рецепт. Он собирает 30 видов щей для своей пьесы «Щи». В другой пьесе, Hochzeitsreise, подробно объясняет, как нужно пить ту же водку: «Правило № 2: никогда не храните водку в морозилке. Если она будет очень холодной, вы не почувствуете ее вкуса и можете застудить горло». Посвящает отдельное эссе маслу, начиная его словами: «Загадочная, завораживающая субстанция…» Чем занимаются герои его произведений «Пельмени», «Жрать!» и «Моя трапеза», догадайтесь сами.

«Нарезав севрюгу и семгу, я отдал хрящи собаке, налил в хрустальную стопку 50 мл водки, выпил и закусил четвертинкой соленого огурца. Затем выжал на кусок семги лимон, намотал кусок на вилку и отправил в рот. Прожевав, я налил еще 50 мл водки, выпил и закусил половиной моченого яблока. Потом взял кусок белого хлеба, слегка намазал маслом, зачерпнул ножом из розетки икры и распределил ровным, не очень толстым слоем по поверхности куска. Неторопливо откусывая и жуя, я съел весь бутерброд. Вытер губы салфеткой. Открыл бутылку минеральной воды „Боржоми“, налил в стакан, выпил полстакана. Подцепил вилкой кусок севрюги, положил себе на тарелку, серебряной ложечкой положил на севрюгу хрен и съел, отрезая небольшими кусочками. Взял небольшой кусочек бородинского хлеба, отрезал ножом паштета, намазал на хлеб и целиком отправил в рот. Прожевав, повторил»
(«Моя трапеза»).

Таких примеров в прозе, эссе и интервью писателя на самом деле множество, и можно еще много страниц посвятить подтверждениям того, что еда для реального Сорокина не просто дань физиологии. Но называть его «певцом еды» было бы, пожалуй, все-таки передергиванием.

Сорокина занимают не просто изощренные манипуляции с продуктами, здесь что-то большее. Готовка — как акт мистического превращения одной сущности в другую; способ получения, как при возгонке, совершенно иных, драгоценных веществ; средство достижения — и постижения — тайных ходов мироздания. Тут даже не химия, а алхимия какая-то. В его текстах постоянно обращают несъедобное в съедобное; предметы быта, писатели и книги становятся ингредиентами, кулинарные рецепты — предметами культа, повара — носителями сакрального знания, а само поедание — чуть ли не посвящением.

В рассказе «Банкет» приводят рецепты рулета из шерстяного одеяла и паштета из мужских носков. В рассказе «Сергей Андреевич» пионер настолько восхищен своим преподавателем, что тайно поедает его экскременты. В романе «Норма» собирают детский кал и превращают его поедание в гражданский долг. В «Голубом сале» выращивают клонов писателей для изготовления из них специальной сыворотки для владения миром. В пьесе Dostoevsky-trip из них же делают наркотики, а в пьесе «Юбилей» — протеин. В «Щах» уголовному преследованию подвергаются «повара в законе», которые готовят мясо в эпоху победивших «зеленых» (отдельного упоминания достойны их клички: Баранья Котлета, Царская Уха, Рассольник и другие).


Немецкое иллюстрированное издание рассказа Владимира Сорокина «Лошадиный суп» («Pferdesuppe»).
Источник: издательство Ciconia Ciconia, Германия


Похожая ситуация в романе «Манарага», где повара, умеющие готовить на сжигаемых книгах, выглядят членами большой мафии. В рассказе «Машина» герой толкует гастрономические сны, а специальная машина превращает слова в еду. О рассказе «Настя» вы все и так слышали — а если не слышали, вот вам короткий спойлер: Настю тоже съедят. Писатель Дмитрий Горчев, пожалуй, единственный, кто мог бы посоревноваться с Сорокиным в жестокости описываемых сцен — то ли иронизируя над Сорокиным, то ли пародируя его, в одном из своих рассказов даже посадил того на поезд, из пассажиров которого делают колбасу.

«Подушку вспороть, пух выложить в эмалированный таз, залить крутым кипятком и дать остыть. Откинуть мокрый пух на дуршлаг, дать воде стечь, затем перелоложить на разогретую сковороду с оливковым маслом и быстро обжарить. Прищепки освободить от пружин, тщательно промыть, мелко порубить и вымочить в подсоленной воде в течение 4 часов. Калоши промыть, нарезать соломкой. Варежки намочить в уксусе, пропустить через мясорубку. <…> Смешать все компоненты, посолить, поперчить, наполнить фаршем подушку и зашить. Обмазать подушку сверху сметаной. Разогреть духовку до 150 °C, положить в нее подушку и запекать 40 минут»
(«Банкет»).

Сорокин сам готов из всего и вся сделать колбасу. Но зачем? Можно на первых порах подумать, что готовка в его литературе — еще один синоним уничтожения; собственно, это слово давно прочно связано с Сорокиным в литературоведческом мире как с деконструктором и советского дискурса, и классической литературы. Однако эта адская готовка, где в котел бросают не только предметы и живых людей, но и сам язык, вряд ли затевается ради их уничтожения.

Это не просто игра с языком и литературой и уж точно не их уничтожение, а, напротив, демонстрация их скрытых возможностей, более чем полноценная реализация их потенциала. Чтобы постичь суть вещей, заглянуть к ним в нутро или оценить с необычной точки зрения, их надо приготовить и съесть. Расчленить суть и содержание и посмотреть, как смысловые составляющие выглядят сами по себе, по отдельности (недаром самые популярные метафоры о работе Сорокина с жизненными явлениями и другими текстами — «избавление от плоти», «вывернуть наизнанку и посмотреть потроха»).

А затем приготовить из них странный коктейль, чтобы показать: нет ничего незыблемого, все может стать вашим завтраком. И будьте готовы, что его вкус покажется вам странным: Сорокину важно не из чего это все приготовлено, а как; эстетика и «чистота внутреннего строя» превалирует над человечностью. Представьте себе сноба, «белоручку» (Лев Данилкин), чье любимое блюдо — холодец с хреном из заводской столовой.

«— Давай, давай, Коль. Смелее, главное. Я когда первый раз ел, вообще в два глотка ее — раз, два. И все. А у нас в то время разве такие были?! Это ж масло по сравнению с нашими. Давай!
Коля отделил ложкой податливый кусочек, поднес ко рту и откинулся, выдохнул в сторону:
— О-о-о-о-о… ну и запах…
— Да не нюхай ты, чудак-человек! Глотай побыстрей. У нее вкус необычный такой, глотай, как лекарство»
(«Норма»).

В конце концов, в последнем романе Сорокина «Манарага», где блюда готовятся на сжигаемых изданиях классических писателей (собственно, этим и занимался сам Сорокин всю первую половину своего творчества: поджигал классику XIX века и соцреализма и только из этих углей получал графит), кухня и литература становятся частями друг друга уже в прямом смысле слова. Здесь писатель лучше всего воплощает идею об элитарности настоящей литературы, о том, что хороший текст — та же высокая кухня. Человек, который, казалось бы, всю жизнь атаковал литературу, на самом деле стоит на ее защите. Тот, кто выступает за расширение литературных границ, корит тех, кто готовит не по рецепту.

Есть только одно условие, если решите отведать сорокинскую кухню: вы до конца не должны знать, что вам подадут. Если попытаетесь отнести писателя к какому-либо направлению, услышите лишь снисходительное «я не против». Наследник обэриутов (по выражению Михаила Рыклина), концептуалист, постмодернист, пародист на худой конец, просто безумец. Называйте как хотите, главное — ешьте, ешьте.

Поделиться