Ответ писателя Шлинка отличается от ответа Шлинка юриста. Прежде всего качественно иным осмыслением проблемы, болезненно вросшей в историю человечества. Проблемы, художественно реализованной в самых различных типологических моделях: от волшебных сказок до натуралистических романов. Проблемы, которая столетия притягивает художников и моралистов, потому что неизбежно заставляет касаться фундаментальных основ человеческого бытия, индивидуального и коллективного. Ведь всякий раз, когда приходится говорить о терроре и террористах, невозможно уйти от размышлений о несовершенстве мира, попираемой справедливости и беспомощности закона, призванного не только дать четкие определения добра и зла, но и защитить скрижали того общественного договора, которым является корпус права.
В нынешнем году "Три дня" Б. Шлинка вышли на русском языке в качественном переводе И. Стребловой и с первоклассными комментариями, которые восстанавливают события революционной борьбы западногерманских левых радикалов "за права трудящихся, против неонацизма и американского империализма" в 60-80 годы ХХ века. И хотя российскому читателю, наверное, придется прибегать к этим комментариям, чтобы разобраться в подробностях немецкой политической жизни, по существу он абсолютно готов к восприятию художественной реальности, созданной Шлинком, к тем проблемам, которые он предлагает обсудить своим героям, равно как и всем, кто откроет эту книгу. Прежде всего потому, что революционное насилие стало не только неотъемлемой частью нашей истории, но и частью нашего национального коллективного сознания, которое так и не сформулировало внятного к нему отношения. Замещение положительного образа Ленина на положительный образ Петра Первого, которое произошло в большинстве школьных учебников истории, не переменило отношения к революционным переменам. Ведь Петр был, по известному определению, "революционером на престоле", переломавшем Россию через колено. Эта ломка, как и Октябрьская революция 1917 года, принесла ощутимые, зримые плоды цивилизационного прогресса. Но вопрос, как теперь принято говорить, в цене вопроса. А цена оказалось непомерной. Неслучайно сегодняшняя Россия расплачивается за революционное головокружение трех последних столетий истощением всех ресурсов, духовных и материальных, моральных и физических, и не в последнюю очередь душевных.
Однако все было бы просто, если бы мы могли раз и навсегда спрятаться за цитаты из Столыпина или Достоевского, уберечься от требований сегодняшнего политического бытия, в очередной раз как заклинание повторив слова о "великой России", которая выше революционных потрясений, и "слезе ребенка", которая дороже мировой гармонии. Только вряд ли это удастся сделать. И в России, и во всем окружающем нас мире. И поэтому мне вместе с бравым солдатом Швейком, приверженцем "партии умеренного прогресса в рамках законности", придется обратить внимание на некоторые обстоятельства, о которых придется думать и в пору стабильности, и тем более в периоды разнообразных кризисов.
Идея революции, насильственного, вопреки действующим законам, утверждения свободы, равенства, братства, социальной справедливости, нравится это кому-то или нет, обладает огромной притягательной силой. Особенно в тех странах, где социальные противоречия становятся нестерпимыми для большинства. Она увлекает не только амбициозных политических маргиналов, но прежде всего возвышенных и благородных идеалистов, готовых положить жизнь на благо соотечественников. И что бы сегодня ни писали о диктаторских замашках Пестеля, о "бесовстве" Желябова или Засулич, декабризм и народовольчество, как и социал-демократия, поставили под свои знамена в большинстве своем прекрасных и благородных детей России. И мало кто - даже в охранном отделении - сомневался в том, что Кондратий Рылеев, Герман Лопатин или Юлий Мартов не только светлые умы Отечества, но и рыцари без страха и упрека. Че Гевара, как бы его ни склоняли за революционный авантюризм, все равно останется символом борьбы за свободу и справедливость. И потому его портреты можно встретить в баре на Корсике и в студенческом клубе Калифорнии. Все равно он один из "комиссаров в пыльных шлемах", как Руди Дучке, лидер западногерманского студенчества 60-х годов, или Жан-Поль Сартр, великий писатель и философ, идеолог "майской революции" 1968 года, посетивший в 1974 году в тюрьме Андреаса Баадера, одного из основателей "Фракции Красной Армии". Ведь нельзя отменить благородство Робин Гуда только потому, что он был разбойником. И Шлинк прекрасно понимает это. Он ведь читал не только учебники по юриспруденции, но и Гете, и Достоевского.
Но Шлинк хочет настоять на своем, и потому история Йорга переплетается с историей его соратника Яна, который стал орудием и жертвой событий 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке. Важным звеном в адской машине мирового "душегубства". И революционный романтизм дает сбой. Тут никуда не деться: неправедные средства не могут привести к праведным целям. Юрист Шлинк и писатель Шлинк оказываются одним и тем же человеком.
Михаил Швыдкой, доктор искусствоведения
Российская газета