Конец детектива

На нашем веку вопросы «кто кого убьет», книгопечатание — декламацию, визуальный образ — письменность, интернет и ридер — бумажную книгу, похоже, исчерпаны. Все, кто пробовались на роль «жертв», выходят на сцену с поклонами, живые-невредимые.

В древности безмолвному чтению глазами предшествовало чтение голосом. Тексты не печатали — запоминали, и в случае худшего сценария развития событий мы обратимся, как персонажи Рея Брэдбери в «451 градус по Фаренгейту», к этому способу. Вовсе не забытому. Под Александром Блоком в Москве молодые люди не первый год собираются почитать вслух. В мае читали Кибирова, Пелевина, Тэффи, Екклесиаста, а также «Знакомого мужчину» Чехова и «Эмиля из Леннеберги» Астрид Линдгрен. Вот и смерть книги — лишь инверсия мифа о бессмертии книги. Книжка — лишь одна из форм существования текста, внешний носитель. Все чаще — роскошный предмет коллекции, безупречная вещь, материальное свидетельство нашей зыбкой жизни, и в этом качестве она стремится к удорожанию, как всякий натуральный продукт. Сегодня, судя по рейтингам на некоторых книжных порталах, в том числе букинистических, книга наиболее востребована ценителями иллюстраций, то есть детская, и студентами, то есть учебная и специальная. Но как транслятор опыта книга отступает.

Словесность, будучи намного древнее письменности, еще мыслится нами книжно-печатно потому, что за истекшие века книга стала источником мощного поля, формирующего сознание. Это поле и смыслов, и мифов — так называемая галактика Гутенберга. Перед лицом электронных носителей родная галактика как будто распадается, и это кажется катастрофой, ведь с ней связана вся наша мифология, а в ней немало просто прекрасных идеалистических мифов. По крайней мере, одним мифом, вероятно, станет меньше. Мифом, в котором человек и текст существуют в разных реальностях. Не только образованный обыватель и не только благодаря Борхесу знает, что и человек — текст, и бытие — текст. Если кто-то, кто-нибудь, да кто угодно не намерен утратить своей человечности, получить вместо бытия жалкую юдоль какой-то там «действительности», ему следует не читать, а быть частью текста, не потребителем, но создателем.

Именно поэтому текст — самое устойчивое явление на свете, что материальность его — лишь переходный этап. Даже самый примитивный интеллект порождает тексты, короткие, мусорные, повторяющиеся. Их можно изобразить в виде букв в пузыре, приставленном к рисованной фигурке, и в этом гениальность комикса, который наглядно показал фундаментальность текста. Порождая, транслируя и проживая тексты, человек в какой-то момент соединил их с внешним носителем, которому передалась их сила и полнота. Благодаря книге, текст стал как будто внешним по отношению к человеку, как это произошло, например, с Богом, текст стал отчуждаемым. Исподволь сделалось возможным говорить о реальности и о тексте, как о вещах, разделенных чем-то непроницаемым. И это, конечно, сильно навредило здоровью Бытия, заключенного в книжную резервацию, тогда как его место узурпировала какая-то «реальность» или же «действительность», которые есть вздор и фикция. Книга унесла текст в область идеалов, а человеку досталась надуманная «реальность». Нынешняя дематериализация формы текста, его реинкарнация в виртуальность, приближает прощание с мифом о его отдельности от человека.

Тем не менее прагматика такова, что вопросом ближайших лет станет способ удержания культурной памяти, обеспечение преемственности в эпоху цифровых форматов. Наиболее мощный на сегодня проект по оцифровке интеллектуального достояния землян запущен сервисом компании Google, и это фактически монополия, что внушает тревогу даже незаинтересованным наблюдателям. До конца десятилетия там намерены сканировать все, что было издано, — то есть около 130 миллионов уникальных книг. В целом вопрос о преемственности не покажется странным. Хотя многие из нас продолжат читать печатные книги — тот же сервис «печать по требованию» набирает вес в отечественных интернет-магазинах, — а иные продолжат их собирать, книга может быть вытеснена не только с рынка ширпотреба, и это означает уже не только переформатирование рынков.

Под вопросом остаются именно спорные моменты, имеющие отношение не только к цивилизованному рынку электронного контента: способ и скорость перевода текстов в «цифру», их доступность и распространение в случае библиотек и в случае торговых площадок, статус авторских прав, статус конституционных прав на свободный доступ к информации, статус творческих прав на циркуляцию идей и образов словесности, наконец, международное партнерство. И как все же устроить так, чтобы батарейка не садилась? Все это не имеет отношения к кризису чтения, напротив, предвещает его, действенного чтения, новый дивный мир.

Тихон Пашков

Однако

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе