«Кто не пришел? Кого меж вами нет?»

Воспоминания о профессоре, заслуженном работнике культуры  России Н. Н. Редькине

Фатальная дата – 10 июня 2006 года: в этот день впервые на «братской перекличке» не прозвучал теплый голос нашего коллеги Николая Николаевича Редькина. Мы, свидетели его трудов и дней, имевшие счастье бок о бок с ним работать, учиться у него, дружески с ним общаться, его помним, и память о нем чтим. Но жизнь не стоит на месте, в наш вуз вливаются все новые и новые пополнения студентов, происходят изменения и в штате сотрудников. Мои воспоминания о Н.Н. Редькине адресованы, прежде всего, тем, кто не застал или мало знал этого неординарного человека.

Свое похвальное слово профессору Редькину я предварила строкой из Пушкина, написанной к лицейской годовщине. Не случайно Николай Николаевич любил поэзию; Пушкин в его глазах был первейшим из поэтов, многие его стихотворения он знал наизусть, не заставляя долго просить себя прочитать что-либо вслух. На даче у него каждую весну, по сей день, расцветают цветы на клумбе, именуемой пушкинской; обихаживая ее, он декламировал строки своего кумира. Поблизости расположилась есенинская грядка, а между нею и клумбой – скамья, посвященная Блоку. Впрочем, круг его литературных пристрастий был много шире его земельных угодий.

Авторитет Николая Николаевича в профессиональном сообществе был очень высок. Он создал, пестовал и возглавлял в нашем вузе кафедру сценического движения – пластической выразительности. Сколько бренных и не всегда складных анатомий обязаны ему обретенной грацией, сколько упоительных минут подарили публике воспитанные им мушкетеры под звон мечей и шпаг! Совершенствование телесного аппарата – это само собой разумеется, но Николай Николаевич руководствовался при этом много более сложной педагогической установкой: тренировать тренируемость. Неспециалисту трудно понять этот парадокс, но студенты его понимали на уровне психофизики. Они любили предмет, веселой гурьбой торопились в спортзал, а после занятий вываливались оттуда усталыми, но радостно возбужденными.

Что же касается педагога, он редко бывал доволен достигнутыми результатами, а гордился единственно тем, что на его занятиях за долгие годы не случилось ни одной серьезной травмы. Сцендвижение, понятно, предмет травмоопасный. Отправится Редькин в Москву или Питер, побывает в гостях у коллег – непременно поделится с ними своими наработками и, в свою очередь, позаимствует у них какую-либо методическую новинку. Прочитает толковую статью по своему профилю – и долго будет поворачивать и так, и этак заинтересовавшую его мысль. Нередко и сам брался за перо, следуя девизу, чтоб мыслям было просторно, а словам тесно.

Но линия жизни Николая Николаевича определялась не одними педагогическими заботами. Он был талантливым постановщиком массовых зрелищ и, по случаю Дня города (1993-1998), устраивал для ярославцев поистине феерические представления, в которых историческое сопрягалось с актуальным, гротеск – с лирикой, юмор – с поучением.

Здесь, по законам карнавальной вольности, невозможное становилось возможным: музейного вида карета могла двигаться в одной процессии с революционной тачанкой и новомодным авто; российская императрица – беседовать с российским президентом, а рыжекудрая примадонна – петь дуэтом с самим маэстро Собиновым.

Впрочем, не менее ревностно он брался за совсем не громкие, но пафосные дела: ставил спектакли с участием инвалидов в ДК глухих; в новогодние дни, с бородой и торбой Деда Мороза, посещал не самых счастливых детей в казенных домах.

Он умел многое: ставил концерты к торжественным датам и без привязки к таковым, режиссировал сценические бои и драки в драматических спектаклях ярославских театров, организовывал фестивали, смотры, олимпиады, марш-парады духовых оркестров, симпозиумы, семинары, мастер-классы – простой перечень всех этих мероприятий занял бы страницы и страницы. Непостижимым образом его на все хватало.

Николай Николаевич принадлежал к той породе людей, которых влечет все новое, которое остро чувствуют запросы времени. Он был одним из первых, если не первым, в нашем коллективе, кто обзавелся компьютером и вышел в интернет. Свой садоогород холил и лелеял с использованием передовых технологий; приобретал бытовую технику – последнего поколения.

Когда в стране был дан зеленый свет предпринимательству, Николай Николаевич попробовал себя в бизнесе, вполне успешно совмещая работу в вузе с занятостью в рекламном агентстве, директором которого он стал. Когда в России проходили первые выборы, его фамилия оказалась в бюллетенях для голосования по одному из городских округов. Правда, депутатом он не стал: выборы на данном участке были признаны недействительными, вторично выдвигать свою кандидатуру он не счел нужным – перегорел.

Мне, автору этих заметок, довелось быть доверенным лицом кандидата в депутаты Николая Николаевича Редькина и в этом качестве многократно рассказывать его биографию. Сделаю я это и сегодня, адресуясь уже к нынешней аудитории.

Не каждому мужчине повезло родиться 8 марта, а он самим фактом явления на свет в этот день 1952 года преподнес своей матери самый дорогой из всех возможных подарков. С тех пор повелось: в день рождения он не только принимал подарки от близких, но, в свою очередь, одаривал женскую часть своей семьи. Так вот и стал рыцарем на всю оставшуюся жизнь.

Когда у Николая Николаевича в Ярославле выдавалось несколько свободных дней подряд, он брал на вокзале билет до пункта назначения, которым был небольшой городок на Вологодчине – Великий Устюг. Там находился мир его детства и ранней юности, отчий дом, глубоко почитаемые им родители. Он всегда спешил им помочь, обрадовать, выполнить любую их просьбу.

Его отец, тоже Николай Николаевич, участник двух войн, финской и Отечественной, дважды раненный, по профессии был речником, а по жизни – мастером на все руки. Троих сыновей, из которых Коля был младшим, он приучал плотничать, столярничать, класть печи, да мало ли какие умения могут пригодиться в жизни.

Мама, Валентина Ивановна, бухгалтер в исполкоме, будучи к тому же замечательной хозяйкой и кулинаркой, научила детей готовить, печь пироги, делать на зиму припасы, накрывать стол. К слову сказать, на институтских вечеринках Николай Николаевич выступал  не только в привычном амплуа ведущего, не менее органично он смотрелся в надетом поверх костюма  длинном фартуке, когда, вооружившись ножом, резал салаты, украшал бутерброды, вскрывал консервные банки, разливал по бокалам шампанское.

Не случись несчастье с братом Валентином (он утонул), Николай считал бы свои детские и школьные годы счастливыми: мальчики вместе с родителями возделывали огород, ходили в лес по грибы-ягоды, а в свободные вечера, после ужина, читали вслух книги, газеты, журналы, которые выписывали в большом количестве. Коля учился легко, занимался спортом, играл главные роли в народном театре, где имел большой успех. Последнее обстоятельство и предопределило его судьбу.

Он поехал в Москву учиться на актера, однако тут произошла осечка. Было до слез обидно; можно, разумеется, повторить попытку следующим летом, но жалко терять целый год. И он пошел сдавать экзамены в Московский институт культуры, куда его с готовностью взяли на режиссерское отделение. О чем никогда не жалел. Здесь его учителем стал заслуженный артист РСФСР Юрий Мальковский, один из последних учеников Станиславского. Это был педагог милостью божьей, и Николай Николаевич не раз говорил, что всем ему обязан.

По окончании учебы он вместе с молодой женой Тамарой Дадиановой, своей сокурсницей, был распределен в Орел, где несколько лет преподавал режиссуру, актерское мастерство и сценическое движение в местном культпросветучилище и орловском филиале Московского института культуры.

Призвали в армию, служил в Хабаровском крае, получил военную профессию гранатометчика. Демобилизовавшись, вернулся к прежней работе; все больше и чаще стал задумываться не только о своем профессиональном росте, но вместе с тем о пластической составляющей актерского ремесла. Все дороги вели в Ленинград, в Институт театра, музыки и кинематографии, к знаменитому мэтру Ивану Эдмундовичу Коху, автору учебников и пособий по сцендвижению и фехтованию. Скупой на похвалу, Кох вскоре проникся симпатией к молодому ассистенту, который схватывал все на лету. За красоту полушутя – полусерьезно величал его Аполлоном, а когда ученик закончил ассистентуру, горячо рекомендовал его профессору

 С. С. Клитину. Последний был назначен ректором только что получившего статус вуза Ярославского театрального училища и скрупулезно подбирал кадры для своего детища. Так Николай Николаевич оказался в Ярославле, в старинном русском городе, где он нашел интересное дело и почувствовал себя человеком на своем месте.

Однако о деятельности Николая Николаевича, пусть в самых общих чертах, мы уже говорили, а вот других, не менее важных, граней его многогранной личности, пока не касались. Речь пойдет о той стороне его жизни, которая в анкетах сухо именуется «семейным положением».

Он безгранично был предан семье, семья для него – святое. Иногда, конечно, мог поворчать по поводу того, что его жена вся в научных и общественных делах, но видно было, что этим обстоятельством он скорее гордится, нежели тяготится. Тамара Владимировна, его дражайшая половина (по совместительству, кстати, доктор философии), не раз говорила, что гармоничность их брака во многом объясняется устойчивостью, мягким, незлобивым характером ее мужа. При этом он никогда не был подкаблучником, размазней, всегда оставался мужчиной.

В детях души не чаял, что не помешало ему привить им те строгие принципы, которым следовал сам: трудолюбие, самостоятельность, ответственность. За детей ему краснеть не приходилось.

Сын Руслан, названный в честь героя юношеской поэмы Пушкина, ныне – отец двух детей, занимается строительным бизнесом, а еще он «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Это, видно, наследственное. Дочь Настя получила два диплома: актерский в нашем институте и режиссерский в Щукинском училище (вузе); недавно она успешно руководила детским театром в Твери. Судя по всему, это тоже наследственное. Сейчас трудится в ярославской филармонии.

В кругу приоритетов Николая Николаевича далеко не последнее место занимали товарищеские, приятельские отношения, дружеские союзы. Вход в этот круг не был заказан никому, разумеется, при наличии общих интересов и взаимного расположения. А уж если ты в него попал, то всегда мог рассчитывать на деятельную помощь Николая Николаевича в случае, если в ней возникнет потребность.

Мне, к примеру, не раз случалось в трудную минуту обращаться к нему за содействием. Так, однажды, я затеяла в своей квартире ремонт, нашла по объявлению мастеров, которые на проверку сказались халтурщиками. Результаты плачевные: масса недоделок, испорчена мебель. Звоню Николая Николаевичу, хотя как раз в это время между нами, к тому же исключительно по моей вине, проскочила черная кошка. На другом конце провода не прозвучало ни слова упрека, а только вздох сочувствия и деловые вопросы о характере дефектов. Н. Н. Редькин оперативно устранил все эти недоделки, затем помог выбрать в мебельных магазинах подходящую стенку, сам же собрал и установил ее. Так что интерьер моей квартиры ежедневно и ежечасно напоминает мне о его доброте и великодушии.

Иногда наши пути пересекались в совместных командировках, и это позволяет мне добавить несколько штрихов к его портрету. Компаньоном он был отменным: услужлив, галантен, предупредителен; смешил всех веселыми байками, его обаяние открывало двери и сердца не только для него самого, но и для его спутников и спутниц.

В Грозном, куда мы ездили до всяких войн и зачисток, нас ожидали актеры местного кукольного театра, они же – студенты-заочники нашего института. Читались лекции, велись практические занятия, принимались зачеты и экзамены. По завершении нашей миссии руководство театра устроило торжественное застолье в лучших национальных традициях. Хозяева блеснули прямо-таки шекспировским красноречием, но и ответный монолог Николая Николаевича не уступил по блеску их речам.

История эта имела продолжение. Директор Грозненского театра собрался по делам в Ярославль. Николая Николаевич принял на себя хлопоты по встрече почетного гостя: ринулся за продуктами в белокаменную, вернулся оттуда с тяжеленными сумками, их содержимое обработал по рецептам своей мамы, сочинил приветственные стихи, созвал коллег, побывавших вместе с ним в Грозном… Одним словом, прием удался на славу.

В Польше с группой студентов мы побывали осенью 1989 года, в не самый простой для этой страны момент: скачущие цены, римский папа-поляк, выступивший в поддержку «Солидарности», напряженные отношения с Советским Союзом. Польские коллеги приняли нас радушно, но на улицах можно было прочитать слоган: «Иван. Вокзал. Чемодан». Между прочим, на вокзале, точнее – в поезде, мы однажды едва не попали в малоприятную историю. Вот как это было.

Вместе с Николаем Николаевичем я отправилась на экскурсию в Краков, а вечерним поездом мы возвращались во Вроцлав, где базировалась наша группа. В купе уже находилось несколько пассажиров; наше появление вызвало у них повышенный интерес. Вскоре стала ясна причина: в моем спутнике пассажиры безошибочно распознали русского, меня же почему-то приняли за его переводчицу. Николай Николаевич был утомлен и, едва опустившись на скамью, задремал. Я бодрствовала и волей-неволей прислушивалась к вспыхнувшей в купе дискуссии: «Молотов – Риббентроп… Молотов – Риббентроп… Молотов – Риббентроп…  » И хотя к этому пресловутому пакту и его секретным статьям никто из нас не имел ни малейшего касательства, полякам очень хотелось узнать наше мнение по этому поводу. Гул голосов нарастал, я молчала и старалась смотреть в окно, но от меня стали требовать, чтоб я разбудила своего спутника, что, в конечном счете, мне пришлось сделать, поскольку поезд приближался к Вроцлаву. Николай Николаевич успел произнести несколько примирительных фраз, которые я, к сожалению, не сумела перевести на польский, улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок, протянул руку каждому из участников дискуссии – политический конфликт на уровне народной дипломатии явно пошел на спад. Мы благополучно вышли на перрон.

Не сомневаюсь, товарищи по работе могли бы дополнить мой рассказ не менее занятными или трогательными, не менее юморными или лирическими эпизодами, связанными с Николаем Николаевичем Редькиным. Но сейчас я ограничусь уже сказанным, и, абстрагируясь от подробностей, попытаюсь определить доминанту его личности, сформулировать сквозное действие его жизни. Мне кажется, тут все ясно, как Божий день, - в лице Николая Николаевича мы имели человека, который любил, умел и спешил делать добро.

Вероятно, поэтому, когда его избрали председателем профкома, он, несмотря на занятость, не пытался брать самоотвод, а впрягался в эту отнюдь не бархатную лямку. Именно поэтому, несмотря на символическое вознаграждение, соглашался работать деканом, и бывал счастлив, если ему удавалось облегчить чью-то участь, замолвить нужное слово, выхлопотать стипендию, место в общежитии, путевку на лечение, защитить интересы коллектива или право личности в суде. Нередко он отдавал студентам, частично и полностью, дни долгожданного летнего отпуска: с концертной бригадой отправлялся в Сибирь, плыл на суденышке по реке Лене; сопровождал их в гастролях по Крыму, где они выступали даже в домике-музее Чехова; убирал с ними урожай в колхозе или совхозе. А в бытность проректором по административно-хозяйственной части Николай Николаевич Редькин, помимо всего прочего, взваливал на свои плечи (не только в переносном, но и в прямом смысле слова) мешки с крупой и сахаром, бидоны с подсолнечным маслом, упаковки с вожделенной колбасой. Затем весь этот дефицит распределялся между сотрудниками.

Старожилы института меня поймут, а для тех, кто по молодости лет не в курсе, объясню: на рубеже 80-90хх гг. был период, когда полки магазинов зияли пустотой, но по городским сусекам при желании можно было кое-что наскрести.

А теперь перехожу к наиболее грустной части своих воспоминаний – последним годам жизни Николая Николаевича.

Нет, начинался этот период вполне даже мажорно. Весной 2002 года он отметил свое пятидесятилетие. Праздновался юбилей в стенах вуза, было шумно и весело. Помимо товарищей по работе, среди гостей можно было увидеть и представителей властных структур, что не удивительно: Н.Н. Редькин был заметной фигурой в городе. Пришел журналист известный своими очерками о людях неординарных, талантливых, увлеченных, бывалых; Николай Николаевич не единожды становился героем его публикаций.

Юбиляр излучал оптимизм и энергию, выглядел лет на десять моложе паспортного возраста: статный красавец, русоволосый, улыбка – Голливуд отдыхает. Элегантный фрак сидел на нем как влитой, делая его похожим на какого-то именитого музыканта. (В свете последних событий, задним числом, этот фрак будет у меня ассоциироваться с черной меткой судьбы; почему – вы поймете).

Дело в том, что вскоре после юбилея виновник торжества получил столь же лестное, сколь и неожиданное назначение: занять освободившееся кресло директора областной филармонии. Давая согласие, он не мог не знать, что во вверенном ему заведении дела в последние сезоны шли ни шатко, ни валко, а царившая там атмосфера была далеко не безоблачной. Его это не испугало, ведь впереди маячила светлая перспектива: новый концертный зал, громкие имена на афише, свежие молодые лица в публике – словом, одна на всех «святая к музыке любовь».

Маниловщина? Он так не считал, и люди, хорошо его знавшие, тоже не считали. Кстати, именно при нем и не без его участия филармония получила статус «государственной» и соответственно более щедрое финансирование. Но сперва надлежало заняться неотложным: залатать крышу, грозившую рухнуть на голову зрителей, облагородить фойе и дворик, обеспечить симфонический оркестр инструментами и т.д. и т.п. Хлопот был полон рот, и новый директор дневал и ночевал в филармонии.

А за его спиной плелась интрига. Проколы в его работе, дававшие повод для критики, вероятно, имели место. Однако, можно ли назвать критикой тот выброс агрессии, которым местная пресса (в частности, газета «Золотое кольцо») отметила первый сезон работы нового руководителя?! Всякое лыко ставилось в строку, всякий позитив отметался.

Не стану лишний раз называть имена вдохновителей и авторов заказных статей. «Имена ненавистны!» - так говаривали древние римляне.

Оргвыводы не заставили себя долго ждать. Редькину было рекомендовано передать бразды правления заезжему деятелю (который, впрочем, недолго задержался в Ярославле), а самому, если пожелает, перейти на роль исполнительного директора при директоре генеральном.

Дела передал, остаться не пожелал. Будучи чувствительным, ранимым по натуре человеком, он, видимо, понял, что не достанет у него сил держать удар в этой игре без правил. Дверь филармонии за ним захлопнулась, зато двери больниц широко распахнулись. Началась другая история – история болезни вчера еще пышущего здоровьем человека.

Существует ли прямая связь между болезнью (онкология) и компанией травли, что была инспирирована против него? Медики такую связь не отрицают.

Николай Николаевич мужественно боролся с недугом. Шесть хирургических операций осталось позади; в паузах между ними он заходил в институт, всем интересовался, выражал надежду на скорое возвращение к работе. Превозмогая слабость, провел во Дворцах культуры несколько ранее запланированных концертов. После седьмой операции он не проснулся. Нам, людям его знавшим, очень его не хватает. В ЯГТИ он проработал четверть века. В марте 2012 в ДК им. Добрынина состоится вечер в честь его 60-летия.

P.S. Перечитав свои заметки, я подумала, что у человека, не знакомого с Николаем Николаевичем, может сложиться впечатление, что его образ идеализирован. Нет, такая задача не ставилась. Однако, ничего не могу поделать с этим: нет желания припоминать ошибки и оплошности, которые он, возможно, совершал, и протоколировать недостатки, которые у него, наверное, были.

Доцент Ярославского Государственного театрального института
Т. Е. Каменир

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе