Made in народ

«Мы перестаем быть государственным и становимся коммерческим учреждением. И можем стать банкротами, если не научимся зарабатывать на жизнь», — говорит директор Всероссийского музея декоративно-прикладного и народного искусства Маргарита Баржанова

Всероссийский Музей декоративно-прикладного и народного искусства правопреемник Кустарного музея, основанного в 1885 году предпринимателем Сергеем Морозовым, стал символом интереса к поиску своих корней и, как ни пафосно это звучит, роста национального самосознания. Задумывался он для поставок произведений народных промыслов на европейский арт-рынок, охочий до экзотики. Позже, уже при большевиках сотрудники музея готовили всесоюзные выставки, возили на них народное творчество. Сегодня, 125 лет спустя, изменилось не только понятие народности, но и сама концепция музея как учреждения культуры. Все-таки ХХI век на дворе, продвинутые технологии вокруг да новшества в законодательстве. Каким должен быть современный музей народного творчества? Что нужно сделать для того, чтобы посетители шли сюда круглый год? Об этом «Итоги» спросили директора музея Маргариту Баржанову.

— В традиционно тихом музейном деле настало время больших перемен — надо привлекать посетителей, иначе не выжить. Трудно заманить людей на народное искусство? И что вообще сегодня значит это понятие?

— А вы попробуйте произнести без остановки название нашего музея. Получится «декоративноприкладного инародного искусства». «Инородного», а не «народного»! Знали бы вы, сколько раз я обращалась в Министерство культуры с просьбой об изменении названия. Само понятие «народное искусство» придумали в 20-е годы ХХ века, и оно было сугубо идеологическим. А ведь на самом деле важны талант и призвание. Если судить так, то у нас народным художником будет Марк Шагал — ведь он человек практически без профессионального образования. И наоборот: гжель, палех никак не могут считаться народным искусством. Там на предприятиях работают специалисты с высшим образованием, этой технике учат и учатся.

Что же тогда можно считать народным? Например, предметы быта, которые нас окружают, достаточно народны, поскольку отражают сугубо национальное видение мира. Скажем, если мы возьмем нашу деревянную культовую скульптуру, то увидим, что хотя многое в ней от католической традиции, но есть и собственный взгляд. У нас иное, чем в Европе, представление о том, каким должна быть деревянная скульптура Христа. И сложилось оно, когда этими деревянными изваяниями анонимные резчики украшали храмы в деревнях. Следовательно, это и есть народное искусство как таковое. Как видите, все понятия у нас перепутаны. И одна из наших будущих выставок, посвященная русской деревянной скульптуре, должна помочь правильной расстановке акцентов.

— Когда же она откроется?

— Скоро. Ведь сейчас мы проводим большую реставрационную работу, благословение на которую получено от владыки Илариона, возглавляющего отдел внешних церковных связей Московского патриархата. Кстати, владыка Иларион считает: с выставкой надо ехать не только по регионам нашей страны, нужно подумать и о поездке в Ватикан. Наши экспонаты этого достойны. И мы готовимся.

— Недавно приняты законодательные акты, регулирующие экономическую жизнь культурных институций. В какой мере изменения в законодательстве затрагивают музеи?

— По сути, в нашем деле происходит незаметная революция. До нынешнего момента в стране менялось все, кроме культуры. Но пришел и ее черед. С первого января мы перестаем быть государственным и становимся «бюджетным», то есть, коммерческим учреждением. И можем стать банкротами, если не научимся зарабатывать на жизнь. То, что вы видите в экспозиции, — это лишь часть, лицо музея. Будь у нас только это, мы бы смогли выжить в новых условиях. Но вы не видите запасники! А ведь продавать экспонаты, чтобы выжить, мы пока не собираемся. Надеюсь, государство все же не пойдет по пути Советского Союза, который продавал все и вся.

— Вы имеете в виду то время, когда стоял вопрос об экономическом выживании молодого советского государства?

— Не в одном только выживании дело. В книгах учета музея сохранились, например, такие «трогательные» записи: «1924 год. Изумруд весом 11 карат чистой воды, взятый товарищем Троцким, потерян в Нью-Йорке. Отчет об исполнении». И такого у нас очень много. Учетным книгам, которые у нас хранятся, 125 лет, поэтому мы практически все знаем. К счастью, у нас нет и не было потерь, кроме этих, советских.

— На сегодняшний день это нетипично. Чем объяснить баснословное количество краж в наших музеях, начиная с Эрмитажа?

— Воруют не только в России — везде. Недавно в Египте местный замминистра культуры украл какой-то антиквариат. Как ни запирай и ни учитывай ценности, но на сто процентов застраховаться невозможно. Ведь и у нас однажды случилась потеря. Три года назад, когда я пришла в музей и стала принимать дела, потребовала создать комиссию. Тут-то и обнаружилась пропажа лаковой миниатюры работы Ивана Голикова. А надо сказать, что Голиков — это в лаковой миниатюре «наше всё»: основатель палехской школы, ценимый во всем мире безумно (цена одной его шкатулки может доходить до 100 тысяч долларов). Написала в милицию заявление о пропаже. Они приходят и... отказывают в возбуждении уголовного дела.

— Чтоб не возник висяк?

— Зачем им лишняя головная боль! Пишу в прокуратуру, прокуратура возвращает дело в милицию… Идет бесконечная переписка. Параллельно закидываю письма в Росохранкультуру, возмущаюсь: «Доколе? Понимаете, это государственная собственность, уникальная вещь. Если не были взломаны замки и выломаны двери, это не значит, что не было кражи». Так продолжалось два с половиной года. Однажды, когда мы готовили большую выставку лаковой миниатюры «Диалог времен», шкатулка нашлась. Ее подбросили. Поскольку я не опустила руки, продолжала кругом писать, похитители — а это был кто-то из своих или близких к музею — были вынуждены пойти на попятную.

— Вернемся к тому, как музей собирается выживать в новой экономической реальности. Возрастет стоимость билетов?

— Да, мы зарабатываем на входной плате за билеты, но прекрасно понимаем, что продавать их, как в Кремле, по 500 рублей нереально. У нас 45 минут индивидуального обслуживания с экскурсоводом стоят 600 рублей, а самый дорогой билет — 100 рублей. Разве это может окупить хотя бы расходы на охрану? Нас должна охранять только милиция, и это обходится в 2,5 миллиона рублей в год. Плюс сейфы, видеонаблюдение. Милиция стоит в 8—10 раз дороже любого ЧОПа, но закон не оставляет нам выбора. Обязаловка!

— На Западе при их продвинутом капитализме перед музеями не ставят задачу самоокупаемости. Там дело музея — обеспечить прилив туристов в город, и только.

— Самоокупаемости нет и в Америке.

— Не абсурд ли это в нашей ситуации?

— Абсурд. Но придется смириться. Американские музеи часто живут за счет попечителей и благотворителей. Государство создало такие условия, при которых финансирование музеев почти на 100 процентов осуществляется за счет поступлений от частных лиц. А это состоятельные люди, умеющие считать. Кроме того, они контролируют деятелей культуры, чтобы те правильно потратили полученные средства. О том, что у нас благотворители будут давать деньги на музеи, говорить, увы, не приходится. Допустим, власть «нагнула» кого-то, он перечислил некую сумму. Но когда так дают, то потом не интересуются, куда ушли деньги.

— И они уходят налево... Что же делать?

— Октябрьский форум меценатов принял обращение к президенту о возрождении лучших традиций благотворительности и об изменении Налогового кодекса. Просили увеличить налоговые вычеты по подоходному налогу. Эти поправки приняты Комитетом Госдумы по культуре, однако у нас мало надежды, что они пройдут дальше.

— Можно зарабатывать не только на билетах... Некоторые музеи-усадьбы устраивают на своей территории платные свадьбы. А кое-кто сдает музейные картины в аренду…

— Что касается усадеб, то это славно. В них и раньше проводили свадьбы, а традиции нужно сохранять (улыбается). А вот насчет сдачи картин напрокат... Сомневаюсь. Такое случалось в советский период, но не сейчас. Перемещение экспонатов у нас осуществляет Министерство культуры, и любой вынос экспоната за пределы музея возможен только с разрешения министра. В противном случае это криминал. Но с тем, что музеям надо искать способы заработка, полностью согласна.

— И вы ищете?

— Мы выступили с инициативой создания «Музея еды». Разработали концепцию. Должен выйти вполне нормальный ресторан, только располагаться он будет в старинной усадьбе графа Остермана. Он держал самый хлебосольный дом в Москве. Четыре раза в неделю там собиралось по 150 гостей. Министерство говорит: денег у нас нет, ищите инвестора под этот проект. Жаль, что кризис затронул ресторанный бизнес и поиски затянулись. История кухни — это ведь тоже наша история: порой мы даже не подозреваем, что в допетровские времена за обедом перед горячим бывало до 60 перемен блюд. И вы никогда не пробовали этих холодных закусок. А теперь попробуете.

— Ну а все остальное? Чем собираетесь привлекать публику в новых экономических условиях?

— Надо расширять тематику экспозиций. Наряду с народным искусством можно выставлять и искусство элитарное. Сейчас, например, у нас проходит выставка работ известного фотохудожника Екатерины Рождественской. Собирается весь столичный бомонд. А что? Как сказал классик, без меня народ неполный. Понятие народности надо расширять. В эту сторону и будем двигаться дальше.

Евгений Белжеларский

Итоги.RU
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе