О чем не дает забыть Паисиев ключик

Владимиру Гречухину – 80!
Он говорит о себе: «Я искатель».
Был Гречухин верным автором нашего «Северного края», давно его знаю и спешу подтвердить – так оно и есть, кто же у нас тогда искатель, если не он.

В одно слово умудрился вложить всё то, чем жива его душа, о чем они, его книги и обжигающая публицистика, настроенная по Христовым заветам, о чем его веселые байки в кругу друзей и не уступающие им в животворной меткости монологи в окружении зрителей основанного им еще в молодости, выстраданного им и его семьей знаменитого Мышкинского народного музея.

Теперь это целый город в городе, с экспозициями деревянной архитектуры, парком уникальной техники, кузницей, домом мельника и самой мельницей, музеями льна, «Русские валенки», с единственным в мире музеем мышиной символики. Многосложный комплекс с филиалами, один неподалеку в Учме, другой подальше, в Кацком стане - не удастся сейчас даже просто упомянуть всё, что того заслуживает.

Так мы об Искателе. Нет, не о беззаботном искателе приключений. Мы о зорком впередсмотрящем, на переломе судеб народных ясно видящем цель.

На титульном развороте «Собеседника», написанного им первого в постсоветской России школьного учебного пособия по истории одного города и одного муниципального района, он оставил мне размашистый автограф, как боевая стрела, оперенный восклицательными знаками: «России – быть! Русским – стать!».

Это был голос человека, не способного спокойно смотреть на зарастающие лесом пашни, горестное запустение в церквях и монастырях, разрушенные дворянские усадьбы.

Такой книги мышкинские учителя давно от него ждали. Материал собирал он лет тридцать, не только в угличских и ярославских, но и в архивах столичных, где он, по первой своей профессии учитель истории, давно был своим человеком.

Последние два года перед выходом «Собеседника» в свет он, штатный корреспондент районной газеты, от страницы к странице писал книгу по вечерам, по выходным, в отпуска, пока не поставил в рукописи заключительную точку.


Для автора «Собеседника» история Отечества начинается у отчего порога, под сводами сельского храма, на крестьянской делянке, на волжском причале, а все гражданские доблести мало что для него значат, если ты не хозяин на своей земле.

Среди действующих лиц книги были не только сильные мира сего, такие, как Петр Великий или Петр Столыпин, но и не удостоенные внимания авторов советских учебников по истории сельский кузнец, бывалый лоцман, предводитель уездного дворянства, купец, сколотивший капитал на собирании волжских булыжников для мощения мостовых в Санкт-Петербурге.

Его героями стали русские князья, в год ордынского нашествия 1238-й в сражении на Сити ценой большой крови спасшие Северо-Восточную Русь от разорения, святые Паисий и Кассиан, воевода Иван Выродков, строитель Свияжской крепости, приплывшей с берегов Сити по Волге под осажденную войсками Ивана Грозного Казань.

«Собеседник», в середине 90-х выпущенный тиражом в 700 экземпляров, давно библиографическая редкость, и что-то не слышно, чтобы его собирались переиздавать. А сам тот полувыцветший гречухинский автограф и сегодня помогает мне жить, остается для меня не стихающим голосом Искателя, видящего цель на оборванном пути к ней.

Полное право на те настоятельные «быть» и «стать» он уже тогда имел, пожалуй, как никто другой среди нас.

Музей выстроил он на одних подлинниках, без копий и макетов, идеологических ремарок в аннотациях, куда люди пошли за правдой о своем прошлом – нас так долго учили забывать, кто мы и откуда.

И словом, и делом, из года в год, часто в одиночку, с беззаветной отвагой Дон Кихота, доказывал он то, что стало теперь для нас прописной истиной: перестав быть вечной попрошайкой у экономики, культура независимо мыслящего малого города через въездной туризм, в основном речной волжский, может и должна становиться реальной силой, меняющей жизнь к лучшему.

Это его стараниями, автора поддержанной академиком Лихачевым и его фондом культуры местной идеи «реализация личности в делах на благо Отечества», все добрые дела у мышкинцев со времен перестройки – именные, авторские. А значит, как и народный музей, как и его академия краеведения, тоже выстраданные, вопреки всем и всяческим «как бы чего не вышло».

Не забудем: возвращенные верующим мышкинские соборы Успенский и Никольский благоустроены богоугодными трудами отца Александра и его на первых порах такой немногочисленной общины.

Картинная галерея – дар питерского живописца Германа Татаринова городу, где прошло его детство, где он вырос и возмужал, откуда ушел на фронт.

Восстановлением фонда одной из богатейших в дореволюционной России земских библиотек, нынешней Опочининской, читатели кому обязаны? Ее первому директору Галине Лебедевой.

Мышкинский Дом ремесел – то многотрудная затея кузнеца Василия Теркина.


Его тезка Смирнов, лесник, уроженец Учмы, на месте разоренной в советские времена Касьяновой пустыни, заложенной пятьсот лет назад святым Кассианом, поставил поминальный крест, срубил часовню, развернул на волжском берегу музей крестьянского труда и быта.

Одно из последних начинаний «классического города русской провинции», открытие нового музея «Купеческий дом» - инициатива его создателя, потомка одного из здешних купеческих родов Геннадия Махаева.

Послесловием к этому событию, во многом проясняющим его значение для города, стала очередная книжка Владимира Гречухина «Рассказы о мышкинских купцах», объединенный проект народного музея, академии краеведения и клуба «Мышкинское купечество».

Писать всерьез начал он в студенческие годы, в Ярославском пединституте. Зная цену точной дате, факту, подтвержденному документально или устоявшимся «мнениям народным», одну за другой выпустил три сборника в жанре нон-фикшн: «Простые реликвии», «Откуда город приплыл», «Деревянные художества».

Чем пахнет сама жизнь, понял на бодрящем ветродуе хрущевской оттепели. Строил в Ярославле новые цеха комбината синтетического каучука; на счету его бригады детский комбинат, два общежития в Брагине. Со школьных лет крепко держит в руках столярный инструмент. А историю русской деревянной архитектуры знает от и до, как собственный двор.

Убедил в том читателей самой первой своей московской книжкой «По Сити», выпущенной издательством «Искусство» в 1990 году, по нынешним временам просто гигантским тиражом в 100 тысяч экземпляров.

В главе «Сицкари» путевых очерков, изданных в серии «Дороги к прекрасному», об этих славных своим богатырством в труде, неутомимых строителях речных барок, потомственных плотниках и мастерах домовой резьбы, читаем: «Разновременное сицкарское строение – словно огромная деревянная книга, которая тяжелыми ритмами венцов, взлетами фронтонов, песнями карнизов и наличников говорят о трудах сицкарей, выполненных когда-то для настоящего, но обращенных в будущее».

Песни карнизов и наличников. Оцените. Музыка!

Слово у Гречухина самородное, от крестьянских корней его предков, и на бумаге устное, будто озвученное дальним эхом деревенского бытового говора.

Лет сорок верой и правдой служил своей районке, и не страшен был ему хронический недуг нашего брата газетчика, с легкой руки Чехова ставший диагнозом под названием канцелярит.

Вот еще один его учебник – «пешей географии», под названием «Тропиночка» («Книга для чтения учителям и школьникам по географии и биологии родного края», Мышкин, 2000).

Предки наши у него с непрошенными гостями не воевали – храбровали.

Снега в «Тропиночке» какие? Завейные.

Летнее солнышко – ярое.

Дожди – хлесткие.

Родниковая струя с колодчика в Малом Богородском, родных местах гречухинского земляка преподобного Паисия – потайная, новорожденная.


Сам Володя много дум передумал у Паисиего ключика, и все они были об одном. О том, как его связать, оборванный богоборцами, и до сих пор еще не до конца восстановленный путь веры и памяти, и здесь, и по всей России?

Его искательский запал, он, как из неиссякаемого родника, из тех его раздумий. Однажды он под настроение по-дружески поведал о том со многими подробностями.

Мама, сельская учительница, учительницей была не простой, а сменной. В школах по деревням подменяла Александра Ивановна коллег, временно выбывших по болезни или по делам декретным.

Первым и единственным, задолго до велосипеда, транспортным средством, им освоенным еще в детстве, было цинковое корыто для стирки.

В него мама и собирала пожитки, как в дорожный сундук.

Володька только-только ходить начал, дома не оставишь. В сумку – буханку хлеба и кусок маргарина, кулек конфет-подушечек – сыну в руку, чтобы не хныкал, и в путь.

Тот старательно топал рядом, а начинал уставать – пожалуйста, корыто подано. Стал постарше, впрягался сам, волок поклажу изо всех силенок.

Владимир Александрович те стежки-дорожки всю жизнь помнит. Разбитые тракторными гусеницами, тормозными цепями грузовиков большаки, гладко укатанные санями и телегами проселки, почтальонские тропы, петляющие в заснеженных полях.

Отслужившим свой срок диковинным вещам впервые удивился он в деревне своих предков Кожине, в гостях у бабушки Анны.

Послала она внука зачем-то на чердак. Там и увидел любознательный внучек непонятную ржавую штуковину на подставке. Оказалось – светец, чтобы горящую лучину держал.


Полюбопытствовал: а что, мол, еще имеется на чердаке из старого?

- А поди, Володюшка, - был ответ, - да посмотри сам.

Подержал в руке, помахал кованым косарем, похожим на короткий меч, - лучину для растопки щепать.

Невиданные – железные! – галоши нашел. В такой обувке – верх из жести, подметка деревянная – в Мышкинском уезде крестьяне щеголяли и после революции. Тяжелая, жесткая, зато была много дешевле кожаной.

Брал отслужившие свой срок вещи на вес и на ощупь, начиная, пока смутно, догадываться, что есть у них и другая цена, не та, что в рублях – той, скрытой в них, правды жизни.

Сразу же попросил, нельзя ли ему находки с собой взять.

- Да бери, Христа ради, - разрешила бабушка Анна.

Зачем ему такое старье, не спросила.

- Буду делать в Мышкине музей, - сам объяснил, ну просто для ее спокойствия. А получилось – крепко и на всю жизнь себя озаботил таким обещанием.

Придет время, на списанном досаафовском морском яле «Орион» вместе с ребятней из актива народного музея он пройдет под парусами и на веслах всю Верхнюю Волгу, с заходом вверх по мелководью Сити, Сутки, Юхоти, Корожечны.

Пешком и на колесах, в редакционном газике и в автобусе с экспедициями народного музея, с блокнотом и фотокамерой исколесит весь Мологский край, не миновав и крестьянскую Атлантиду – с ее руинами на дне Рыбинского моря, проступающем из-под воды в засушливые сезоны.

А появился на свет Божий Владимир Александрович, да, ровнехонько 80 лет назад – 21 июня 1941 года.

bi03.jpg
  В гостях у Владимира Гречухина (слева) – автор этого эссе, «музейная келья», 2010.

Человек нескучный, у кого острое словцо всегда наготове, он даже тут не преминул поострить:

- Родился, и, представляешь, еще целый день был у меня в запасе мирной жизни.

Отец, тоже сельский учитель, сразу ушел на фронт.

Домой ждали его, без вести пропавшего, долго.

Только году в сорок седьмом мама узнала, что где-то в мышкинской глубинке объявился фронтовик, видевший, как на его глазах погиб Гречухин, старший политрук минометной роты.

Володька и в войну. и после войны бок о бок с отцом сражался с немчурой до победного.

Во сне и наяву, на бумаге, в рисунках с танками и самолетами, или самодельной саблей в одиночку молча рубая по задворкам крапиву и чертополох.

Могилу отца, где-то между Ржевом и Тверью не искал, хотя в местах тех погибельных боев по музейным делам бывал и не раз.

Вкратце растолковал, почему не искал и не будет.

Однажды, в начале 60-х, в командировке, летней ночью, не разжигая костра, до солнышка просидел в лесу, возле разбитых блиндажей - осенью сорок первого здесь проходила линия красноармейской обороны.

Сидел и думал о том, что все русское поле от западной границы до Подмосковья ведь по сути одна общая солдатская могила. Отца и его однополчан, своих защитников взяла матерь-земля, их больше не надо тревожить.

Его другое все больше беспокоило. Для поколения до 16 и старше военное лихо все дальше. Пробивать завесу времен можно только, как он сказал тогда, «яркой эмоцией».

Таким порывом к сердцам стали для него сорок писем домой из окопов красноармейца из села Мартыново Ивана Орлова, отца пятерых детей, погибшего под Сталинградом.

«Не забывайте меня, как не забывал вас я. Любил и жалел. С тем и помру, если постигнет судьба», - так писал Орлов.

Все сорок писем были опубликованы в сборнике «Дорогая моя семья…» под редакцией Гречухина.


И это его настоятельное предложение - строки с библейской простоты и мудрости наказами солдата семье   высечь на стене памяти открытого к 60-летию Победы на высоком Волжском берегу в Мышкине памятника Солдату-освободителю работы московского скульптора Сергея Скала. С вечным огнем на постаменте. С именами погибших на стене памяти, с барельефами семи мышкинцев – Героев Советского Союза на стене славы.

Тогдашний мэр города Анатолий Курицин, уроженец Кацкого стана, агроном по профессии и закоренелый романтик в душе, по-дружески попросил Гречухина написать книгу о тех, чьи имена можно прочесть там на стене памяти: о людях тыла – эвакуированных, беженцах, детях-сиротах, солдатских вдовах, чтобы «выплыли лица».

Гречухин по старой привычке заперся в своей музейной келье, где ему в любых делах вот уж и впрямь помогают родные стены, и такую книгу, про ту, одну на всех победу, героически осилил.

Когда мемориал увидел, положил к нему цветы архиепископ Ярославский и Ростовский Кирилл, то просветил мышкинцев: вам здесь часовни не хватает, на войне все были верующими. Владыка и заложил первый кирпич под часовню Георгия Победоносца.

Два года спустя ее построили по проекту угличского архитектора Виктора Погодина на деньги прихожан. Народный музей в который раз показал себя собирателем творческих сил.

Расписывала часовню ярославский художник-реставратор Снежана Катырева. Верный друг и партнер музея московский скульптор и педагог Владимир Шухов, потомок знаменитого русского инженера-строителя, президент фонда «Шуховская башня» помог деньгами, подарил для часовни икону святых Кассиана и Паисия, напольный подсвечник с набором лампад.


А в гости к бабушке Анне в том нашем долгом путешествии в детство мы с Владимиром Александровичем заглянули еще раз. На престольный праздник земляка, в былые времена чтимого по всей России - Святого преподобного Паисия Угличского.

С дружелюбного «Добро пожаловать» хозяйки праздник и начинался. В детстве все вокруг в тот день казалось ему небуднично нарядным. Игра гармониста, до слез задушевная. Красивый плавный хоровод. Неспешные чинные хождения в узорчатой тени под деревьями. Всё было полно значения, какое простыми словами и не выразить.

Как-то на день святого Паисия разразилась гроза. Молнией подожгло старое дерево, огонь мог натворить больших бед.

Тушили ведрами, встав цепью. Сменяли друг друга у допотопной ручной помпы.

Справились-таки с напастью, и все мокрые на радостях вернулись к праздничным столам.

«Всё было по-родному», - как кто-то тогда хорошо сказал.

Может быть, думаю я теперь, в Володиной памяти о детстве ничего дороже этого «по-родному» и нет.

Чувствовали чужие беды и радости, как свои. Паисиев колодчик и сегодня в его жизни – лучшее место для размышлений о том, не это ли и помогло нам всем миром выстоять в войну, а полвека спустя, собравшись по-родному, не прося помощи на стороне, однажды начать не спеша приводить в порядок церковь над Паисиевым ключиком

Было дело: гречухинская музейная команда разбила здесь походный лагерь.

Верховодил Искатель – топором и рубанком-то владеет он не хуже, чем пером.

Одна бригада сколачивала новый потолок на колокольне. Другая прорубала заложенные кирпичом окна.

Прибравшись, поставили на горушке привезенный с собой поклонный крест.

Сделали лавки, расчистили спуски с дороги к источнику с кружкой на подновленном срубе.

Не забыли и про мосток через сырое место. Чтобы любому, кто придет сюда, она видней была, дорога к храму.

Преподобный Паисий стал одним из главных героев его исторического расследования «Лики четвертого Рима», в середине нулевых выпущенного ярославским издательством Александра Рутмана.


Речь идет в нем об окраинной Московии, удельном Угличе в золотой для него век, XV-й, когда им владел князь Андрей Большой, родной брат великого московского князя Ивана III.

Если раздел об Иване автор недрогнувшей рукой озаглавил словом «Самодержец», то для его брата, духовником семьи которого был святой Паисий, Гречухин в качестве подсказки к его портрету нашел полузабытое старинное существительное «зиждитель» - то бишь устроитель, созидатель.

Иван воинствовал, укреплял государственный порядок, поднимал державные кремлевские твердыни. Это при нем после стояния на Угре кончилось трехвековое ордынское лихо.

Андрей благоустраивал землю, любимое свое тихое Углече поле. В его дворце велось независимое летописание, в поте лица своего скрипели перьями переписчики книг. Угличский князь благоприятствовал, дарил угодья монастырям, строил и украшал храмы.

Князь Андрей ввел в круг своего общения преподобных Паисия и Кассиана. Они отмаливали мирские грехи, вразумляли заблудших, лечили больных травами, вместе со своей паствой трудились на монастырских подворьях.

Иван по версии Гречухина гораздо меньше, чем Андрей, думал о справедливой «правительной морали», о том, как соединить власть и нравственность, доблесть и совесть.

Но в народе испокон веков авторитет права и добра был выше авторитета силы, и государь, затаив ревнивую неприязнь к брату, не мог этого не чувствовать.

Чем глубже проникает автор в «живую особость» своих героев, тем туже натягивается тетива интриги.

Иван подталкивает брата к открытой ссоре, и когда это не удается, обвиняет его во многих изменах и заговорах и до конца жизни Андрея запирает его в тайной кремлевской темнице.

И в этой книге вопросов к жизни и к самому себе у члена-корреспондента Петровской академии наук и искусств, председателя Мышкинского общественного собрания, одного из первых обладателей эксклюзивной муниципальной награды – лауреата премии «Золотая мышь» Владимира Гречухина было, как всегда, больше, чем ответов.

Одним из них задается он, словно оглянувшись на собственную судьбу: «Наука история настолько наполнена живой жизнью, что законы ее, истории, уж не обязаны ли быть близки к законам совести?».

Настоящее, говорил академик Лихачев, последний день прошлого. А если так, то рискнем дополнить Володину догадку еще одной, собственной, вспомнив не теряющее злобы дня и сегодня гречухинское «России – быть».

Даже очень постаравшись не терять из вида такой цели, мы в ее достижении вряд ли преуспеем, если…

Если власть и политики, и вообще все те, кто принимает решения, не будут близки к тому, за что, призывая жить по совести, ратовали святой Паисий и все великие русские праведники - люди с чистыми душами.

bi01.jpg

Фото Марины Козловой.     

Автор
Юлиан Надеждин, корреспондент журнала «Содружество культур»
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе