Табу, как выясняется, выстроено с обеих сторон. В России принято думать, что наша культура, за исключением Толстого-Чайковского, и особенно культура советская никому не нужна, не понятна и в лучшем случае прочитывается неправильно, но со стороны западных коллег я услышала сожаления противоположного свойства. В Америке недавно издана фундаментальнейшая книга по мировому искусству ХХ века, коллективная монография толщиной в ладонь, написанная самыми известными специалистами и вместившая в себя все, что только возможно, включая латиноамериканскую фотографию и японский перформанс. Русский авангард там, разумеется, есть и описан весьма подробно. Не забыт и Исаак Израилевич Бродский (в качестве негативного примера). Меж тем про послевоенное русское искусство нет ничего, и даже наша главная гордость, наш главный продукт на мировой художественной сцене наших дней — Илья Кабаков (ныне Илья & Эмилия Кабаковы) — отсутствует. Эта дыра прямо-таки зияет и выглядит очень демонстративной и даже намеренно оскорбительной — это как если бы в истории кино не было Тарковского.
Я давно об этом знала и относила на счет некоей предубежденности политического свойства. Американское нормативное искусствознание очень левое, а Кабаков на первый взгляд не прочитывается как левый художник. Совершенно зря не прочитывается, но тут уже нужна такая степень понимания, которой я от своих западных коллег требовать не могу. Подозревала я и личные мотивы, поскольку Кабаков теперь живет в Америке. Мало ли что там у них в Нью-Йорке могло случиться на каком-нибудь фуршете. Но дело оказалось совсем в другом.
Один из докладчиков, молодой английский куратор, оказывается, недавно имел возможность задать одному из авторов, профессору Халу Фостеру, прямой вопрос: где Кабаков? И получил ответ: мы чувствовали себя некомпетентными о нем писать, поскольку сам Кабаков и все, кто о нем распространялся, все время подчеркивали, что это что-то такое очень советское, о чем не могут судить те, кто не родился в Советском Союзе, не мучился в коммуналке, не был в пионерлагере. Искусствоведы, так сказать, с уважением умолкли перед лицом чужого уникального опыта. Английский куратор был очень этим молчанием расстроен, так как оно мешает ему делать карьеру, которую он твердо решил хотя бы отчасти связать с русским искусством.
Меня это совершенно убило: оказывается, мы попались в собственную ловушку. Я, в общем, тоже давно пишу о том, что тот коммунистический опыт, который застали ныне живущие поколения, а именно опыт постсталинский, был совершенно особенным, что некоммерческая жизнь без частной собственности — это был для искусства продуктивный период, условия которого невоспроизводимы сегодня, что неофициальное искусство, которое могло не заботиться ни о зрителе, ни о продажах, ни о конкурентах, а только разве что о КГБ, и то не очень, — это был рай на земле. Что в интеллектуальном отношении тот факт, что мы жили в СССР, нам всем очень многое дает по части понимания современных условий существования человека. Но, оказывается, вся эта аргументация может функционировать как фундаменталистская, если она служит отгораживанию от всего остального мира наподобие идеи о том, что Россию нельзя понять умом. В некоторых поворотах нашей мысли мы заменили русское советским, а загадочность — традиционный инструмент чисто российского «интересниченья» — осталась.
Один западный политолог недавно написал, что современная Россия в геополитическом плане «выбрала одиночество». Мне, в общем, понравилось, что он не написал, как обычно, «противопоставила себя всему остальному миру». И что бы он там ни имел в виду, я вижу определенные достоинства в позиции одинокого человека, она умственно продуктивна. Но как-то неприятно осознавать, что твоя интеллектуальная позиция вдруг совпадает с государственно-политической.