Про утопический социализм Сен-Симона и Фурье забудем, он всем изрядно наскучил. Странная это мечта - всеобщее равенство. Какое мне дело, равен я или не равен кому-то или чему-то. Забудем про швейные мастерские для образумившихся путан - ведь в этих симулякрах Чернышевский не отличался от Достоевского и Льва Толстого. Полупрофессионалка Соня Мармеладова наставляет с помощью евангельской притчи о Лазаре человекоруба Раскольникова. А профессионалка Катюша Маслова открывает истину заблудшему князю Нехлюдову.

У Чернышевского все умеренней. Его герои - Лопухин, Рахметов и Кирсанов - никого топором не рубят, хотя сам Чернышевский заподозрен в написании листовки "Барским крестьянам...", в которой призывал Русь в топоры. Правда, справедливого суда не было. Никто не доказал, что листовку написал именно Чернышевский. Ну а если и он ее сочинил, то гражданской казни на эшафоте с ломанием шпаги над головой, да и еще и с табличкой на груди "Государственный преступник" - более чем достаточно. Сломав шпагу, правительство вольно или невольно причислило Николая Гавриловича к сану мучеников великого заблуждения. Из вилюйской ссылки в Астрахань вернулся уже старик. Но не сломленный.

Его любимые философы Гегель и Фейербах нигде ни единым словом не одобрили революцию. Но у нас все по-своему преломляется. Самые губительные идеи Чернышевского - не в утопии "Что делать?" и не в листовке, а в его диссертации, где он пытается подчинить искусство некой особой, крестьянской, простонародной эстетике. Прекрасное есть жизнь. Изволь подчиняться жизни, а не чувству прекрасного и прочим барским выдумкам...

Эти мысли не могли понравиться большим писателям и поэтам, но они пленили полуобразованную толпу. Чернышевский совершенно не понимал, что такое творческая свобода. Поэтому ни с того ни с сего обругал Тургенева за его нежнейшую и лиричнейшую "Асю". Ужасное словосочетание "критический реализм" стало тяжелым камнем, утянувшим на дно искусство. Чернышевский верил, что критик имеет право учить писателя. Ладно бы от своего имени, а то ведь от лица всего народа. С тяжелой его подачи эта пагубная традиция въелась в плоть и кровь большинства читателей.

Слово "суд", более применимое к юридической практике, стало все чаще применяться в критике и эстетике. Судили Фета за его "постельную" лирику. Судили Достоевского, уже и так судимого, за "болезненность". А завершилось все разрушительной теорией соцреализма - надо изображать жизнь не такой, какова она есть, а такой, какой она должна быть. Прямо как в романе "Что делать?" 

Чернышевский только в любви признавал свободу. В политике и в искусстве он хотел заменить власть самодержавия властью общины или коллектива. Но коллективного разума не бывает, есть только коллективное безумие.

Двадцатый век в России стал полигоном для идей Чернышевского. Все они оказались губительны. Впрочем, нечто подобное проповедовал во Франции главный идеолог студенческой революции Сартр, вряд ли читавший когда-либо труды Николая Гавриловича.

Что делать, каждый решает сам. А вот если хотите знать, чего не делать, читайте труды Чернышевского.

Константин Кедров

Известия