Потом декорация съезжает вправо, обнаруживая уже внутренний дворик все того же дома, в котором и происходит все дальнейшее действие. Ожидаемой веревки с бельем не видно, но тут уж как с ружьем, которое непременно выстрелит: если быть точным, стреляют из пистолета во время финала первого акта с его полицейской неразберихой, и вслед за выстрелом на головы страже сваливается именно веревка с прищепленными панталонами. Типичный образчик царящего в этом спектакле юмора: непритязательно, но хоть не противно и не вульгарно.
Идея с зимой и с действием на открытом воздухе, правда, иногда срабатывает неуклюже — когда прямо в усыпавший сцену синтетический снег ставят, сообразно надобности, то стол, то пианино, то диван, выглядит это при общем курсе на сугубый реализм несколько неловко. А ближе к финалу постановщикам приходится удивить зрителя редким феноменом зимней грозы — из партитуры и из либретто это природное явление не выкинешь. Большая часть режиссерских придумок по части комичности вообще как бы надстроены над либретто с целью максимально оживить любой эпизод, который может показаться мало-мальски затянутым: в том же финале первого акта посреди длинного ансамбля взрывается в мусорном баке подкинутая малолетними хулиганами граната; чтобы чем-то занять зрителя во время сцены служанки Берты, режиссер заставляет ее по ходу арии кормить кашей четверых детишек мал мала меньше; в других сценах за оживляж сойдет и неумеренное поедание макарон. А в самом начале — для пущего уличного колорита, видимо — одному из сопровождающих серенаду Альмавивы музыкантов поручено играть на аккордеоне. Настоящем, не бутафорском, то есть его слышно.
Впрочем, добро бы этот аккордеон был единственной странно звучащей музыкальной деталью спектакля. Что случилось с оркестром театра, под управлением того же Вольфа Горелика, в свое время превосходно игравшего Моцарта ("Cosi fan tutte") и неплохо — Доницетти ("Лючия ди Ламмермур"), непонятно. О попадании в стиль и прочих бирюльках как-то и заговаривать неловко (особенно памятуя концертное исполнение "Итальянки в Алжире" с кристально чистым и звонким Россини от маэстро Альберто Дзедды, слишком недавнее, к несчастью для этой премьеры музтеатра) на фоне превышающего все санитарные нормы количества откровенной фальши, звучавшей из оркестровой ямы. Как можно было выносить на премьеру настолько сырое, мягко говоря, качество вокала — тоже неясно. Партию Бартоло в исполнении Романа Улыбина портили глухой расфокусированный звук и приблизительная интонация; Дмитрий Степанович в какой уже раз подтвердил репутацию артиста в принципе способного, но неровного, которого иногда опасно заносит — вот и тут его Базилио оказался не пройдохой, а совсем уж нелепым городским сумасшедшим, который большую часть партии пропел с перекореженным носовым тембром. Почти все ансамбли звучали сущей кашей. Не добавляли приятности зыбкие и тяжеловесные колоратуры меццо Елены Максимовой (Розина) и дурная дикция при объемистом баритоне Арсена Согомоняна (Фигаро). На общем фоне даже Алексей Кудря (Альмавива), вытянувший через не могу свою серенаду, но потом распевшийся, смотрелся каким-то посланцем истинной культуры бельканто — заклинания о ее культивировании в наших краях звучат уже давно, но на наших сценах прижиться ей, как видно, по-прежнему трудно.
СЕРГЕЙ ХОДНЕВ
Коммерсантъ