Новая постановка «Мазепы» Чайковского в Большом театре.
Фото: Дамир Юсупов / Большой театр
На исторической сцене Большого театра прошла предпоследняя оперная премьера сезона: при поддержке ВТБ театр выпустил новую постановку «Мазепы» Чайковского. Музыкальным руководителем выступил главный дирижер Большого Туган Сохиев, а режиссером — Евгений Писарев, для которого это и первое обращение к русской опере, и первый опыт трагического музыкального спектакля. Рассказывает Сергей Ходнев.
Предыдущую, работы Роберта Стуруа, постановку «Мазепы» Большой показал в январе 2004 года — и куда было истории гетмана-злодея из пушкинской «Полтавы» претендовать в тот момент на чрезвычайную злободневность. Ну в самом деле: споры вокруг фильма 2001 года «Молитва о гетмане Мазепе» уже отгремели. До «оранжевой революции» месяцы и месяцы. Границы, хранимые Будапештским меморандумом, кажутся нерушимыми. Но, как говорится все в той же поэме, «кто испытующим умом / проникнет бездну роковую / души коварной?» И после всего с тех пор случившегося поди-ка удержись от политических аналогий.
Так что когда в третьем акте оперы Чайковского сцена являет зрителю дымящееся пепелище с расстрелянным «пазиком» и горестно разбросанными сумками из клетчатой клеенки, зритель — куда ему деться — мало сомневается. Неудачливый сепаратист Мазепа в куртке-аляске поверх костюма и несчастный хлопец Андрей в камуфляже (главную теноровую партию вдобавок поручили в премьерном составе украинцу Дмитро Попову) сталкиваются где-то в Донбассе. Как иначе, если во втором действии нам показывали, судя по придуманным Ольгой Шаишмелашвили костюмам, времена Гражданской войны на Украине же, ну а в первом — полтавский 1709 год с петровскими мундирами, оселедцами и гопаком?
Сам этот режиссерский прием, переносящий каждый следующий акт оперы в новый век, не новинка и не диво. Публика Большого наверняка припомнит «Кавалера розы» в постановке Стивена Лоулесса (2012), которая на этой миграции из XVIII века в XX и была построена. Из отечественных постановщиков примерно то же самое — под невкусным соусом дум о фатуме национальной истории — делал в своих «Пиковых дамах» Юрий Александров. Сложность с «Мазепой» в постановке Евгения Писарева скорее в том, что тут решительно непонятно, для чего режиссеру эта метода понадобилась,— если только не предположить, что это вариант «я надену все лучшее сразу»: и ретроградам показать мониста и волнующуюся ниву, и каким-никаким, но приемом козырнуть, и прозрачно намекнуть на современность.
При всем том партитура Чайковского изумительно под управлением маэстро Сохиева звучит — как роскошная, нафабренная, искушенно устроенная мрачнейшая симфоническая поэма с адамантовым чувством формы. Быть музыкальной драмой ей труднее. На премьерном показе в первом акте оркестр элементарно заглушал певцов, хотя там в этот раз в достатке было к чему прислушиваться и с кем работать поделикатнее. К вроде бы отменному — насколько можно было расслышать — lirico-spinto того же Дмитро Попова (который в последние несколько лет именно русскую оперу с успехом поет на Западе), например. К дебютантке Большого Анне Шаповаловой, которая явно волновалась поначалу, но ладно, изящно и звонко спела свою Марию — возлюбленную Мазепы и дочь его супостата Кочубея, обрекаемого на казнь. Идеально чувствовал себя в премьерной ситуации, судя по всему, разве что статный вокально мариинский бас Станислав Трофимов (Кочубей). Международная звезда Желько Лучич, которого Большой пригласил на роль гетмана-изменника, ничем в этой роли не поразил: опытному вердиевскому баритону, как ни странно, Мазепа давался тяжело, интонация плыла, чаемый шекспировский образ век за веком все никак не складывался. Да и у Елены Манистиной, на премьере певшей Любовь, супругу Кочубея и мать Марии, не хватало в этот раз мощи, звучности, но и чисто театральной объемности тоже.
Но и режиссер всем им не лучший помощник: сценические отношения героев выглядят формальными вне зависимости от того, что за век на сцене. Как, увы, и массовые мизансцены. Трудно сказать, что больше отдает какими-нибудь 1970-ми (и не в лучшем их театральном изводе) — первый акт с наивным малороссийским колоритом или сцена казни Кочубея и Искры во втором действии, где хор, выстроившись на авансцене лицом в зал, «смотрит», как расстреливают у него за спиной двух осужденных.
Постановщик, правда, настаивает, что его «Мазепа» — высказывание прежде всего о трагедии войны; вот у него и первый акт открывается пантомимой с набором рекрутов, и во втором мелькают намеки на «Белую гвардию», и перед третьим симфонический антракт «Полтавский бой» иллюстрируется черно-белым киномонтажом, где мелькают всевозможные баталии от Полтавы до Великой Отечественной. Но война ли виной тому, что юная Мария (страшная трансгрессия!) полюбила старого Мазепу и отвергла бедного Андрея? В войне ли дело, если она едва слышит родных отца и мать? Очевидно, нет — но человеческий, нутряной, не сводимый к ходульным обобщениям план в спектакле слабее всего.
Но зато — в том числе благодаря скупым декорациями Зиновия Марголина и видеопроекциям Анастасии Быковой — спектакль этот полон успокоительно-богатой зрелищности. Визуальность крепко сколочена, костюмы нарядные; есть, правда, странности вроде деревянных лошадей в натуральную величину, которые во время «Полтавского боя» для замыслов каких-то непонятных спускаются с колосников, пятнадцать секунд эффектно кувыркаются в воздухе — и исчезают обратно. Но, конечно, тем величавее впечатление от бюджетно-сметных возможностей театра. Который, похоже, нашел в лице Евгения Писарева, прежде ставившего в Большом спектакли-багатели («Свадьба Фигаро», «Севильский цирюльник»), перспективного автора для «серьезных» зрительских хитов: эффектно, размашисто, энергично, даже вроде бы со значением. А что противоречиво — во-первых, война все спишет, а во-вторых — что делать, коли люди существа противоречивые во все времена. В том числе и при Мазепе, который, будучи человеком недурно образованным, наверняка имел в жизни немало случаев с солдатской прямотой процитировать бессмертное наблюдение Ювенала: «De virtute locuti clunem agitant». Или, если москальскою мовою, «о добродетели речи ведут — и задницей крутят».