«Самое счастливое время у Ефремова было, когда играл Иванушку-дурачка»
12 июня 2021 ● "Известия"
Худрук РАМТ Алексей Бородин — про взрослых в детском театре, праве первой ночи, беременных актрисах и страшном ограблении.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
детстве люди гораздо лучше, чем потом во взрослой жизни, считает Алексей Бородин. Худрук Российского Академического молодежного театра полагает, что с годами жизнь постепенно загоняет человека в рамки, и индивидуальности становятся в ряд обыкновенных граждан. О том, как не состариться раньше времени, сохранить наследие, заманить Стоппарда и достойно отметить 100 лет РАМТ, Алексей Бородин рассказал «Известиям» накануне собственного юбилея.
Полжизни за РАМТ
— Мало кто задумывался, что у театра, как и у людей, есть родословная. В генеалогическом древе РАМТ можно обнаружить Островского, у которого в этом здании был театральный кружок. Здесь начинался МХАТ 2-й. Работала Наталия Сац, создавшая позже свой театр. Скажите, чья кровь чувствуется больше?
— Очень-очень трудно сказать. Театру 100 лет, зданию — 200. Здесь было невероятное количество талантливых людей. Конечно, Александр Островский, Михаил Лентовский. Потом в этих стенах появился МХАТ 2-й, которым руководил великий Михаил Чехов.
Московский театр для детей переехал сюда из здания, в котором сейчас находится электротеатр «Станиславский». Там, на Тверской, Наталия Сац и создала РАМТ. Конечно, так он стал именоваться уже при мне.
Тогда говорили: всё лучшее — детям. Такой довольно фальшивый лозунг. Будто всё худшее — взрослым. Но Наталия Ильинична этим воспользовалась. Добилась, чтобы прекрасное здание у Большого театра в 1936 году отдали Центральному детскому театру (ЦДТ). МХАТ-2-й был изгнан отсюда и закрыт.
В РАМТ надо ночью прийти. Образы всех этих людей живут здесь. Я уверен. Пространство напоено их энергией. Театр — это же энергия, прежде всего творческая, человеческая.
— Не у всех была счастливая судьба. Чехов уехал за границу…
— Наталия Сац проработала полтора года и ее как жену врага народа отправили в лагерь. Когда она вернулась, здесь уже шла другая жизнь. Театром руководили Леонид Волков и Ольга Пыжова.
Взлет ЦДТ связывают с именами директора Константина Шах-Азизова и главного режиссера Марии Осиповны Кнебель. Тогда здесь появились Анатолий Эфрос, Виктор Розов, Олег Ефремов.
Время идет, мы двигаемся дальше. Мой учитель Юрий Завадский любил приводить в пример слова своего педагога Евгения Вахтангова: «Нет сегодня, а есть — из вчера в завтра». Мы знаем, что было до нас. И вместе с тем живем сегодняшним нервом. Я пытаюсь продолжить дело, которому они отдали всю жизнь. А теперь я отдаю свою, насколько могу.
Сцена из спектакля «Василисса» на сцене Российского академического молодежного театра (РАМТ)
Фото: РИА Новости/Екатерина Чеснокова
— Вы хотите соответствовать этим людям?
— Вряд ли это получается, но хотелось бы.
— Если бы не получалось, вы бы 40 лет не руководили РАМТом. Почему вы недооцениваете себя?
— Недооцениваю, да. Самое главное, чтобы не было застоя, стагнации. Театр должен работать всегда и как можно больше. У нас есть большая сцена. Но мы задействуем и другие пространства. Превращаем репетиционный зал в «Черную комнату». Фойе верхнего яруса — в маленькую сцену. А еще есть «белая комната» — бывший антресольный зал. Играем спектакли во внутреннем дворе. Очень важно, чтобы в театре существовало броуновское движение. А моя задача — держать берега, дабы оно не расплескивалось.
Среда для «Современника»
— Под этой крышей начинал реформатор русского театра Олег Ефремов, когда после окончания Школы-студии МХАТ его не взяли ни в один театр. Говорят, сюда он попал по блату. Так ли?
— Рассказывают, что Олега Ефремова будто бы углядел и пригласил в театр Шах-Азизов. У него был глаз-алмаз. В ЦДТ не просто так набирали, сюда попасть всегда было трудно. Но талант сразу видно.
— Как после Ивана-дурака, которого Ефремов играл в сказке, актер решил создать «Современник»?
— Олег Николаевич, сидя в этом кабинете, говорил мне, что самое счастливое время было, когда он играл Иванушку-дурачка в «Коньке-горбунке». Кстати, я ходил на него в детстве. Все было замешано не на халтуре, не на принижении «мол, деткам и так сойдет», а на честном творчестве.
Ефремов был в театре комсоргом. Здесь он поставил свой первый спектакль «Димка-невидимка». Его я тоже помню. Здесь он встретился с Кнебель, Розовым, Эфросом. Тогда наш театр был на подъеме — лучшие режиссеры, драматурги, художники. Среда, которая создавалась здесь, и привела его к «Современнику».
Олег Ефремов (справа) в спектакле «Конек-горбунок» на сцене РАМТа
Фото: ТАСС
— Раньше, если молодых артистов не брали в известные театры, то им указывали на ТЮЗ: мол, дорога им только туда, где одна перспектива — играть пионеров, кошечек и собачек. К детскому театру было пренебрежительное отношение. Вы сумели переломить это. К вам до сих пор стремятся?
— Да. У нас нет возможности брать еще и еще. Во времена, про которые вы рассказываете, действительно были такие специфические детские театры. И ведомственность существовала. Но все зависело от того, кто возглавляет коллектив. В нашем театре служили художники, работавшие не для того, чтобы соответствовать школьной программе.
Здесь развивалось интересное тюзовское движение. При ВТО (Всероссийское театральное общество) организовали лабораторию. Руководила ею Мария Кнебель, работали Зиновий Корогодский, Лев Додин из Ленинграда, Борис Наравцевич из Горького, Адольф Шапиро из Рижского ТЮЗа, Владимир Кузьмин, главный режиссер этого театра.
Уверен, если к подросткам относиться как к взрослым, ну или хотя бы как к своим детям, с ними будет интересно. Вообще, мое глубокое убеждение, что в детстве люди гораздо лучше, чем потом во взрослой жизни, потому что они открыты. А взрослеющего человека жизнь постепенно загоняет в рамки. И индивидуальности часто нивелируются, становятся в ряд обыкновенных граждан.
— За 40 лет, что вы верны этому театру, никто не пытался соблазнить вас другой сценой?
— Не соблазнили и, слава богу. Меня звали ставить спектакли в разные театры. Но я всегда думал: «Я же все это могу здесь поставить. Зачем я буду куда-то уходить?» Соглашался только на оперные постановки. Еще дважды ставил в Исландии.
Я пытаюсь сделать так, чтобы людям, работающим здесь, было интересно. А значит, смею надеяться, и зрители заинтересуются. Это основная задача. Потому что главные в театре — зрители.
Право первой ночи
— Как вам удалось наладить контакт с живым классиком, британским драматургом Томом Стоппардом и поставить по его пьесе «Берег утопии» — самый длинный спектакль в Москве?
— Когда я только пришел сюда, давным-давно, вместе с Анной Некрасовой поставил спектакль по моему любимому роману Виктора Гюго «Отверженные». Играли его в два вечера, так что опыт продолжительных постановок у меня был.
А потом случилась счастливая для меня и для театра встреча с Томом Стоппардом. Когда переводчик Аркадий Островский принес пьесу-трилогию «Берег утопии», я был поражен. Другие театры побоялись за нее взяться (она огромна — сразу три произведения, три спектакля), а я решился — и оказался прав.
Конечно, надо было проявить некое упорство, чтобы это осуществить. Года полтора работали. За это время очень подружились со Стоппардом. Том много раз прилетал из Лондона на репетиции. Ему было интересно, как мы ставим. В это же время «Берег утопии» репетировали в Нью-Йорке.
Наша постановка шла 10 лет. Мы играли спектакль целый день, с пятью перерывами.
Сцена из спектакля по пьесе Тома Стоппарда «Берег утопии» в постановке Алексея Бородина на сцене Российского академического молодежного театра, 2007 год
Фото: ТАСС/Александр Куров
— Не планируете продолжить работу со Стоппардом?
— Наше сотрудничество не прерывается. После «Берега» мы поставили еще две пьесы Стоппарда: Адольф Шапиро выпустил Rock’n’roll, я — «Проблему». Сейчас жду перевод новой пьесы «Леопольдштадт».
— Теперь у вас «право первой ночи»?
— Да-да. «Леопольдштадтом» очень многие театры интересуются. А Том им отвечает: «Нет-нет-нет. Это для РАМТа!» И присылает пьесу мне. Он считает наш театр своим.
— Сейчас в театрах налицо кадровый кризис. Вы единственный, кто решил проблему с преемником. Взяли себе последователя. Теперь вам многие завидуют. Что вас к этому подтолкнуло? Не хотели, чтобы театр остался у разбитого корыта?
— Знаете, ничто не вечно, все происходит неожиданно, и что будет дальше — неизвестно. Поэтому всегда думаешь о том, как дело продолжится, когда ты не сможешь работать. Я понял, что обязательно нужно что-то придумать. Мне хотелось, чтобы это была естественная передача, а не так, как часто происходит.
У нас работает большое количество молодых талантливых режиссеров. Егор Перегудов показался мне наиболее основательным, тем, кто сможет подхватить дело и вести его самостоятельно. Безусловно, мы разные индивидуальности, но у нас есть некое пересечение по мировоззрению, по художественным устремлениям. Сейчас мы вместе с ним здесь существуем.
Так как все в нашей жизни — утопия (может быть, это в каком-то смысле тоже утопия), но я уверен, что поступил правильно. Я — молодец.
— У вас в кабинете висит в одной раме несколько фото. На одном снимке четыре актрисы беременные, а на другом — они уже с детьми. Вам не кажется, что это олицетворение вашего театра?
— Здорово, что вы заметили. Я тоже считаю, что это олицетворение нашего театра. Девчонки подарили мне эту прекрасную фотографию на день рождения. Здесь все четверо — наши ведущие актрисы. И так получилось, что они одновременно забеременели. Можете себе представить, что это было для репертуара? Но я всегда радуюсь, когда приходит актриса и, потупя взор, начинает: «Я должна вам сказать…» Она может не продолжать. Я всегда говорю: «Ну и молодец! Здорово!» Я радуюсь и не сомневаюсь, что дома они не усидят. Вернутся через две недели после родов.
Алексей Бородин
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
— Что устроите на 100-летие РАМТа?
— За эти годы, что я здесь, было столько всяких -летий. И всегда мы устраивали хорошие праздники, делали капустники. А 100-летия я немножко боюсь: слишком ответственный юбилей. Поэтому стараюсь немного снизить пафос этой даты. Что такое 100 лет по сравнению с вечностью? Совсем ничего. Это у меня такой юмор. (Улыбается.)
— Кокетство.
— Не кокетство, нет. Просто я больше всего боюсь пафоса. Подумаешь, 100 лет. Соберемся и решим, что делать. Решили, что празднование состоится в начале нового сезона, поскольку сам юбилейный день летом, когда сезон уже заканчивается. Даже точной даты нет. Кто-то говорит 13 июля, а другие спорят, что 13 июня.
Средство Макропулоса
— Вы полжизни прослужили в РАМТе. А то, что вам 80 лет, никто не скажет. Вы, как Александр Збруев, — вечный мальчик.
— Видите, Збруев молодец — значит, и я ничего.
— Вы знаете «средство Макропулоса»?
— Не знаю. (Улыбается.) Я абсолютно уверен в том, что надо стараться сохранять в себе молодость. У нас был спектакль «Ловушка номер 46, рост второй» по пьесе Юрия Щекочихина. Там герою 13 лет. В свои 13 я то же самое проживал. В постановке «Эраст Фандорин» герою 20 лет. Я помню себя в этом возрасте — со всеми своими проблемами, радостями, тревогами. Возраст вещь довольно странная. Когда мне было 50, я был старше, чем сейчас. Вдруг навалилась тяжесть какая-то, стал уставать чаще. А сейчас я принимаю жизнь так, как она есть. Я не знаю, что будет через пять минут, через час, не говоря уже про завтра. Как будет, так и будет.
— А с какого возраста вы себя помните?
— Года три или четыре. Я очень хорошо помню свои впечатления.
Сцена из спектакля «Эраст Фандорин»
Фото: РАМТ/ramt.ru
— Что это было?
— Мы жили на третьем этаже. И вдруг в окне появилось лицо. Мы сцепились взглядом. Он на меня так посмотрел…
— Зло?
— Да. И приказал что-то. А потом исчез. Я никому не рассказывал про это.
— Вы так испугались?
— Ужасно, ужасно. Видно, он разглядывал в окно что-то. Не знаю, что дальше было. Может, отомкнул дверь отмычкой. Утром все поняли, что пропала мамина шуба.
— У вас травма на всю жизнь.
— Да-да. Я даже маме никогда не рассказывал. Как-то это во мне жило. Человек в окне был жуткий и страшный, с перекошенной рожей.
— В работе вам эти переживания пригодились?
— Не знаю. Но я страшно люблю детективы с лихо закрученным сюжетом, интересной историей. А если вдруг в фильме страшный момент, я закрываю глаза руками и сквозь пальцы подглядываю.
— Вы так боитесь?
— Да. До сих пор.
Алексей Бородин
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
— Как отметите свой юбилей?
— Я не хотел. Но думаю, что все-таки в театре что-то организуют. Вообще, надо проскакивать юбилеи. Смешно, что нужно праздновать 70 лет. А уж в 80 вообще надо сидеть тихо. Заявлять об этом совершенно не обязательно.
6 июня еще родился Александр Сергеевич Пушкин. Так что, если не мой юбилей, то его день рождения отпраздновать можно.
Справка «Известий»
Алексей Бородин — режиссер, народный артист России, лауреат Государственной премии. 6 июня 1941 года — родился в Циндао (Китай). 1968 — окончил ГИТИС, режиссерский факультет (курс Юрия Завадского). С 1971 — преподает в ГИТИСе. С 1973 по 1980— главный режиссер Кировского театра юного зрителя. C 1980 — возглавляет РАМТ. Удостоен премий и наград, в том числе орденов Дружбы, Почета и «За заслуги перед Отечеством» 3-й и 4-й степеней, а также Премии президента РФ.
детстве люди гораздо лучше, чем потом во взрослой жизни, считает Алексей Бородин. Худрук Российского Академического молодежного театра полагает, что с годами жизнь постепенно загоняет человека в рамки, и индивидуальности становятся в ряд обыкновенных граждан. О том, как не состариться раньше времени, сохранить наследие, заманить Стоппарда и достойно отметить 100 лет РАМТ, Алексей Бородин рассказал «Известиям» накануне собственного юбилея.
Полжизни за РАМТ
— Мало кто задумывался, что у театра, как и у людей, есть родословная. В генеалогическом древе РАМТ можно обнаружить Островского, у которого в этом здании был театральный кружок. Здесь начинался МХАТ 2-й. Работала Наталия Сац, создавшая позже свой театр. Скажите, чья кровь чувствуется больше?
— Очень-очень трудно сказать. Театру 100 лет, зданию — 200. Здесь было невероятное количество талантливых людей. Конечно, Александр Островский, Михаил Лентовский. Потом в этих стенах появился МХАТ 2-й, которым руководил великий Михаил Чехов.
Московский театр для детей переехал сюда из здания, в котором сейчас находится электротеатр «Станиславский». Там, на Тверской, Наталия Сац и создала РАМТ. Конечно, так он стал именоваться уже при мне.
Тогда говорили: всё лучшее — детям. Такой довольно фальшивый лозунг. Будто всё худшее — взрослым. Но Наталия Ильинична этим воспользовалась. Добилась, чтобы прекрасное здание у Большого театра в 1936 году отдали Центральному детскому театру (ЦДТ). МХАТ-2-й был изгнан отсюда и закрыт.
В РАМТ надо ночью прийти. Образы всех этих людей живут здесь. Я уверен. Пространство напоено их энергией. Театр — это же энергия, прежде всего творческая, человеческая.
— Не у всех была счастливая судьба. Чехов уехал за границу…
— Наталия Сац проработала полтора года и ее как жену врага народа отправили в лагерь. Когда она вернулась, здесь уже шла другая жизнь. Театром руководили Леонид Волков и Ольга Пыжова.
Взлет ЦДТ связывают с именами директора Константина Шах-Азизова и главного режиссера Марии Осиповны Кнебель. Тогда здесь появились Анатолий Эфрос, Виктор Розов, Олег Ефремов.
Время идет, мы двигаемся дальше. Мой учитель Юрий Завадский любил приводить в пример слова своего педагога Евгения Вахтангова: «Нет сегодня, а есть — из вчера в завтра». Мы знаем, что было до нас. И вместе с тем живем сегодняшним нервом. Я пытаюсь продолжить дело, которому они отдали всю жизнь. А теперь я отдаю свою, насколько могу.
Сцена из спектакля «Василисса» на сцене Российского академического молодежного театра (РАМТ)
Фото: РИА Новости/Екатерина Чеснокова
— Вы хотите соответствовать этим людям?
— Вряд ли это получается, но хотелось бы.
— Если бы не получалось, вы бы 40 лет не руководили РАМТом. Почему вы недооцениваете себя?
— Недооцениваю, да. Самое главное, чтобы не было застоя, стагнации. Театр должен работать всегда и как можно больше. У нас есть большая сцена. Но мы задействуем и другие пространства. Превращаем репетиционный зал в «Черную комнату». Фойе верхнего яруса — в маленькую сцену. А еще есть «белая комната» — бывший антресольный зал. Играем спектакли во внутреннем дворе. Очень важно, чтобы в театре существовало броуновское движение. А моя задача — держать берега, дабы оно не расплескивалось.
Среда для «Современника»
— Под этой крышей начинал реформатор русского театра Олег Ефремов, когда после окончания Школы-студии МХАТ его не взяли ни в один театр. Говорят, сюда он попал по блату. Так ли?
— Рассказывают, что Олега Ефремова будто бы углядел и пригласил в театр Шах-Азизов. У него был глаз-алмаз. В ЦДТ не просто так набирали, сюда попасть всегда было трудно. Но талант сразу видно.
— Как после Ивана-дурака, которого Ефремов играл в сказке, актер решил создать «Современник»?
— Олег Николаевич, сидя в этом кабинете, говорил мне, что самое счастливое время было, когда он играл Иванушку-дурачка в «Коньке-горбунке». Кстати, я ходил на него в детстве. Все было замешано не на халтуре, не на принижении «мол, деткам и так сойдет», а на честном творчестве.
Ефремов был в театре комсоргом. Здесь он поставил свой первый спектакль «Димка-невидимка». Его я тоже помню. Здесь он встретился с Кнебель, Розовым, Эфросом. Тогда наш театр был на подъеме — лучшие режиссеры, драматурги, художники. Среда, которая создавалась здесь, и привела его к «Современнику».
Олег Ефремов (справа) в спектакле «Конек-горбунок» на сцене РАМТа
Фото: ТАСС
— Раньше, если молодых артистов не брали в известные театры, то им указывали на ТЮЗ: мол, дорога им только туда, где одна перспектива — играть пионеров, кошечек и собачек. К детскому театру было пренебрежительное отношение. Вы сумели переломить это. К вам до сих пор стремятся?
— Да. У нас нет возможности брать еще и еще. Во времена, про которые вы рассказываете, действительно были такие специфические детские театры. И ведомственность существовала. Но все зависело от того, кто возглавляет коллектив. В нашем театре служили художники, работавшие не для того, чтобы соответствовать школьной программе.
Здесь развивалось интересное тюзовское движение. При ВТО (Всероссийское театральное общество) организовали лабораторию. Руководила ею Мария Кнебель, работали Зиновий Корогодский, Лев Додин из Ленинграда, Борис Наравцевич из Горького, Адольф Шапиро из Рижского ТЮЗа, Владимир Кузьмин, главный режиссер этого театра.
Уверен, если к подросткам относиться как к взрослым, ну или хотя бы как к своим детям, с ними будет интересно. Вообще, мое глубокое убеждение, что в детстве люди гораздо лучше, чем потом во взрослой жизни, потому что они открыты. А взрослеющего человека жизнь постепенно загоняет в рамки. И индивидуальности часто нивелируются, становятся в ряд обыкновенных граждан.
— За 40 лет, что вы верны этому театру, никто не пытался соблазнить вас другой сценой?
— Не соблазнили и, слава богу. Меня звали ставить спектакли в разные театры. Но я всегда думал: «Я же все это могу здесь поставить. Зачем я буду куда-то уходить?» Соглашался только на оперные постановки. Еще дважды ставил в Исландии.
Я пытаюсь сделать так, чтобы людям, работающим здесь, было интересно. А значит, смею надеяться, и зрители заинтересуются. Это основная задача. Потому что главные в театре — зрители.
Право первой ночи
— Как вам удалось наладить контакт с живым классиком, британским драматургом Томом Стоппардом и поставить по его пьесе «Берег утопии» — самый длинный спектакль в Москве?
— Когда я только пришел сюда, давным-давно, вместе с Анной Некрасовой поставил спектакль по моему любимому роману Виктора Гюго «Отверженные». Играли его в два вечера, так что опыт продолжительных постановок у меня был.
А потом случилась счастливая для меня и для театра встреча с Томом Стоппардом. Когда переводчик Аркадий Островский принес пьесу-трилогию «Берег утопии», я был поражен. Другие театры побоялись за нее взяться (она огромна — сразу три произведения, три спектакля), а я решился — и оказался прав.
Конечно, надо было проявить некое упорство, чтобы это осуществить. Года полтора работали. За это время очень подружились со Стоппардом. Том много раз прилетал из Лондона на репетиции. Ему было интересно, как мы ставим. В это же время «Берег утопии» репетировали в Нью-Йорке.
Наша постановка шла 10 лет. Мы играли спектакль целый день, с пятью перерывами.
Сцена из спектакля по пьесе Тома Стоппарда «Берег утопии» в постановке Алексея Бородина на сцене Российского академического молодежного театра, 2007 год
Фото: ТАСС/Александр Куров
— Не планируете продолжить работу со Стоппардом?
— Наше сотрудничество не прерывается. После «Берега» мы поставили еще две пьесы Стоппарда: Адольф Шапиро выпустил Rock’n’roll, я — «Проблему». Сейчас жду перевод новой пьесы «Леопольдштадт».
— Теперь у вас «право первой ночи»?
— Да-да. «Леопольдштадтом» очень многие театры интересуются. А Том им отвечает: «Нет-нет-нет. Это для РАМТа!» И присылает пьесу мне. Он считает наш театр своим.
— Сейчас в театрах налицо кадровый кризис. Вы единственный, кто решил проблему с преемником. Взяли себе последователя. Теперь вам многие завидуют. Что вас к этому подтолкнуло? Не хотели, чтобы театр остался у разбитого корыта?
— Знаете, ничто не вечно, все происходит неожиданно, и что будет дальше — неизвестно. Поэтому всегда думаешь о том, как дело продолжится, когда ты не сможешь работать. Я понял, что обязательно нужно что-то придумать. Мне хотелось, чтобы это была естественная передача, а не так, как часто происходит.
У нас работает большое количество молодых талантливых режиссеров. Егор Перегудов показался мне наиболее основательным, тем, кто сможет подхватить дело и вести его самостоятельно. Безусловно, мы разные индивидуальности, но у нас есть некое пересечение по мировоззрению, по художественным устремлениям. Сейчас мы вместе с ним здесь существуем.
Так как все в нашей жизни — утопия (может быть, это в каком-то смысле тоже утопия), но я уверен, что поступил правильно. Я — молодец.
— У вас в кабинете висит в одной раме несколько фото. На одном снимке четыре актрисы беременные, а на другом — они уже с детьми. Вам не кажется, что это олицетворение вашего театра?
— Здорово, что вы заметили. Я тоже считаю, что это олицетворение нашего театра. Девчонки подарили мне эту прекрасную фотографию на день рождения. Здесь все четверо — наши ведущие актрисы. И так получилось, что они одновременно забеременели. Можете себе представить, что это было для репертуара? Но я всегда радуюсь, когда приходит актриса и, потупя взор, начинает: «Я должна вам сказать…» Она может не продолжать. Я всегда говорю: «Ну и молодец! Здорово!» Я радуюсь и не сомневаюсь, что дома они не усидят. Вернутся через две недели после родов.
Алексей Бородин
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
— Что устроите на 100-летие РАМТа?
— За эти годы, что я здесь, было столько всяких -летий. И всегда мы устраивали хорошие праздники, делали капустники. А 100-летия я немножко боюсь: слишком ответственный юбилей. Поэтому стараюсь немного снизить пафос этой даты. Что такое 100 лет по сравнению с вечностью? Совсем ничего. Это у меня такой юмор. (Улыбается.)
— Кокетство.
— Не кокетство, нет. Просто я больше всего боюсь пафоса. Подумаешь, 100 лет. Соберемся и решим, что делать. Решили, что празднование состоится в начале нового сезона, поскольку сам юбилейный день летом, когда сезон уже заканчивается. Даже точной даты нет. Кто-то говорит 13 июля, а другие спорят, что 13 июня.
Средство Макропулоса
— Вы полжизни прослужили в РАМТе. А то, что вам 80 лет, никто не скажет. Вы, как Александр Збруев, — вечный мальчик.
— Видите, Збруев молодец — значит, и я ничего.
— Вы знаете «средство Макропулоса»?
— Не знаю. (Улыбается.) Я абсолютно уверен в том, что надо стараться сохранять в себе молодость. У нас был спектакль «Ловушка номер 46, рост второй» по пьесе Юрия Щекочихина. Там герою 13 лет. В свои 13 я то же самое проживал. В постановке «Эраст Фандорин» герою 20 лет. Я помню себя в этом возрасте — со всеми своими проблемами, радостями, тревогами. Возраст вещь довольно странная. Когда мне было 50, я был старше, чем сейчас. Вдруг навалилась тяжесть какая-то, стал уставать чаще. А сейчас я принимаю жизнь так, как она есть. Я не знаю, что будет через пять минут, через час, не говоря уже про завтра. Как будет, так и будет.
— А с какого возраста вы себя помните?
— Года три или четыре. Я очень хорошо помню свои впечатления.
Сцена из спектакля «Эраст Фандорин»
Фото: РАМТ/ramt.ru
— Что это было?
— Мы жили на третьем этаже. И вдруг в окне появилось лицо. Мы сцепились взглядом. Он на меня так посмотрел…
— Зло?
— Да. И приказал что-то. А потом исчез. Я никому не рассказывал про это.
— Вы так испугались?
— Ужасно, ужасно. Видно, он разглядывал в окно что-то. Не знаю, что дальше было. Может, отомкнул дверь отмычкой. Утром все поняли, что пропала мамина шуба.
— У вас травма на всю жизнь.
— Да-да. Я даже маме никогда не рассказывал. Как-то это во мне жило. Человек в окне был жуткий и страшный, с перекошенной рожей.
— В работе вам эти переживания пригодились?
— Не знаю. Но я страшно люблю детективы с лихо закрученным сюжетом, интересной историей. А если вдруг в фильме страшный момент, я закрываю глаза руками и сквозь пальцы подглядываю.
— Вы так боитесь?
— Да. До сих пор.
Алексей Бородин
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
— Как отметите свой юбилей?
— Я не хотел. Но думаю, что все-таки в театре что-то организуют. Вообще, надо проскакивать юбилеи. Смешно, что нужно праздновать 70 лет. А уж в 80 вообще надо сидеть тихо. Заявлять об этом совершенно не обязательно.
6 июня еще родился Александр Сергеевич Пушкин. Так что, если не мой юбилей, то его день рождения отпраздновать можно.
Справка «Известий»
Алексей Бородин — режиссер, народный артист России, лауреат Государственной премии. 6 июня 1941 года — родился в Циндао (Китай). 1968 — окончил ГИТИС, режиссерский факультет (курс Юрия Завадского). С 1971 — преподает в ГИТИСе. С 1973 по 1980— главный режиссер Кировского театра юного зрителя. C 1980 — возглавляет РАМТ. Удостоен премий и наград, в том числе орденов Дружбы, Почета и «За заслуги перед Отечеством» 3-й и 4-й степеней, а также Премии президента РФ.