СЕГОДНЯ ИБСЕНУ — 185

Отношения русского театра с Ибсеном никак не назовешь идилличными. Драматург, занимающий второе после Шекспира место по степени востребованности современным мировым театром, уже на протяжении многих десятилетий не может стать вполне «своим» для наших отечественных актеров и режиссеров. Лишь в начале ХХ века, когда Ибсен усилиями символистов и религиозных философов стал одним из «властителей дум» русской интеллигенции, российский театр ринулся осваивать его драмы в больших количествах, причем не без успеха.


Станиславский — Штокман, Комиссаржевская — Нора, Орленев — Освальд — вот славнейшие легенды канувшей в Лету русской театральной ибсенианы. И даже Ермолова, не питавшая, мягко говоря, симпатий к великому норвежцу, не смогла вполне избежать его влияния, отпраздновав в роли фру Алвинг один из своих последних сценических триумфов. Духовная атмосфера той уже бесконечной далекой от нас эпохи была насквозь пропитана той «значительностью», о которой с ностальгическим чувством вспоминал С. С. Аверинцев в последние годы минувшего столетия. В самом деле — не подпитывается ли наш неиссякающий интерес к так называемому «серебряному веку» ностальгией «по тому состоянию человека как типа, когда все в человеческом мире что-то значило или, в худшем случае, хотя бы хотело, пыталось, должно было значить; когда возможно было „значительное“»? В драмах Ибсена «императив значительности» достигает, как в романах Достоевского и музыке Вагнера, своего художественного апогея. И вместе с тем он в принципе не отделим от веры в личность, способную подняться не просто над так называемой «безликой массой», но вообще над уровнем средней человеческой нормы, над всеми повседневными людскими заботами и «малой правдой» чисто приватных интересов и устремлений.

«Слушайте… у него же нет пошлости. Нельзя же так писать пьесы». Эти известные слова Чехова о норвежском драматурге безошибочно точно указывают сегодня на водораздел между нашим «постсовременным» мировосприятием и театром Ибсена, всей его идейно-художественной стратегией. Имея за плечами катастрофический опыт двадцатого столетия, заставляющий нас не доверять разного рода «сверхчеловеческим» претензиям, мы почти совсем разучились смотреть на «непошлых» героев Ибсена без подозрений и скептической иронии. Желание проецировать свои жалкие страхи и не менее убогие комплексы на ушедшую в прошлое культуру делает нас все беднее, превращая в безнадежных «хронологических провинциалов». Но до тошноты пресытившись постмодернистским нигилизмом, всем этим тотальным недоверием к любым осмысленным «метарассказам» (которое, заметим, так и не стало противоядием от чреватых кровавыми эксцессами идеологических обманов), мы все острее чувствуем собственную ущербность. Измельчив все вокруг до состояния песка, мы начинаем, наконец, осознавать, что из песка ничего не построишь. И не Ибсен ли, всегда любивший сравнивать свой труд с деятельностью зодчего, может предоставить нам надежный строительный материал?

«Ибсен страдает главным образом оттого, что его не брали с точки зрения больших, как глыбы, образов», — заметил когда-то Вахтангов. Претендовать на строительство «глыб» мы сегодня, конечно, не можем. Но строить самих себя заново — обязательно придется. И если за маской чересчур «холодного» и «рационалистичного» норвежского классика все чаще будут обнаруживать живое человеческое лицо, помогающее нам в условиях тотальной дегуманизации сохранять наши собственные человеческие лица, за подвергаемую иногда сомнениям театральную актуальность Ибсена можно ни капли не беспокоиться.
 Петербургский театральный журнал
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе