1. «Евгений Онегин» (Театр им. Вахтангова, режиссер Римас Туманис)
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
«Новый спектакль Римаса Туминаса (впрочем, кто бы в этом сомневался) далек от школьных канонов восприятия и воплощения "энциклопедии русской жизни". Но на роль энциклопедии режиссерской поэтики самого Туминаса — во всяком случае, его вахтанговского периода — "Евгений Онегин" претендовать может смело. Как в любой энциклопедии, здесь собрано все: и важное, и случайное, и удачное, и не слишком. Туминас погружает сцену в атмосферу томительной меланхолии, чуть загадочного гротеска и мрачноватого юмора. Пусть герои и носят здесь исторические костюмы, но вряд ли кто-то станет утверждать, что режиссер занимается исследованием пушкинской эпохи: его сценическая фантазия, похожая на цепь снов, оторвана от бытовой реальности».
2. «Братья Карамазовы» (МХТ им. Чехова, режиссер Константин Богомолов)
Фото: Екатерина Цветкова, Коммерсантъ
«Спектакль идет без малого пять часов — но не отпускает, не дает расслабиться. И в том, как живые голоса соединены в нем с микрофонными, как огромные куски текста Достоевского монтируются с импровизациями и пародиями на пошлые эротические романы, как длинные психологические дуэли персонажей сменяются псевдофольклорными номерами с участием Грушеньки в кокошнике, в том, как подобрана музыка, как используется видео и титры на экранах, то иронически комментирующие происходящее, то придающие действию эпическую торжественность — словом, в самой конструкции спектакля, в полифонии использованных приемов угадывается очень тонкий и талантливый расчет, который держит в креслах даже тех, кто недоумевает и шипит от злости. Можно, конечно, сказать, что это дьявольский расчет, но можно — что дар свыше».
3. «Гамлет: коллаж» (Театр наций, режиссер Робер Лепаж)
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
«Эстетика 1960-1970-х, ностальгически мелькающая в каждом спектакле Лепажа, появляется и здесь: стены куба трансформируются в бюро заслуженного кагэбэшника Полония, откуда опытный шпион звонит по дисковому телефону в Париж — договаривается о слежке за Лаэртом. Одинокая Офелия, томно изогнувшись, расчесывает гриву под раннюю песню The Rolling Stones "As Tears Go By", звучащую из кассетника. А принц, прокравшись в библиотеку, настраивает старый телевизор, чтобы пересмотреть фильм Козинцева с Гамлетом-Смоктуновским, таким же белоголовым, как и он: мысль о заезжих актерах и "Мышеловке" новый Гамлет заимствует у предшественника. А после, тайком отперев кагэбэшный архив, находит снимок черепа Йорика — дыра в его виске вызывает понимающий смех в зале. По всему выходит: этот космический принц наш соотечественник».
4. «Королева индейцев» (Пермский театр оперы и балета, режиссер Питер Селлерс)
Фото: Алексей Гущин, Коммерсантъ
«Теодор Курентзис еще с новосибирских времен старался выстроить идеальный хоровой инструмент для европейского барочного репертуара, и вот теперь можно констатировать, что этот лабораторный эксперимент обернулся самой большой удачей за время работы Курентзиса в России. Не то чтобы прошлые перселловские работы дирижера всегда были по определению хороши — скажем, его запись "Дидоны и Энея" при всей ее неординарности можно упрекнуть в излишней вычурности. Но "Королева индейцев" в музыкальном смысле сделана, продумана и прочувствована безупречно, без единой лишней линии, без единого случайного извива даже в импровизациях».
5. «Тристан и Изольда» («Новая опера», режиссер Никола Рааб)
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
«В программке гордо перечислены все постановки "Тристана", в том числе четыре российские за всю историю существования оперы. И подтвержденного первенства "Новой оперы" было бы вполне достаточно для истории, даже если бы постановка оказалась неудачной. Но больше всего театр может гордиться тем, что, снабженный занятным режиссерским комментарием ("мы хотим просто познакомить с "Тристаном" московскую публику"), спектакль вышел и утонченной, и ясной интерпретацией, удобной для непрохладного знакомства. И просто серьезной театральной работой, которой Москве так не хватало».
6. «Билли Бадд» (Михайловский театр, режиссер Вилли Декер)
Фото: Виктор Васильев, Коммерсантъ
«События разворачиваются на фоне войны с "внешним врагом" — французами (действие происходит в 1797 году), которая в опере так и остается "холодной" — враг все время невидим и является какой-то ирреальной, но мобилизующей силой, оправдывающей жестокие порядки корабельной жизни. Французский же корабль всю оперу в тумане, но англичане ненавидят незримого врага по более чем убедительным причинам — "за это их гадкое мсье" и за то, что они "лягушатники". Перечень аналогий с текущей российской реальностью можно было бы продолжать, приглядевшись к деталям. Но и без них очевидно, что эта опера Бриттена — не то отвлеченное изысканное искусство, к которому привыкли в этих стенах».
7. «Весна священная» (Большой театр, хореограф Татьяна Баганова)
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
«Из крана сыпался красный песок и сочилась, не утоляя жажды, гигантская дутая зеленая капля. Отработанные и пронумерованные кучи красной "земли" бугрились по краям сцены. Мужчины вскапывали планшет, вооружившись всамделишными лопатами, и подолгу застревали на их рукоятках, точно пригвожденные насекомые в коллекции некоего исполинского энтомолога. Присутствие невидимого вивисектора-экспериментатора ощущалось, как вездесущность оруэлловского Большого Брата. С колосников спускался циклопический портрет очкарика с черной дырой рта (Стравинского? Лаврентия Берии? безымянного бюрократа? — зависит от фантазии зрителя) — и женщины яростно раздирали его на части. С театральных же небес являлся дощатый лабораторный стол с цилиндрической лампищей Ильича и стеклянными банками: с этого стола в продолговатое исполинское корыто будут сваливаться женщины, как говяжий фарш из мясорубки. И, не вставая с колен, устроят неистовую жертвенную пляску, вздымая волосами тучи цементной пыли. В финале этой "Весны", уже сто лет заканчивающейся смертью (настоящей или "маленькой", как изысканные французы именуют оргазм), замученное человечество ждет однозначное избавление — по-весеннему бурный душ, пролившийся на изгвазданные тела».
8. «Майерлинг» (Муз. театр им. Станиславского и Немировича-Данченко, хореограф Кеннет Макмиллан)
Фото: Олег Черноус, Коммерсантъ
«Не превосходный танец, а огромный драматический дар Сергея Полунина сделал его Рудольфа художественным событием. Скованный в первых минутах спектакля, почти потерявшийся в многолюдной свадебной массовке, ко второй сцене артист стал центром, смыслом и оправданием этого "клюквенного" балета. От него невозможно оторвать глаз: почти клиническая картина саморазрушения Рудольфа обрастает все новыми душераздирающими подробностями, заставляя всерьез вздрагивать, когда полубезумный принц приставляет к виску пистолет или втыкает в вену шприц с морфием. Психологический экстрим дополнен нежной лирикой. Одним из самых сильных эпизодов этого переполненного истериками балета становится статичная сцена дворцового концерта, почти кинематографический крупный план: на авансцене неподвижный Рудольф-Полунин слушает оперную арию, и в глазах принца можно прочитать всю его блистательную и проигранную жизнь»
9. «Онегин» (Большой театр, хореограф Джон Крэнко)
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
«Публика осталась в восторге: стоячей овации, к которой присоединились новый попечитель Большого Роман Абрамович и московский культурный министр Сергей Капков, хватило на три полновесных поклона всей труппы. "Онегиным" Большой убил сразу несколько зайцев: расписался в полной эстетической благонадежности, порадовал своих солистов богатыми ролями, приобрел кассовый спектакль и малогабаритный несложный балет, не требующий долгих многолюдных репетиций».
10. «Пламя Парижа» (Михайловский театр, хореограф Михаил Мессерер)
Фото: Виктор Васильев, Коммерсантъ
«Вооруженное деревянными ружьями и вилами "Пламя" оказалось оптимистичной выставкой достижений танцевального хозяйства — не только ведущих премьеров, но и труппы в целом, особенно ее мужской части. Выставкой жизнерадостной и понятной: получилось как раз то "искусство, которое принадлежит народу", каким оно было и восемьдесят, и шестьдесят лет назад. И сегодняшний народ, изменивший обличье, но не суть, опознал свое искусство оглушительной овацией: визг, свист, стенания, вопли "браво" засвидетельствовали желанность такой пищи духовной».
из рецензий авторов «Ъ», отдел культуры
Kоммерсантъ