Театры России. Физики-лирики 2.0

Фильм «9 дней одного года», так получилось, я смотрел всю свою жизнь. 
Сначала в детстве, по черно-белому телевизору «Старт».

Фильм казался мне скучным, и я недовольно ходил из комнаты, где стоял телевизор, в кухню и обратно, давая понять родителям, что пора выключить эту нудятину. Но что-то все равно цепляло – «А ты бомбу делал?», невероятно красивая Лаврова смотрит на себя в зеркало, потом страшное облучение.

…Потом я смотрел его в юности, уже смутно соображая, что это не совсем про физиков, и не совсем про ядерный реактор. Как любой классический фильм оттепели – какой-то скрытый, зашифрованный привет оттуда, из страны почти свободных и очень веселых людей – в наше брежневское время, скучное и временами очень страшное.

Потом, уже взрослым, как мне казалось, я понимал почти все – и этот их треугольник, несчастный на все три стороны, и сцену в ресторане «Арагви», и разговоры физиков.

Впрочем, нет, разговоры физиков я никогда не понимал. Ни в детстве, что естественно, ни в юности, ни во взрослом, и даже уже в старом состоянии – я никогда не мог понять, как можно выпивать, веселиться, ухаживать за девушками и одновременно говорить о термоядерной реакции. Ну, ладно, о политике. Ну, конечно, о литературе или о кино. Но о термоядерной реакции? Недавно пришлось об этом задуматься еще раз, по неожиданному поводу.

… Драматург Томас Стоппард («Розенкранц и Гильденстерн мертвы», «Влюбленный Шекспир», «Берег утопии» и др.) – давно и крепко связан с Российским академическим молодежным театром. Дружит с Алексеем Владимировичем Бородиным, его худруком. Приезжает на репетиции. Наверное, говорит актерам о тексте пьесы.

Мне бы очень хотелось послушать, что он говорил на репетициях самой последней его пьесы, поставленной в РАМТе – «Проблема». Я сидел, слушал, и постоянно думал о том, что мне это больше всего напоминает. Больше всего мне это напоминало разговоры физиков в «9 днях одного года».

Автор как будто специально «втащил» в пьесу бесконечный треп ученых (тем самых, британских) о математических моделях, экспериментальных данных, междисциплинарных исследованиях, отношениях науки со спонсорами и так далее (не бойтесь, всех эти слов в тексте нет, это я для краткости). Взял – и положил все это в канву отношений двух людей, мужчины и женщины.

Но о какой же науке они говорят?

Это и есть самое странное, загадочное в этой пьесе – наука, о которой нельзя сказать определенно, чем она в конечном счете является. Математика, биология, психология, философия? Ни то, ни другое, ни третье…

Но то же самое, пожалуй, все обычные люди могли бы сказать и о ядерной физике в 50-е, 60-е годы. Когда еще не возникло огромной научно-популярной литературы вокруг этой темы, и практически все исследования, все данные были засекречены. (Ведь речь шла, в конечном счете, о ядерной бомбе).

Мы просто не понимали, о чем говорили физики у Ромма. А они говорили тогда о важных вещах, сейчас без них, пожалуй, не обходится ни одно популярное издание – природа материи, большой взрыв, термоядерная реакция и так далее.

Стоппард попытался заглянуть туда же, в будущее. Но не тогда, а сейчас, через 70 лет.

Понять, о чем говорят все эти странные люди, прислушаться к их птичьему (для нас) языку. Вообразить то будущее, в котором они (уже) живут.

По Стоппарду, эта наука будущего изучает прежде всего человека, его мозг и его поведение.

К тому, чем долгие годы занималась только литература, философия и психология, ко всем этим ускользающим эфемерным вещам, оказывается, можно подойти совсем с другой стороны – математической. Меня, например, больше всего поразил момент, когда талантливого молодого нейро-психолога нанимает крупная брокерская контора, ведь если можно вычислить, как эти самые игроки рынка будут реагировать на новости – можно предсказать и поведение их на бирже, где крутятся миллиарды.

То, что мы считаем никому не нужной, никчемной наукой, оказывается, кому-то может приносить миллиарды уже сейчас!

Скажете, допущение, прикол, фантазия?

А вот мне кажется, что с приходом в нашу жизнь социальных сетей буквально все наши реакции, мысли, волнения и эмоции – строго подсчитаны какой-то машиной, легко раскладывающей нас на составные клеточки.

И все это – уже не утопия.

Так вот, темой всей жизни  для главной героини пьесы, нейро-психолога, стал главный вопрос – а существует ли в мозгу у человека нечто, что не поддается материалистическому объяснению? И не только у человека, кстати. У подопытной обезьяны, мыши, существуют ли у них «вещество доброты», «клетка альтруизма»? Ведь опыты показывают – что да, существует. Ну а сами эти люди, ставящие эти вопросы – что у них с «клеткой доброты», «геном альтруизма»?

Стоппард (и режиссер Бородин вместе с ним) удивительно точно показывают, как устроена голова у тех, кто над этим думает. Это, на самом деле, потрясающе привилегированные люди – только привилегия их состоит в том, что они могут думать о другом. Не о том, о чем думают все.

Это, конечно, поразительная привилегия – не думать о мире, в котором мы живем.

Наверное, поэтому смотрим мы на этих людей с каким-то недоверием – а такие есть?

Честно говоря, советские ученые-энтузиасты из оттепельных советских картин всегда вызывали во мне какое-то недоверие – хотелось спросить, а разве так бывает?

И только вот сейчас, посмотрев в РАМТе этот спектакль, я вдруг поверил, что да, они существуют. Существуют и сейчас, в наше время, как это ни удивительно! Люди, живущие только своим интеллектом и интеллектуальными задачами. И решающие их не за деньги.

Что же меня убедило? Наверное, сама логика текста Стоппарда. Логика, в которой единственной преградой, самой жесткой преградой на пути интеллекта… оказывается сам человек. Его страсти, его несчастливая любовь, его характер и жизнь. Например, чувство вины перед своим ребенком.

Так получается и в «Проблеме». Героиня пьесы, молодой ученый Хиллари (ее замечательно играет Ирина Таранник)  практически в одиночку бьется над поставленной ей проблемой «клетки альтруизма» и наконец объясняет ее экспериментально, как вдруг этот результат разбивается о скалу – то есть о вполне себе человеческие чувства, об это чувство вины, любви и ревности.

В этом все-таки есть какой-то оптимизм, не все вычисляемо, нельзя доказать существование бога, невозможно создать формулу добра, есть проблема, с которой не может справиться ни биология, ни математика.

И все-таки тревога остается. «Скоро нас всех посчитают», как говорил один персонаж.

И что тогда?

Главный вопрос, который возникает, когда кончаются аплодисменты – он все-таки не про вычисляемого бога – а в том, вернется или нет настоящий интеллект, свободная мысль в центр нашей общественной жизни, увидим ли мы вновь физиков и лириков, станем ли спорить о научных достижениях на кухне, как когда-то, будем ли в конце концов, просто об том думать? Мне кажется, волновало это и режиссера, когда он выбирал эту пьесу. В нынешней мракобесной и застрявшей в суевериях стране, в атмосфере агрессивного невежества, в фантазмах сошедшего с ума телезрителя – очень хочется в это верить. Ну просто очень.

Автор
Борис Минаев
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе