Все-таки за бытом

«Восемь любящих женщин». Р. Тома.
Российский государственный академический театр драмы им. Федора Волкова.
Режиссер Евгений Марчелли, художник Анастасия Рябушинская.
Фото — архив театра.



Это все могло бы быть вертепом. Точно таким же, какой любовно обустраивает на авансцене Шанель (Ирина Наумкина), только в разы больше. Ведь сугробы-стены очень похожи на пещерные своды. Диван и табурет упрятаны в белоснежные пушистые шкуры. К тому же в наличии семейство, есть целенаправленно пришлые, и даже ожидается младенец… Все это могло бы быть вертепом. Если бы не ванная.


В условную и символичную сценографию Анастасии Рябушинской, явно апеллирующую к традиционным представлениям о рождественской пещере, ванная комната вклинивается — и насыщенно живет. Здесь, за стеклянными стенами, все подробно, буквально и совершенно утилитарно: в ход идут — по самому прямому назначению — и ванна, и раковина, и расческа, и фен, и баночки с кремами, живущие у зеркала, и стиральная машина, и (куда без него!) унитаз. Быт дерзко отвоевывает себе угол в совсем не бытовом пространстве, а дальше — прорывается дальше.

Начало своего премьерного спектакля Марчелли отдает в полную власть быту: бытово подается текст, а тем временем крутятся бигуди, сушатся волосы, бреются ноги. Телом вообще заняты чуть ли не все: тела умащают кремами, тела разглаживают, тела упаковывают в одежду, тела наполняют никотином. (Только однажды Евгений Марчелли от бытовой телесности вдруг уходит в эстетику тела — когда разрешает зрителям любоваться полуобнаженной Луизой Дарьи Таран, ее бесконечными ногами и тугим бюстом.)

Даже родственные связи героинь Робера Тома режиссер являет через принципиальную физическую и бытовую схожесть: в этой семейке все — от бабушки Галины Ефановой до самой младшей, Катрин, Екатерины Девкиной — очкарики. А Габи (Мария Полумогина) с обеими дочерями к тому же невозможные растрепы: похоже, именно из этого визуального образа — их «гнезд на голове» — рождается еще одна, отнюдь не «вертепная» ассоциация. Когда Луиза объявляет, что глава семейства убит (кстати, тоже вполне бытово, ничего леденящего кровь), а Сюзон (Алена Тертова) затевает расследование, вдруг начинается настоящий птичий базар. Не женщины — откровенные галки визжат и наскакивают друг на друга, ансамбль артисток работает лихо и чуть ли не с клоунским азартом. Намеренно снижая пафос происходящего, уходя в гипертрофированность, Марчелли строит на этом комедийный каркас своего спектакля — и получается в самом деле добротно-устойчиво.


Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.


В какой именно момент стремительно разрастающийся быт вдруг замирает и даже отступает на шаг назад, однозначно не скажешь. Но кажется, тогда, когда Огюстина Анастасии Светловой, лихорадочно и физиологически-бесстрашно существующая на сцене, вдруг стягивает с головы нелепую панамку. А там — лысина. И это не трюк, ни в коем случае не продолжение клоунады. Это знак того, что в пространство спектакля, до этого захваченное бытом, начинает проникать небытовое. Трансформируется жанр.

Чтобы в пьесе Робера Тома Евгения Марчелли волновала только детективная интрига, даже представить невозможно. Конечно, эту интригу Марчелли посвящает другому — погружению в женскую психологию, обнаружению микродрам каждой из героинь. И чем ближе к финалу, тем все менее актуален вопрос «кто убил?». Гораздо важнее, что у каждой потенциальной преступницы внутри.

В начале второго акта Марчелли продолжает работать с метафорой «птичьей стаи», только теперь выделяет из массы каждую «птицу»: почти у всех экстравагантных платьев, придуманных художником по костюмам Ксенией Кочубей, есть своеобразные «крылья». У кого-то они короткие, явно подрезанные, у кого-то одно крыло, кто-то крыльев вовсе лишен, зато наделен причудливым «хвостом» — теперь среди восьми не найдешь двух похожих. Индивидуализируя внешние образы героинь, режиссер постепенно обнажает нутро каждой. Неторопливо снимает маски.

Под томное «Besame mucho» потягивают кофе и смотрят в зал — мизансцена заставляет актрис существовать одинаково, синхронно. Но уже здесь разнятся взгляды: есть испытующий, есть удивленный, есть презрительный, есть чувственный. А дальше — вскрываются разные внутренние нарывы. Расслабленность Габи равна напряженности Пьеретты (Мария Полумогина и Александра Чилин-Гири играют сильных и стервозных): они любят одного мерзавца. За неугомонностью Сюзон Алены Тертовой — стремление скрыть случайную беременность. Когда ее обнаруживают, эта шустрая девочка съеживается физически. В гипертрофированной сексуальности Луизы Дарьи Таран есть болезненность: эта служанка привязана к хозяйке какой-то нитью порока, и за эту нить Габи с наслаждением дергает. Бабушка Галины Ефановой — вообще сплошная маска: неправда ее натуры так же бесконечна, как поток падающих с колосников документов, которые она якобы потеряла. И только состоящая из улыбки, легкости и полета Шанель Ирины Наумкиной без камня за пазухой, а оттого гармонична и светла. И может любовно обустраивать вертеп.


Фото — архив театра.


Хотя хороши все, несомненный лидер в этом женском актерском ансамбле — Анастасия Светлова. С ее Огюстины не нужно снимать никаких масок: она оголена изначально. В новом спектакле Марчелли Светлова не просто лишается волос — она, кажется, остается без кожи. Легонько тронь — и уже адская боль, конвульсии, почти агония. И буффонада через секунду — роль Огюстины актриса строит на моментальных резких контрастах.

Особую роль Марчелли отводит Катрин Екатерины Девкиной: худая, ломкая, совсем подросток, она должна обладать колоссальной внутренней энергией. Ее первое появление — какой-то мистический звук, разрастающийся в танцевальный хит и провоцирующий сумасшедшую дискотеку. И только в финале становится ясно, что танец из первого акта был пророческим: все действительно танцуют под дудку Катрин. Молодой актрисе, дебютантке нынешнего сезона быть постоянным энергетическим сгустком и существовать в стилистике Марчелли явно непросто, но она справляется.

Премьерный спектакль Евгения Марчелли движется по сложному пути: за бытом постепенно открывается бытийность. И даже слезы героинь в последней сцене, превращающие потенциальных убийц в очевидных жертв, не уводят эту историю в мелодраму. Это слезы настоящей драмы — те самые, очищающие. Для ситуации, в которой сейчас находится Волковский театр, — удивительно светлый финал. И только когда на поклон выходит вся мужская половина труппы, понимаешь, насколько непросто сегодня Марчелли, — у них ножи в спинах.

Автор
Дарья Шанина
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе