— Как вы стали д'Артаньяном?
— Из нашей четверки меня нашли первым. Мне предложили роль, и я поехал к Сергею Викторовичу знакомиться. Мы встретились, улыбнулись друг другу, тепло пообщались. Между мной и д'Артаньяном много общего. Я знаю, как чувствует себя провинциал в большом городе. Сам приехал из поселка Алексеевское в Москву.
— Какое впечатление произвел на вас режиссер Жигунов?
— То, как активно работает Жигунов, произвело на меня сильное впечатление — подобные фильмы снимать трудно. На этой картине я чувствовал, что в меня верят, без всяких «но», а это для любого артиста дорогого стоит.
— Судя по воспоминаниям ваших предшественников, на съемочной площадке Юнгвальда-Хилькевича и за ее пределами царила лихая мушкетерская атмосфера.
— У нас сложился не менее дружный ансамбль. Дедовщины не было. Старшие коллеги относились ко мне, как к младшему брату. Что касается мушкетерской атмосферы, без ложной скромности могу сказать: мы от своих предшественников в этом вопросе не отстали.
— Для многих зрителей имя д'Артаньян неразрывно связано с образом, созданным Михаилом Боярским.
— Мы с Михаилом Сергеевичем абсолютно разные, поэтому сравнивать наших героев неправильно. Правда, он сыграл д'Артаньяна в 29 лет, а мой герой совсем зеленый, он молод, как и я. В 18 лет человек по-другому любит. А вообще я за слово «соревнование» в актерской профессии.
— Вам нравится фильм Юнгвальда-Хилькевича?
— Не стал бы называть его фильмом. Скорее, это яркий театрализованный мюзикл. Наша картина суровей, она ближе к Дюма. В романе есть переломный момент, когда герой из юноши превращается в мужчину. Впервые понимает, что такое боль, что любовь — это тяжелая ноша.
— О чем получилась ваша картина?
— Как и роман, о любви. Ведь мушкетеры действуют во имя любви. Они пытаются оградить от страданий молодого парня, которого искренне любят.
— В спектакле «Каренин» МХТ имени Чехова ваш герой, ясновидящий, транслирует внутренние ионологи Анны Карениной. Удалось проникнуть в женскую душу?
— Мужчине до конца никогда не понять женщину, слишком сложный механизм. В душе героини Толстого происходят катаклизмы, которые не в состоянии выдержать Земля. Я старался донести до зрителей, как трудно быть женщиной.
— Вы играете в «Седьмой студии» Кирилла Серебренникова. Вас не смущает, что формат, в котором существует этот театр, не оставляет простора для индивидуального высказывания актера?
— «Седьмая студия» сильна ансамблем. О театре я всегда сужу по команде. Бывает, приходишь на спектакль, а там одна лампочка, остальная сцена — в затемнении. Хорошо, когда на сцене много лампочек. От них гораздо больше света.
— Как ваш дружный коллектив взаимодействует с актерами труппы Театра имени Гоголя? У Серебренникова с ними были проблемы.
— Проблем в общении между нами не возникает. В работу взяты пьесы, где будет возможность высказаться каждому. Сейчас мы работаем над проектом «Братья» (по сценарию «Рокко и его братья») с Алексеем Мизгеревым, а в сентябре готовится премьера мюзикла «Пробуждение весны».
— Не могу не спросить, как сочетается ваша профессиональная востребованность с тем, что вы заикаетесь?
— Я сам до сих пор удивляюсь, но многим режиссерам моя особенность приходится по душе. В спектакле «Метаморфозы» мое заикание стало определенным приемом. Нарцисс заикаясь произносит монолог, а потом исчезает — такая метаморфоза. В «Трех мушкетерах» д'Артаньян тоже заикается, потому что создателям картины этот штрих показался интересным.