— Это вообще что?
— Как что? Памятник, — говорит незнакомка в оранжерейно-оранжевом жилете, по-видимому, работник службы благоустройства и озеленения. Она усердно начищает грязной тряпицей постамент. Ее голос перенасыщен сакральным знанием, недоступным всяким там приезжим и туристам.
— А кому, извините, памятник-то?
— Как кому? Невидимому богу, — отвечает она удивленно: разве и так, дескать, непонятно, добивая уже раненного в мозг чужеземца противоречивостью ответа — как будто бывают боги видимые
В общем, есть такая страна — быть может, кто-то уже начал забывать о ее существовании, — Украина называется. А в ней — город не город, а так, бывшее еврейское местечко Шаргород. И в этом самом Шаргороде есть Памятник неизвестному памятнику.
Сооружен ПНП в рамках одного из двух фестивалей современного искусства, здесь прошедших.
— И кто же придумал построить этакое чудо?
— Как кто? Евреи, конечно, — незнакомка в жилете и с тряпочкой по-прежнему безапелляционна и сурова, словно невидимый бог.
***
Современное искусство — это всегда «вдруг». А современное искусство в провинции — это уж «обухом по голове». Шагаешь ты широкими столичными шагами по этой мелкопоместности, опасаясь ненароком выскочить за черту оседлости, и тут неожиданно, как авиакатастрофа, раскаленный обломок фюзеляжа в глаз: не то нечто, не то ничто. Это могут быть разноцветные граффити на русском: «Зачем». А может и дорожный знак на идише, означающий «Шаргород».
Рассказывают, как открывали ПНП. Накрыли простыней, как полагается, сдернули ее торжественно, а там, под ней, — раз! — другая простыня, но уже из кафеля. Местные жители, пришедшие на мероприятие, вдохнуть — вдохнули, а выдохнуть забыли. Больно инопланетным оказалось увиденное. Сначала хотели избавиться и от кафельного покрытия — любопытно же, что там внутри. Но потом поняли, что так и задумано.
Надо сказать, что изваяние тут же, мгновения спустя после открытия, обросло мифами. «Памятник смерти», — шептали боязливо одни. «Погибшим от страшного удушья», — предполагали другие. «Последнему раввину», — утверждали самые отважные.
Короче говоря, сам факт существования памятника, его безусловное и внезапное наличие привело в действие метафорический смеситель, из которого свободно заструилось устное народное творчество. Чего и добивался автор — киевская художница Жанна Кадырова, к еврейству, судя по анкетным данным, отношение имеющая самое противоположное.
А кроме того, — и это вторая по назначению, а не по значимости задача артефакта — в местечке появилось место, которое не стыдно предъявить гостям. Ведь раньше здесь был, по правде сказать, просто гадюшник. Бурьянисто было и навозно. Трубы газовые какие-то нависали, стекловатой и ржавой проволокой обернутые. А теперь — точка отдыха молодежи, ее восклицательный знак.
Правда, все окрестности памятника засыпаны семечковой шелухой — примета круглосуточной сиесты. Но памятник зато стоит почти в целости уже который год. Художники и архитекторы, приезжавшие на фестивали, делали даже ставки, как на чемпионате мира по футболу, сколько ПНП продержится неоскверненным. Его шансы, если судить по ставкам, были хуже, чем у Ямайки в песенном противостоянии с Аргентиной. Мало кто давал ему больше недели, хотя сделано было многое, чтобы не раздражать публику: например, лавки с фонарями, рядом установленные, специально смастерили попросту, без выкрутасов и изысков, дабы они своей заурядностью контрастировали с модерновым обликом статуи.
Однако вандалы в Шаргороде оказались на удивление вялыми, способными всего-то на несколько небольших сколов, которые памятнику не только не навредили, но даже сделали его более фактурным, добавили внутреннего драматизма.
— Я изобразила тот момент, когда вот-вот откроют новую скульптуру, — объясняет Жанна Кадырова. — Только под условной простыней никакой фигуры нет, одни очертания. У нас же, на Украине, еще совсем недавно всех Лениных меняли на Шевченко, в маленьких городах ставили на тот же постамент. Подобные простыни на постаментах можно было видеть едва ли не повсеместно.
***
Мотор всего этого прекрасного безобразия — московский предприниматель Александр Погорельский. Ему зачем-то захотелось сделать Шаргород, свою малую родину, центром восточноевропейского современного искусства. Для этой цели он купил бывший сахарный завод, из которого в недалеком будущем — всего за какую-нибудь пятилетку — хочет сделать арт-городок.
Между тем уже сейчас работающие на него кураторы приглашают сюда как известных, с именами, так и безымянных пока, но подающих надежды художников, архитекторов, дизайнеров, философов, литераторов и прочих творцов из разных государств для работы, отдыха, мастер-классов и злоупотребления горилкой с галушками (первые звуки этих слов здесь непременно надо произносить фрикативно — «хгэ»). Молодые учатся у маститых, работают в мастерских, живут в резиденции — нескольких специально для этой цели купленных Погорельским домах.
К примеру, вместе с нами в Шаргороде оказались Юп ван Лисхаут, голландский художник, автор знаменитого проекта-антиутопии «Город рабов», и архитектор Александр Бродский, который занимался реконструкцией Винзавода в Москве. Они приехали по приглашению Александра Погорельского, чтобы реализовать идею устройства здесь рая для современных художников.
— А зачем вам все это, Александр Львович?
— Цикаво.
— Что-что?
— Ох, простите. Я здесь всегда по инерции на украинский перехожу. «Цикаво» значит «интересно», «занимательно».
— Занимательно, значит?
— Ну да. Американцы спрашивают: «Хау?» — «Как?» Немцы: «Варум?» — «Почему?» А русские спрашивают: «На кой хрен тебе это сдалось?» — наш главный философский вопрос.
В двух словах объяснить затею Погорельского трудновато. Скажем так: описывая свой проект, наиболее часто он употребляет выражение «место формирования восточноевропейской идентичности». Его, к примеру, страшно раздражает, что в результате распада Союза по-разному относящиеся друг к другу, но в целом дружественные республики неожиданно стали жить категорически порознь, невзирая на общую ментальность, соседское положение и прочные человеческие связи. Возможно, он идеализирует текущую геополитику, полагая, что современное искусство способно объединять людей и страны, формировать взаимопонимание на уровне интеллектуальных элит, но его энтузиазм решительно заразителен.
Еще он долго может рассуждать о том, что на примере Шаргорода надо обкатать идею восстановления и преобразования малых исторических городов. С этой целью он собирается, например, сделать родной город точкой туристического маршрута Киев — Шаргород — Одесса. Задача — открыть миру так называемую черту оседлости, завлечь сюда хотя бы на сутки путешественников, для которых арт-городок как раз и будет сладкой приманкой.
Кроме этого, Погорельский предложил устроить здесь летнюю резиденцию главного раввина Украины, о чем с ним лично уже ведет переговоры. Вообще планов у него громадье. И самым подходящим словосочетанием для его характеристики будет «гений местечка».
Он показывает на плане, как все это будет.
— Главная идея — сам придумал — называется так: «Шаргородрафинад». Почему рафинад? Потому что это символ чистого, без посторонних примесей искусства. На этом месте ведь был сахарный завод, так что сам бог велел. Смотрите: тут администрация, здесь зона руин для инсталляций, здесь гостиница. Это кафе, ресепшн. Музей города и завода. Картинная галерея. Это музей видеоарта. Мастерская художников — двухэтажное и двухсветное пространство. Это хранилище работ. Здесь шелкография и принт. Школа искусств. Зона скульптур. Лодочная станция. Это пляж. Это баня. Зона отшельников — три номера для тех, кто не хочет жить вместе со всеми, для мизантропов. Здесь ферма, которая будет всех нас кормить. Здесь, в здании, будут конференц-зал и кинотеатр. Тут мастерские-трансформеры. Видеоцентр. Есть идея организовать библиотеку старого типа: ходишь между стеллажами, и вдруг — нечаянная радость: книжку нужную нашел. А это ресторанный дворик, чудовищно уютный. Пространство для слайдов и видеофильмов. Туалет, очень пафосный. Мастерские с навесом для хранения материалов.
Получается, в общем, пока нечто среднее между ВХУТЕМАСом и музеем-усадьбой «Абрамцево». А сам Погорельский — между Морозовым и Мамонтовым.
Отличный проект, что там говорить. Интересно, а вообще существуют на свете плохие проекты?
— Ладно, Александр Львович, не будем, как говорится, распыляться пульверизатором по граффити. Расскажите, как рождаются проекты, подобные ПНП.
— Этого никогда не знаешь. Ведь не заглянешь в творческую лабораторию художника, то есть в его голову. Жанна Кадырова, например, человек фантастически креативный, постоянно изобретающий нечто необычное. А идея памятника всему неизвестному, еще не открытому до конца, родилась в нашем диалоге о проекте памятника основателю города графу Замойскому. Вот и все.
Кстати, у Погорельского с Кадыровой вышел спор, где устанавливать памятник. Победила Кадырова, она в знак протеста, не мудрствуя лукаво, на три дня ушла в запой. А еще говорят, что художника каждый обидит.
***
Поначалу Погорельский решил действовать при помощи фестивалей. Сначала художественного. Затем архитектурного. Интервенция современного искусства в городок с патриархальным укладом принесла, с одной стороны, предсказуемые, а с другой — неожиданные результаты.
Итак, вот как это называлось: «Арт-Местечко. Шаргород. 2006».
Приглашенные Погорельским 37 художников, честно говоря, город больше шокировали, чем заинтриговали.
Один из них, киевский художник Николай Маценко, придумал поставить на поток изготовление копий «Черного квадрата» Малевича, чтобы затем продавать их на местном рынке.
Вообразите эту картину маслом. Обычный базарный день в Шаргороде, такой же, как и четыреста с лишним лет назад, когда городку было даровано Магдебургское право: справа картоплю продают, слева — бурак. А между кучами корнеплодов сидит некто одухотворенный и торгует своими потогонными изделиями под девизом «В кажну хату — по квадрату». И всего-навсего без одной гривны сотня за штуку искусства.
Вспоминают, от покупателей отбоя не было. И нотариус местный тоже приобрел для своего нотариата, а на вопрос земляков «Ну, как?» неизменно отвечал: «А чё, цепляет». А в самый разгар продаж подкатывают к Маценко два местных хлопца и предлагают: «Ты бы шел рисовать, а мы за тебя поторгуем за небольшой процентик. Так веселее дело пойдет».
Другой художник трафаретным способом нанес на кирпичную кладку одного из шаргородских зданий Леонардо да Винчи — что-то из хрестоматийного. Парит фигура, обнаженная натура. Органичнее, конечно, парил бы Шагал — местечко все-таки. Но и так сойдет.
— Знаю я этого Давинчу. Не похоже, — задрав голову, комментирует местный мужик настенную живопись.
Мимо по-декадентски надменно вышагивает облезлый кошара. Ни к селу, ни к местечку подумалось: кот да Винчи.
Завершался фестиваль художников буйным празднеством. Были тут и фейерверки, и инсталляции неясного назначения — вернее, требующие расшифровки, как и всякий уважающий себя объект современного искусства. А апофигеем стало беганье по городу голышом отдельных представителей киевской арт-элиты, которое должно было означать освобождение от пут повседневности.
К чему к чему, а к таким художествам Шаргород оказался совсем не готов. Разнополые гениталии гостей-художников сначала повергли шаргородцев в ужас. Многие попрятались в кустах и оттуда выглядывали: интересно же, как там у них, у столичных, с Большой земли, устроено внизу живота. Но потом — и это подтверждено очевидцами — почти все струсившие вернулись на улицы, а некоторые даже пытались присоединиться к концептуальной обнаженке.
Что тут сказать? Доброжелательные люди, обесцвеченные бытом. Застенчивые хитрецы, недалекие предки которых были раскуркулены советской властью. Не имеющие регулярного доступа к мегаполисным развлечениям вроде чертова колеса, они, по словам многократного мэра Шаргорода Тимофея Жмурко, всякий раз, встречая его на улице, допытываются: «Как там в этом году — приедут весельчаки чи шо?»
***
Спустя год Погорельский пригласил в Шаргород более 70 архитекторов. Назвал этот десант претенциозно: «архитектурный пленэр-практикум». Каждому из гостей, помимо полного кошта в виде предоставления бесплатного жилья, пищи и мастерских, предлагалось отпустить свою фантазию на волю, с тем чтобы украсить Шаргород разнообразными арт-объектами. Причем украсить таким образом, чтобы поменьше навредить облику города и побольше местных вовлечь в эту авантюру.
В результате кто-то соорудил из подручных материалов огромный серебряный шар и катал его вместе с детьми по улицам, а потом пустил плавать в пруду. Шар, катающийся по Шаргороду, — эту аллегорию-аллитерацию местные жители распознали молниеносно и с удовольствием, с той радостью, которую приносит разгадывание таблоидного кроссворда, единственное предназначение которого — потрафить прямым, как одноименная кишка, извилинам читателя.
Или высится, допустим, на главной городской площади Ленин. Ленин как Ленин — суровый, деловой. А архитекторы возьми да вложи в его не занятую кепкой руку белую гипсовую голубку. И тут же вождь пролетариата превращается просто в дедушку Ленина. Даже черты лица его становятся как бы мягче, и во всей фигуре убавляется скучной агитпроповской железобетонности. Вот в чем она — сила искусства. В возможности одним штрихом, мелкой деталью голубое сделать розовым или оквадратурить круг.
Но местные эту художественную вольность лояльно не восприняли. Вскоре пернатое исчезло, испарилось.
— А что с птицей-то случилось? — спрашиваю я подвернувшихся шаргородских обывателей.
— Улетела, — отвечают они серьезно, с той же практически интонацией, что и Владимир Путин, когда он комментировал аварию на подводной лодке «Курск». Утонула, мол, и интересоваться тут нечем.
А кто-то ведь из заезжих решил замахнуться и на самого Вильяма нашего Шекспира. Так в Шаргороде появились свои Вавилонская башня, Пизанская, башня Семи жемчужин и другие — всего семь наиболее известных в мире башен. Точнее, их гипсовые макеты, которые изготовили и расставили по всему городу с учетом его ландшафтных особенностей участники творческой группы «МишМаш» в сотрудничестве с Ольгой Петруненко, как сказано в пояснении, изданном Погорельским по итогам пленэра.
Авторы так комментировали свою задумку:
— Если рассматривать Шаргород в качестве будущего туристического центра, то его привлекательность, как и любого другого места, определяется количеством интересных архитектурных памятников. Эти объекты поставлены так, что они органично вписываются в пространство города. Кроме того, в силу разных энергетических проблем по вечерам в Шаргороде не так много света. Попытка осветить эти объекты создаст дополнительные источники освещения, что важно, особенно зимой. Молодые люди будут назначать у этих башен свидания. Это придает некий новый смысл их существованию и приводит к осознанию того факта, что все великое не так далеко.
После окончания фестиваля сложилось ощущение, что город эти объекты принял. А к Вавилонской башне даже стали носить цветы — наверное, потому что она уже не существует. Однако справедливости ради надо сказать, что башни, в отличие от того же Памятника неизвестному памятнику, продержались недолго. По крайней мере, к нашему приезду о них в городе и думать забыли. Нам удалось напасть на след лишь одной из них, Эйфелевой. Кто-то из местных жителей обещал отвести нас к соседу, у которого «она на дворе валяется». Но обещание так и не сдержал.
***
Между тем надо признать, что Шаргород как нельзя более подходит под затею Погорельского. Место это если не легендарное, то с большой примесью мистики. Начать с того, что численность шаргородского населения на протяжении веков никогда не менялась — семь тысяч человек, не больше и не меньше. Когда в 1970?х советские евреи всей своей массой устремились в эмиграцию, стало больше армян, русских. Но, достигнув сакральной цифры, прирост остановился. Ничем, кроме мистики, объяснить здесь эту аномалию не могут, да и не хотят.
К слову, сейчас в городе осталось всего 28 евреев. Как панфиловцев.
Итак, Шаргород. Еще не Запад, но уже и не Русь. Срединная Украина, водораздел всего и вся. Столкновение, смешение национальностей, религий, языков, обрядов. В общем, адский микс, как говорят талантливые рок-музыканты, вынужденные играть попсу на банковских корпоративах. Евреи с украинскими ухватками. Русские с повадками евреев, предпочитающие вобле рыбу-фиш. Армяне-католики. И гуси, гуси, кругом одни сплошные гуси.
А где вы видели, чтобы справа стоял памятник погибшим от голодомора, а слева — Ленин?
А где вы видели католиков, которые ходят молиться о дожде на старое еврейское кладбище, к могилам цадиков — иудейских святых?
А где вы видели председателя еврейской общины, которая при знакомстве с ходу заявляет, что, во-первых, ее зовут не Инесса, а Инна, а во-вторых, она — антисемитка. И тут же протягивает пластмассовую банку из-под чистящего средства со щелью в крышке:
— Вы должны будете пожертвовать на восстановление синагоги. А то приезжали тут американцы, по два доллара всего дали.
Кстати, как-то у Инны приключилась катаракта. Готовясь к операции в Киеве, она решила заодно сходить на художественную выставку, организованную известным украинским бизнесменом, покровителем современного искусства господином Пинчуком. Современное искусство от господина Пинчука ей не понравилось. Не поняла она его. А может, все дело в катаракте. Комментарий же выдала такой: «Нельзя на рабочего человека фрак надевать». Вот и понимай как хочешь.
— А вы знаете, что у нас под ногами катакомбы, под всем Шаргородом, в которых евреи спасались от фашистских погромов, — сообщают нам местные жители. И тут же предлагают отправиться в фашистский подземный бункер — не то Гитлера, не то Гиммлера, расположенный недалеко от Шаргорода, где не то Гитлер, не то Гиммлер спасался от возмездия евреев.
Короче, не местечко, а территория межнационального колорита.
Всего в Шаргороде поровну: костел, православный монастырь, синагога — по одному. Правда, в синагоге, едва ли не старейшей на Украине, сейчас расположен соко-морсовый завод, но сути это не меняет. С кладбищами такая же история: в какую сторону ни пойдешь, обязательно наткнешься на погост — два еврейских, два польских, два русских. Полная, казалось бы, межконфессиональная гармония.
Однако не все так безмятежно.
Некоторое время назад шаргородские католики решили проложить в городе копию крестного пути Иисуса Христа на Голгофу, отметив каждую из его четырнадцати остановок капличкой — часовней. Пришли к православным с предложением присоединиться к проекту. Но те ответили примерно так: «У вас свой Иисус, у нас — свой».
Ксендз Доминик, в миру Петро, рассказывает, как в свое время на Украине готовились к приезду папы римского.
— А эти, — кивает Доминик-Петро в сторону православного монастыря, расположенного тут же, только дорогу перейти, — три дня и три ночи молились, чтобы визит Иоанна Павла Второго не состоялся.
Раз только православные и католики сошлись — когда вместе просили у городских властей перенести базарный день с воскресенья на какой-нибудь другой: «А то люди в храмы не ходят».
— Нам еще ничего, — говорит Доминик-Петро, по-быстрому освящая купленную нами фигурку святого Антония с младенцем на руках, 45 гривен штука. — Отстоял и пошел по своим делам. А у православных службы длинные, а людям-то торговать надо.
Но это все так, обыкновенные дрязги между близкородственными конфессиями. В целом же место это и вправду добрососедское. Каким только напастям не подвергался город за свою почти полутысячелетнюю историю. Пережил несколько антисемитских волн — польскую,
черносотенную, коммунистическую. Недолго потаскал османское ярмо. Но так, чтобы с изуверством и расстрельными командами, — такого никогда не было.
Здесь вам расскажут кучу историй, как евреев в последнюю войну прятали поляки и украинцы. Как румынский комендант, чтобы спасти их от отступающих нацистов, на въезде в город приказал вывесить табличку «Тиф», и немецкие войска обошли его стороной. А затем этого самого коменданта шаргородские евреи в благодарность ездили вызволять из советского плена.
А еще по городу витает легенда, что из подвала шаргородской синагоги есть ход в сам Иерусалим. Дескать, стоит спуститься туда — и окажешься, сам не заметишь как, в земле обетованной без всяких виз и апостилей, если кто понимает, конечно, о чем речь.
Блуждающий, если честно, сюжет. Наверное, в каждом местечке на подобный можно наткнуться. Но шаргородцы считают его своим, уникальным.
Да что там аборигены и их вымышленный Иерусалим, если сам Погорельский с горящими глазами рассказывает, как архитекторы наложили на карту Шаргорода карту Нью-Йорка и получилось почти полное совпадение:
— Вон там Нью-Джерси, а здесь Бронкс, а вон Центральный парк, — энергично машет меценат в сторону оврага и речки-переплюйки, усиливая и без того мощное, разлитое в здешнем кислороде ощущение Зазеркалья.
***
Местный телевизор сообщает новость: свежий президент Виктор Янукович купил наркотики разных видов, принес их на совещание и предъявил правоохранительным начальникам, борющимся с их распространением. Ну, чем не акт современного искусства, чем не хеппенинг?
Сразу вспомнилось, как мы на поезде пересекали границу в Конотопе. Если раньше украинские таможенники — в просторечии «таможенные укры» — дверь в российское купе чуть ли не пяткой открывали, то сейчас — только после робкого стука: «Вы ведь не везете наркотические средства? А предметы искусства? Нет? Тогда всего доброго». Какое резкое изменение интонации — а всего-то президент сменился!
Так вот, Шаргород. Прежде чем до него добраться, надо слезть с поезда в Жмеринке. А Жмеринка — это ведь не просто топоним, это литературный герой.
Роскошный жэдэ-вокзал. Не вокзал, а рыцарский замок. Напротив — памятник авантюристу всех времен и народов.
— Это Бендер? — спрашиваю я сотрудника арт-резиденции.
— Да. Остап, настоящий, — вопрос настоящести, или, выражаясь языком искусства, вопрос подлинности, стоит здесь очень остро. Все же знают: что бы ни делалось, все в конечном счете делается на Малой Арнаутской.
Ильф с Петровым здесь в каждом движении воздуха, в каждом слове.
— Нажмите на снежинку, потом на три единички, на зирочку, потом на зеленую трубочку — это мне на почтамте советуют, как баланс мобильника проверить.
В самой Жмеринке повсюду похоронные конторы. Их такое множество, что в голове невольно возникают кадры виденной когда-то давно кинохроники о страшных эпидемиях в африканских странах. Гробы и могильные опалубки густо разложены по обочинам дорог. Китч китчем, псевдозолото на сером. Настоящий, подлинный Старгород. Непроизвольно ищешь вывеску «Рога и копыта». А находишь в магазине мороженое с маковой обсыпкой, обертка которого украшена антинаркотическими рисунками: черный героиновый шприц, перечеркнутый красной полосой, порченные насекомыми листья конопли. Словом, продолжение ряда симпатичных интеллектуальных шалостей вроде глобуса Украины и сала в шоколаде.
И повсюду тебя преследует магия здешних названий. Городок Бар. Высохшая река Мурашка. Говорят, евреи всю воду выпили, перед тем как эмигрировать. Полноводная река Ковбасная. А не какая-то там Молочная с кисельными берегами. Село Роскошь неподалеку.
Самая популярная в Шаргороде легенда такая: мол, в ветхозаветные времена, когда город был местечком, а евреи составляли большую часть его населения, власти решили провести через него железную дорогу. Евреи сразу почуяли в этом опасность, снарядили гонцов, те дали взятку кому надо — словом, обменяли взятку на ветку. В результате ветка прошла через Жмеринку. Этим объясняется, почему Шаргород во время Второй мировой
войны оказался в румынской зоне оккупации и шаргородские евреи выжили.
— Между прочим, похожая история была у Владимира с Суздалем, — комментирует этот исторический факт всезнайка Погорельский. — А вы думаете, почему в Суздале все церкви сохранились?
— Вы хотите сказать, что какой-нибудь суздальский еврей ездил в Питер давать взятку железнодорожному начальству?
— Не исключено.
Как известно, история повторяется, сначала в виде трагедии, потом в виде фарса. Трудно сказать, справедливо ли это для Шаргорода, но он был спасен еще раз, уже силами, вернее средствами, самого Погорельского. Некие предприниматели на базе убитого в постперестроечные роки шаргородского сахарного завода решили наладить здесь производство органического топлива. Погорельский решил, что это убьет и город тоже, и выкупил завод на артистические нужды.
Местные газеты по этому поводу злобствовали: «Метафутуристы — в их исполнении это звучало как “анархо-синдикалисты” или “жидомасоны” — купили наше
достояние, наше все». Заводу в то время как раз исполнилось 150 лет.
***
Все-таки, как бы того ни хотелось Погорельскому и его кураторам, местное население вовлекается в привнесенную культурную жизнь со скрипом. Возможно, поэтому они приняли решение отказаться от фестивалей. Многие по-прежнему думают, что это все забавы богатых москалей и киевлян.
— Байдики они бьют, вот и все их современное искусство, — сообщают местные журналисты.
— Что бьют?
— Баклуши по-вашему. Непонятно, зачем это нам. Вот и один из заместителей мэра тоже не понимает. Хотя и не пожилой еще, и в костюме с галстуком ходит.
— У него капуста на полсотне гектаров произрастает, — говорит мэр Жмурко. — И вообще он любой другой труд, кроме мускульного, не признает.
Тут же вспоминается, как во время фестиваля художников тетка-администратор долго не давала прицепить концептуального Чебурашку на фасад кинотеатра.
А как-то раз приехала журналистка из Винницы, и первый ее вопрос Погорельскому был:
— Сколько вы с этого имеете?
— Нисколько, — ответил тот.
— Обманываете, — заключила журналистка.
В общем, все та же песня, что и в России: никто не хочет верить, что можно что-то делать не себе в карман, а просто так, для людей или для души, черт бы ее побрал.
А действительно, надо ли это людям? С их вполне вещественной капустой? Стоит ли преобразовывать среду против ее воли? Строить город художников в городе нехудожников? Насквозь сельскохозяйственная местность, а тут — современное искусство.
Едем вместе с мэром Жмурко и молодой художницей из Самары, приглашенной в Шаргород кураторами Погорельского, осматривать достопримечательность — местную Иосафатову долину, где всякий, кто хочет, может в память о страданиях Иисуса Христа врыть свой крест любого размера и формы. По обеим сторонам дороги колосятся злаковые. Около одного из полей врыт столбик с табличкой, на которой написано, что здесь посеяна пшеница. Узнав об этом, художница хихикает в кулачок — для нее это уморительно. А мэр распинается: рассказывает, как то и дело заглядывает в интернет, чтобы узнать погоду на завтра — пшеницу ведь скоро убирать надо.
— Тимофей Станиславович, а какой прок Шаргороду от современного искусства, скажите честно? — спрашиваю я мэра Жмурко.
— У города появится свое лицо, — отвечает мэр, продолжая озабоченно вглядываться в пшеничные просторы.
Честно говоря, кажется: было бы от гостей шуму поменьше — может, и доверия к ним было бы больше.
Приезжие рассуждают терминами изобразительного искусства и архитектуры, то и дело злоупотребляя высшим образованием: «аутентичность», «самость», «ворк-шопы». Страшно высоки они от народа. Между тем основные интересы аборигенов расположены в границах антонимов «дешево» — «дорого».
Понятно, что в предложениях сделать из емкости, венчающей водонапорную башню, кабинет мэра Шаргорода, организовать супрематическое кладбище или привезти в город два автобуса евреев для хеппенинга больше все-таки шутки, чем буквальности. Но здешние жители в большинстве своем люди простых реакций, приучены понимать все, как слышится, а не как подразумевается. Да и евреев мерить автобусами, согласитесь, неприлично, по крайней мере звучит это как-то по-нацистски.
Одним из редких примеров сотрудничества местного населения с пришлой культурой стала разве что история картины художницы Маши Шубиной. Она написала себя смело — одетой в балахон и стоящей с косой на кладбище. Картину повесили на здании бывшего райпотребсоюза. Подошла бабушка, посмотрела на полотно и говорит: «И все-таки смерть прекрасна». Это и стало названием картины: «Смерть прекрасна».
А впрочем, может, все дело в грамотном пиаре. Придумали же из Великого Устюга сделать вотчину Деда Мороза. Проект-пустышка, по сути смотреть там нечего. А люди едут и едут, все гостиницы переполнены.
***
Едем на сахарный завод. По пути узнаем еще о нескольких проектах Погорельского. О том, что создали в Шаргороде школу искусств для детей, чтобы через них влиять на родителей, потому что это самый эффективный способ вовлечь людей в творчество. О том, что необходимо сделать из дома милиции (так и говорится — дом милиции) краеведческий музей.
Не покидает ощущение, что разговоров пока больше, чем дел, и надо обладать большим воображением, чтобы представить все озвученное. Особенно это ощущение усиливается при виде разрушенного предприятия, бывшего некогда градообразующим.
В устроенных на территории завода мастерских работают сейчас трое молодых талантов.
Один, скульптор, трудится над распахнутым зевом, полутонной челюстью из светлого камня. Она почти закончена. Не поймешь, человеческая или рептилии. Точно такую же он изготовил ранее. Одну оставит будущему музею, другую — себе. Так здесь заведено.
А вот фрагмент настоящего рельса, завязанного узлом. Символ конца индустриальной эпохи, поясняют кураторы. Утверждают, что это очень талантливая вещь. Все возможно. Но, кажется, что кураторы подгоняют смысл под объект.
— Главный секрет в этом деле — чтобы стало понятно, что мы тут варим: надо собрать талантливых людей и потом не мешать им творить, все само вылезет, — поясняет Погорельский, оценивающе поглядывая на челюсть.
***
Вместе с одним из молодых художников возвращаемся на машине в Жмеринку, на вокзал. В прицепе сложены художественные полотна, написанные им и двумя его товарищами за время пребывания в арт-городке. Вдруг наш водитель резко бьет по тормозам. Оказывается, одна из картин вылетела из прицепа на дорогу. Все вместе мы дружно бежим спасать ее от встречных автомобилей. Неужели современное искусство и вправду может объединять людей?
Автор: Игорь Найденов, корреспондент отдела «Репортаж» журнала «Русский репортер»
Эксперт