В 2006 году Евгений Асс был куратором российского павильона на Венецианской биеннале архитектуры и тогда тоже сделал образовательный проект: собрал молодых талантов со всей страны и вывез их в Венецию на мастер-классы
— Очень часто, когда люди недовольны зданием, городом, они возмущаются: «Как же их, архитекторов, учат?» Действительно плохо учат?
— Существует несколько очень разных уровней взаимоотношений архитектора с обществом. Один уровень — «нравится — не нравится», «красиво — некрасиво», и это вопрос, почти не поддающийся обсуждению: людям часто нравятся как раз совершенно безобразные здания, построенные троечниками. А постройки тех, кто хорошо учился современной архитектуре, народом отвергаются.
Другой уровень касается, скажем так, уместности постройки — местоположения, размера здания, взаимодействия его с окружением. И здесь очень много морально-этических и административных сложностей. Ведь архитектор всегда выполняет чей-то запрос — иногда чиновников, иногда частного лица. И требования эти могут быть чрезвычайно жесткими, нередко ставящими архитектора перед тяжелым выбором. К сожалению, не всякий архитектор, как бы хорошо его ни учили, готов выступать против системы: кроме ответственности перед обществом у архитектора есть ответственность перед собственными детьми, которых надо поить и кормить, а другой профессии у него нет.
Наконец, есть еще один уровень, который касается уже технических аспектов в архитектуре. Это и прочность зданий, и их функционирование, и комфорт. Вплоть до мелочей. Например, в Америке количество процессов, возбужденных против архитекторов, просто неисчислимо: любая мадам, поскользнувшаяся на полу в супермаркете, может подать в суд, и она права, потому что архитектор должен был знать, что после уборки пол будет скользким, это его ошибка. И действительно, в этом отношении подготовка наших архитекторов довольно слабая.
— Что с этим делать, я еще могу понять. А как научить архитектора этике — ну что не надо сносить все, что ни попросит заказчик, или что не везде, где заказчику достался кусок земли, уместно строить бизнес-центр о ста этажах?
— У меня разговор об этических проблемах со студентами возникает еще до того, как они начинают что-то чертить. Ответственность за каждую линию очень высока, и важно студента спровоцировать на размышления, которые станут базой для любого решения, принятого им как архитектором. Проектируем ли мы жилье, городской квартал — мы обсуждаем, как вообще живут люди, как сами студенты живут. Потому что речь идет просто об определенном типе сознания — которое трепетно относится к жизни других людей, понимая, что степень воздействия на эту жизнь очень велика. Что мы действуем не для удовлетворения собственных амбиций или амбиций заказчика, что потребителем архитектуры будет гораздо более широкий круг людей.
— Но система обучения архитекторов не помогает отвечать на эти вопросы?
— Система ориентирована не на решение городских или социальных проблем, а на проектирование уникальных сооружений. Наше архитектурное образование построено на курсовом проектировании некоторого ассортимента объектов с последовательным увеличением их объемов и усложняющейся структурой. Вот я учился в 1960-е годы, и с тех пор этот набор тем для проектов существует почти без изменений: на первом курсе беседка, на втором — коттедж, на третьем — школа, потом музей, театр и так далее. Но сложность в архитектуре не связана с количественными показателями и с бюджетами, а связана с мыслями. Допустим, павильон в Барселоне Миса ван дер Роэ — вещь совсем небольшая, но является, может быть, одним из самых сложных объектов, созданных в XX веке. Мне интересно наращивать не фактическую сложность, а вовлеченность студентов. Провести студента от бессмысленного вождения карандашом до глубинного проникновения в суть проблемы. На дипломе можно сделать очень простую вещь, но погрузиться в эту вещь настолько глубоко, что выйдет некий шедевр. Мой метод заключается в увеличении уровня включенности.
— Это то, что вы пытались делать в Мастерской экспериментального учебного проектирования при МАРХИ последние 20 лет, а теперь будете делать в своей новой школе, в МАРШ?
— История мастерской очень простая: конец 1980-х годов, перестройка, новый ректор, желание найти какие-то новые формы обучения. Внутри МАРХИ находится замечательный человек, ныне покойный, — Валентин Романович Раннев, который начинает придумывать новую программу и приглашает меня. Мы хотели изменить этот программный ассортимент МАРХИ: беседка, коттедж, школа, дом и так далее. Мы предположили, что существуют некие типологические единства: допустим, однопространственные здания — туда попадают как церкви, так и кинотеатры. Есть ячеистые здания: гостиницы, больницы, тюрьмы, в известной степени жилые дома. И тогда на одном курсе у нас студенты работали и над гостиницей, и над офисом, и над больницей, и мы могли их сравнивать. У нас было и много других нововведений. Эта методика, конечно, не безупречна, но она позволила сделать образовательный процесс более живым и реалистичным, что ли. Но что у нас, безусловно, не получилось — это хоть каким-то образом повлиять на то, что происходит в остальном МАРХИ. Мы как были неким анклавом, так и остались им до сих пор.
— Зато теперь в МАРШ вы сможете все сделать сразу правильно?
— Я бы не сказал, что вообще где-то в мире архитектурное образование устроено идеально и правильно. Потому что архитектура сама по себе не является объективным знанием, архитектура остается в значительной степени искусством, она имеет очень сильную эмоциональную и художественную составляющую. Сказать, какая архитектура правильная, никто не возьмется. Парфенон — правильно, Покрова на Нерли — правильно, Центр Помпиду в Париже — тоже правильно, все это хорошая, но разная архитектура. Также и обучение архитектуре может быть совершенно разным. Поэтому сказать, что мы сейчас создаем школу, в которой все будет правильно, нельзя. Когда мы делали этот наш эксперимент в МАРХИ, к нам приезжали иностранцы, и они говорили: странно, что у вас экспериментом называется норма.
— Ну так это про все новое говорят: «теперь у нас будет нормальный парк», «нормальный музей современного искусства» и так далее.
— В сфере архитектуры все наши социальные, политические и экономические структуры совершенно не готовы принять западную норму. Европейские нормы строительства нельзя совместить с российскими СНиПами. Так же и с системой образования. На Западе она построена на воспитании очень самостоятельного студента, который сам до всего доходит, ему нужна всего лишь некоторая помощь. Он должен представить работу, которая соответствует стандартам качества, как он к ней пришел — это его личная проблема. Но при этом существует очень ясная конструкция, направление, в котором он должен работать. И интеллектуальное пространство, в котором формируется западный студент, много обширнее того, что имеем мы. Я имею в виду хотя бы объем литературы: если вы посмотрите на список литературы студента, например, Швейцарской высшей технической школы в Цюрихе, то в нем по крайней мере 150 книг. Из них, я посчитал, на русский переведено восемь. А это все классика архитектурной теории.
— То есть, как и «Стрелка», вы будете погружать студентов в западный архитектурный контекст?
— Вся философия «Стрелки» и та философия, которую предлагает Рем Колхас, основана на позитивистском подходе: анализ фактов, который должен привести к какому-то результату. Что, конечно, важно и полезно, но не бесспорно. Потому что кроме знания в архитектуре присутствуют чувства. Но существует очень важный, с моей точки зрения, интеллектуальный опыт — развитие любознательности, расширение горизонтов представлений о мире. Архитектор, как человек, который напрямую взаимодействует с миром, должен понимать, как устроен этот мир: где, сколько, чего, как, почему. Современная архитектура существует в невероятно сложном пространстве, в невероятно сложном контексте — социальном, политическом, экономическом. А если студент-архитектор вообще про это ничего не понимает, то он рисует как обезьяна — потому что его так научили рисовать. К сожалению, современное российское архитектурное образование именно в силу своей полной отрешенности от реальности учит студентов именно так: это изображение архитектуры, а не собственно архитектура.
Евгений Асс со студентами Мастерской экспериментального учебного проектирования и преподавателями Никитой Токаревым и Кириллом Ассом
— Как это случилось? Ведь меньше века назад именно у нас были передовые архитектурные образовательные проекты. И вы еще застали в МАРХИ преподавателей, вышедших из Вхутемаса. Куда все делось?
— Тогда новое образование формировалось как оппозиция классической традиции, как вызов времени — и в социальном, и в эстетическом смысле. Это было строительство нового мира, поэтому эстетические достижения, культурные достижения тех лет, конечно, не могут быть превзойдены — энергия вызова была настолько мощна, что сегодня просто трудно предположить, что что-то равное может быть. Я действительно застал великих архитекторов уже на излете. Я учился у Михаила Осиповича Барща. Моя жена училась в параллельной группе, у Михаила Исааковича Синявского. Это авторы Планетария, выдающегося произведения советской архитектуры. И всеми группами руководили ведущие мастера советской архитектуры. Барщ всегда оставался архитектором в очень высоком смысле слова, и мне кажется, что именно этому он нас и учил. Что есть архитектура, такое сокровенное занятие, что мы должны быть к нему готовы, что мы должны все хорошо делать. И показывал — как надо делать хорошо. Это была школа мэтров, и у них было чему научиться. Но на смену им приходили другие, кто-то из них в большей, кто-то в меньшей степени унаследовал эти ценности — и скорее в меньшей, чем в большей. Это, как правило, были люди, уже почти не связанные с практической деятельностью, — тут надо отдать должное советской системе администрирования, которая не поощряла совместительство, если ты работаешь в Моспроекте, то и работай.
— Получается, что если у вас есть большой мастер, то у вас есть хорошие архитекторы — его ученики. А если нет? Нет ли изъяна в этой системе?
— МАРХИ основан на системе французской Школы изящных искусств, предполагающей обучение внутри одной группы, которая замкнута на мэтра. Он берет студентов и в течение четырех лет их ведет. Лично для меня это большая проблема, потому что, во-первых, возникает такой образ семьи, внутренняя психологическая коллизия, в которой ты неизбежно становишься неким отцом. Вторая проблема заключается в том, что вся философия, на трансляцию которой ты претендуешь, исчерпывается в течение одного года максимум. К тому же в современной архитектуре нет таких устойчивых школ, которые бы покрывали и описывали все возможные решения. Но архитектура все-таки попадает в сферу творческих дисциплин. В творчестве нет каких-то законов, раз и навсегда заданных решений, которые можно изучать. Так что в МАРШ у нас будет обязателен переход от одного преподавателя к другому каждый семестр. Меня, например, интересует тема «белое и черное», я говорю студентам — весь следующий семестр мы будем обсуждать белое и черное и делать проекты на эту тему. А мой коллега ведет соседний курс и говорит: а меня интересует проблема расширения Москвы. А третий говорит, что его интересует проблема взаимосвязи в процессе проектирования классики и авангарда. Потом на следующий семестр они переходят и оказываются у профессора, который предлагает тему: оккупируем Нью-Йорк. Что такое оккупация Нью-Йорка в архитектурных терминах? Студентам сносит крышу.
Интервью: Александр Острогорский
Афиша