Московская программа реконструкции парков началась с Парка им. Горького
Фото: Алексей Андреев
Кризис и мэр Сергей Собянин практически заморозили столичное строительство. Однако, кроме девелоперов, никто особо не загрустил. Наоборот, многие обрадовались — ведь в последние годы стройка воспринималась как безусловное зло для города. Выражалось оно не только в слишком плотной застройке, оставляющих желать лучшего строительных технологиях и транспортной перегрузке, но прежде всего в никудышной современной московской архитектуре.
Наверное, сейчас уже поздно думать, почему так произошло, что мы построили и зачем. Важнее понять, как максимально нивелировать негативные последствия лужковского зодчества. Прошедшая на днях 3-я Московская архитектурная биеннале выдвинула на повестку дня вопросы самобытности российской архитектуры, реконструкции общественных пространств и попутно реабилитировала целое архитектурное направление — неоклассицизм.
Новомосковский стиль
«В чем самобытность шведской архитектуры? Наш национальный характер базируется на простоте и скромности. Важна идея “общего блага”: шведы доверяют государству и платят большие налоги. Мы не любим выделяться, но много заботимся о природе и детях. Отсюда и шведская архитектура — простая, лаконичная и функциональная», — рассуждал на биеннале главный редактор шведского журнала Form Даниэль Голлинг. В России эти простые рассуждения звучали необычно: наши цивилизационные коды во многом противоположны скандинавским. Но важнее другое: для России совершить такое же интеллектуальное упражнение не представляется возможным.
Современная российская архитектура, как и русская национальная идея, ускользает от четких описаний и обобщений. Она космополитична, интернациональна и почти лишена национального колорита. Весьма провинциальна по идеям: даже элитная Остоженка — выставка передового капиталистического строительства — выглядит как обычный приличный район где-нибудь во Франкфурте. Кроме того, есть большой пласт советской архитектуры, представленный панельным домостроением. Каким-то непостижимо дремучим образом этой тупиковой ветви, которую разработали в Европе в 1950-х годах и от которой уже полвека как отказались, у нас ухитряются следовать до сих пор.
Попытку создать новомосковский стиль предпринял в свое время Юрий Лужков. Его соратник Владимир Ресин выразил концепцию афористично: «В центре строим под старину, а весь авангард — на окраины». Современная архитектура не появилась ни в центре, ни у МКАД: она была под запретом. Зато весь ЦАО заполонили вульгарные домики с башенками.
Лужковский период также подарил миру удивительное явление — так называемое общество анонимных архитекторов: авторов проектов многих зданий, построенных в городе за последние двадцать лет, найти невозможно. Обычно это детище государственных проектных институтов типа «Моспроекта». «Серьезные люди в архитектурных мастерских занимаются согласованиями, конструкциями или инженерными системами. Фасады же часто рисовали студенты-практиканты, которых курировала какая-нибудь дама пенсионного возраста. Этот сплав молодости и опыта и застроил пол-Москвы», — шутят архитекторы из частных проектных бюро.
Современная московская архитектура — это, безусловно, архитектура времен неолиберализма. Она больше про деньги, нежели про красоту. Государство слабо, и потому девелоперы могут строить что хотят. Разглядывая новое столичное здание, уместнее говорить о квадратных метрах, степени влиятельности застройщика и его жадности, чем о фасадах.
Можно с сожалением признать, что в 2000-е архитекторы, за редким исключением, стали придатком девелоперских компаний. Они брались за заказ любой неадекватности по принципу «лучше сделаю я, чем кто-то хуже меня». На биеннале это было подтверждено еще раз: дискуссии об этике архитекторов, столь важные в Европе, никакого интереса ни среди профессионалов, ни среди публики не вызвали.
Интересно, что для большинства западных специалистов лицо российской архитектуры очевидно: это конструктивизм начала 1930-х годов. Именно тогда советская архитектура была самой передовой в мире. На разработке идей конструктивистов теоретически можно было бы выстраивать и самобытность современной российской архитектуры. Но вот беда: ценность этой архитектуры не признается ни большинством населения, ни чиновниками. Конструктивистские памятники мирового значения в Москве тихо умирают.
Нужно ли сокрушаться по поводу отсутствия самобытности у российской архитектуры? Вряд ли. Мы можем узнать шведскую, норвежскую, голландскую или испанскую архитектуру. Столь чистая узнаваемость свойственна, пожалуй, только небольшим странам, обычно на окраинах Европы. Но в целом на планете большинство зданий строится сегодня без привязки к национальным особенностям — похожие постройки могут быть и в Москве, и в Шанхае. Беда лишь в том, что в Москве интернациональный стиль часто умножается на невежество девелопера, на низкое качество архитектуры и строительства, на желание сэкономить на материалах. Практически любое рядовое здание XIX века выглядит намного благороднее и изящнее современного.
Неоклассики выходят из тени
«Простота, сложность и историзм» — так кураторы биеннале определили главные векторы развития российской архитектуры. В зале «Простота» — белые стены и минимум фотографий. В зале «Сложность» — кривые полы, по которым и ходить-то непросто, а ведь, чтобы как следует рассмотреть проект, приходилось куда-то пролезать, приседать на корточки, совершать еще какие-то движения. Но самое интересное — в зале «Историзм»: проекты дюжины российских и иностранных архитекторов. И дело не только в том, что на фоне иностранных наши выглядели на удивление сочно и ярко. Оказалось, что российская неоклассика представляет собой феномен мирового уровня.
Во всем мире неоклассическая архитектура находится в своего рода резервации. «Считаются ли архитекторы, работающие в неоклассике, маргиналами в Италии? — переспросил корреспондента “Эксперта” итальянский архитектор Пьер Карло Бонтемпи. — Это очень мягкое сравнение. Нас держат за сумасшедших». Так вот в России к неоклассикам в профессиональной среде тоже относятся весьма скептически — «какие-то чудаки до сих пор рисуют колонны и ордера». Однако шестеро архитекторов (Михаил Филиппов, Максим Атаянц, Михаил Тумаркин, Михаил Белов, Дмитрий Бархин, Илья Уткин), работающих в жанре историзма, весьма востребованы. Причем они не только строят коттеджи и дома, но и работают с более крупными формами. Филиппов возводит в Москве элитный «Итальянский квартал», а Атаянц — несколько крупных проектов жилья экономкласса в Подмосковье. Более того, Филиппов и Атаянц реализуют и крупный градостроительный проект: неоклассический «итальянский» «Горки-город» в Красной Поляне. Михаил Тумаркин недавно закончил уникальный объект: дворец правителя одной из стран Юго-Восточной Азии.
На биеннале российские неоклассики впервые выставили свои работы вместе. А на круглом столе, посвященном неоклассицизму, «архитекторы из гетто» даже перешли в контратаку. «Во второй половине двадцатого века в мире построено в несколько десятков раз больше, чем за предыдущую историю. Но — парадокс — ни один новый модернистский город не может конкурировать даже с самым второстепенным историческим городом Европы. Почему? Потому что они красивы. Градостроительной и архитектурной красотой», — заметил Михаил Филиппов. А Михаил Тумаркин расшифровал: «Классическая архитектура — это архитектура психического здоровья. Полы и стены должны быть ровными, окна — большими. Замыслы — не таинственными, а ясными. Классическая архитектура говорит о правильных пространственных координатах, о счастье, о здоровье».
Подмосковный жилой комплекс «Покровское-Ивакино» (архитектор Максим Атаянц) — пример неоклассики в градостроительстве
Архив пресс-службы архитектурной биеннале
«Современная архитектура — это просто дизайн, это временное. Дизайн построен по эстетическим принципам, которые противоположны эстетическим принципам устойчивой старой архитектуры. Он принципиально принимает некрасивое за красивое, — проповедовал Михаил Филиппов. — Классическая архитектура является единственной возможной формой архитектуры. Так же как человеческое тело является единственной возможной формой человеческого тела. Модернистская архитектура случайна, возможна любая форма. В ордерной системе нет места случайности. Ордер — очень жесткая по пропорциям система».
Пьер Карло Бонтемпи подчеркивал экономическую целесообразность классики: «Пантеон был построен две тысячи лет назад и ни разу не закрывался на ремонт. Были только небольшие реставрационные работы. А икона модернизма парижский Бобур архитектора Ренцо Пьяно — не прошло и полвека — потребовал капитального ремонта. Он занял три года и обошелся в пять раз дороже строительства».
Все — в парк!
«В девяностые и двухтысячные главным в российской повестке дня были архитектура и интерьеры. Примерно семь-восемь лет назад произошел перелом. Начался новый этап развития, связанный с урбанизмом и ландшафтом, — замечает главный редактор журнала “Архитектурный вестник” Дмитрий Фесенко. — Но российская особенность заключается в том, что переход от этапа к этапу осуществляется крайне жестко. Хрущев одним постановлением запретил архитектурные излишества и начал этап панельного домостроения. Сейчас Собянин запретил жилищное строительство, и теперь мы занимаемся только дорогами и парками».
Такая национальная особенность обходится весьма дорого. Если в Европе каждое изменение повестки дня привносит новый опыт, то в России «смена вех» происходит через отрицание. Сначала двадцать лет подряд государством не были востребованы градостроители, транспортники и ландшафтники. Сегодня, когда Москва вошла в острый транспортный и экологический кризис, такие специалисты вроде понадобились. Но их очень мало: кто-то умер, кто-то состарился, а опыт передавать было некому. И наоборот: проектировщики жилья теперь сидят без работы.
Очевидно, такая «рывковая» особенность развития не случайна и связана с национальной идентичностью. В отсутствие гражданского общества необходимые изменения долгое время капсулируются, а потом происходит вскрытие перезревшего нарыва и резкий переход к новой повестке дня, не дополняющей, а отрицающей прошлую.
«Классическая архитектура — это архитектура психического здоровья». Дом архитектора Филиппова в Казачьем переулке
Архив пресс-службы архитектурной биеннале
Сегодня на повестке дня — общественные пространства, или, более узко, парки. Парки — один из акцентов текущей градостроительной политики, они же стали чуть ли не главной темой биеннале. Прошел курс лекций о лучших западных парках последних лет, состоялась выставка, посвященная Зарядью — территории, на которой решением Владимира Путина должен быть создан большой парк в центре города.
Начиная с 1960-х столичные парки перестали быть одним из приоритетных направлений развития городской инфраструктуры и дальше развивались по инерции. В последние двадцать лет они были захламлены, заставлены шашлычными и ларьками. Средств в их благоустройство вкладывалось немного, сами же парковые технологии сильно устарели.
В это же время сильно выросла роль парков в мире. Они перестали быть просто зеленой зоной. В постиндустриальном городе парк и культурный центр, и место работы для людей с ноутбуками. «Общественное пространство — это как бы рыночная площадь для новой экономики. Это важное место для обмена идеями. Города соревнуются за таланты и хотят быть привлекательными. Сделать современный парк — один из лучших вариантов улучшить город», — говорит основатель голландского агентства Creative Cities Эверт Верхаген.
Лучшие парки последнего десятилетия стали мощными катализаторами городского развития. Нью-йоркский HighLine, устроенный на старых железнодорожных путях, обошелся бюджету в 153 млн долларов. Он преобразил район, привлек новые девелоперские проекты на 2 млрд долларов и стал туристической достопримечательностью мирового уровня.
Чикагский Millenium Park площадью 16 га стоил бюджету и меценатам 470 млн долларов. В нем есть открытый театр и мост, построенные знаменитым Фрэнком Гери, музей Art Institute от Ренцо Пьяно, огромная скульптура «Фасолина» от Аниша Капура и многое другое. Парк не только повысил стоимость близлежащей недвижимости на 25%, но и позволил привлечь дополнительные доходы — 700 млн долларов в год. Кроме того, Millenium Park вернул Чикаго славу одной из столиц США.
В Москве на реконструкцию и благоустройство парков в ближайшие годы собираются потратить 70 млрд рублей. Через несколько месяцев планируются конкурсы, в том числе международные, на концепции развития 12 столичных парков. В начале июня будут подведены итоги международного конкурса для природно-исторического парка в Мневниках площадью 500 га. Наконец, недавно был проведен открытый конкурс для территории Зарядье рядом с Кремлем. Этот конкурс не предполагал призов и был не очень честен с участниками, однако он позволил властям бесплатно собрать множество идей для развития территории.
Парк имени Горького стал первым, где пошла реабилитация территории. Он не стал принципиально иным (конкурс на концепцию его развития будет объявлен в ближайшее время), в нем просто убрали все лишнее, отменили плату за вход, ввели ряд объектов (зимний каток, площадки для загорания, танцпол и т. д.), создали интересную программу культурных мероприятий. Но и этого хватило, чтобы парк стал весьма модным местом.
Увлечение столичного правительства парками не случайно. Шансов, что транспортная ситуация радикально изменится в ближайшие три-четыре года, мало, а парки за это время улучшить реально. Кстати, подобным образом поступили в 1970-е годы в испанской Барселоне: за счет преобразования парков и создания новых общественных пространств ситуация в городе быстро изменилась. Так что и для Москвы «парковый проект» может стать примером блиц-урбанизма, когда в короткий срок может быть улучшено качество городской среды.
Алексей Щукин
Эксперт