Круг. История одной картины в круговороте коллекции

Исследователям искусства хорошо знакомо ощущение счастья, когда в бездне архивных материалов после кропотливых «археологических раскопок» обнаруживается факт, позволяющий определить происхождение картины, атрибутировать модель на портрете, определить дату создания работы или вернуть из небытия забытых художников. 

Письма и мемуары в этом отношении — бесценный источник. Эссе коллекционера Михаила Алшибая, посвященное приключениям портрета из его собрания, — замечательный пример такого рода источника для будущих исследователей.

Велимир Хлебников в своем эссе 1918 года «Астраханская Джиоконда» пишет о знаменитой «Мадонне Бенуа» Леонардо да Винчи: «…бесценная эта картина должна быть водворена на свою вторую родину». Речь шла о том, как художник Александр Бенуа «раскопал» в астраханском собрании Сапожниковых подлинную вещь Леонардо и, получив ее в дар, продал затем Эрмитажу за сто тысяч рублей. Хлебников считал справедливым, чтобы картина была возвращена в Астрахань, ставшую для нее «второй родиной». В моем очерке речь пойдет, конечно, не о картине да Винчи; портрет, о котором я собираюсь рассказать, несравним с одним из шедевров мировой живописи, но эта история о том, как картина, много лет находившаяся в моей коллекции, была возвращена настоящим владельцам, и что из этого, в конечном счете, вышло.

В конце 90-х годов прошлого века я упорно разыскивал работы Гаяны Каждан, художницы, трагически погибшей в 1973-м, за год до моего появления в Москве. Я собирался устроить выставку, и этот проект под названием «Жар-птица» реализовался в феврале 2005 года в Государственном литературном музее. Выставка была организована в виде своеобразной «книги-инсталляции» по тексту стихотворения Генриха Сапгира с тем же названием, одной из героинь которого, наряду с целым рядом других художников, уже умерших, является Гаяна Каждан. Гаяна была заметной фигурой нонконформистского искусства 1960–1970-х годов. Мне удалось приобрести два ее автопортрета. Один из них, который я покупал как «Мальчика с гитарой», при ближайшем рассмотрении оказался, без всякого сомнения, автопортретом. Вторая картина — обнаженная «Ева» в полный рост 1970-го года: прислонясь к «древу познания», она поглаживает огромного кота, напоминающего Бегемота из булгаковского романа «Мастер и Маргарита». Давний друг Гаяны подтвердил мне, что и это автопортрет.

Хорошо знакомая с художественной средой 1960–1970-х годов литературовед Зана Плавинская, с которой я делился результатами своих поисков, как-то раз сказала: «Миша, вы немного надоели мне со своей Гаяной, займитесь-ка лучше Таней Киселевой, она тоже достойный художник». Для меня это было в то время новое имя. В каталоге выставки «Другое искусство» (выставка, посвященная искусству нонконформистов, была показана в 1990–1991 году в Государственной Третьяковской галерее и Государственном Русском музее. — Артгид) я нашел несколько строк о Киселевой и репродукцию одной из ее ранних работ. Художник Саша Куркин помог разыскать мать художницы, умершей в 1990 году. Картины Татьяны пылились в узком простенке за шкафом и явно были обречены на гибель. Наследников, которые могли бы их сохранить, у Екатерины Вячеславовны, мамы Татьяны, не было; она просила меня купить все, чтобы вещи просто не оказались на помойке. Я так и поступил, постепенно приобретая работы Киселевой в течение 2001–2003 года за небольшие суммы. Среди приобретенных вещей — пейзажи, портреты, полуабстрактные композиции. Лучшая вещь называется «Выбор (по мотивам Булгакова)» (1976) — живопись на оргалите с элементами ассамбляжа, что характерно для вещей Татьяны.


Татьяна Киселева. Выбор (по мотивам Булгакова). 1976. Оргалит, масло, ассабляж. Собрание Михаила Алшибая.
Специальная фотосъемка: Роман Суслов.


Изображена молодая красивая женщина с развевающимися рыжеватыми волосами, в красно-голубом платье и как будто верхом на странном животном, голова которого, выдающаяся вперед, приклеена к изображению в нижней части картины. На первый взгляд, это голова медведя, а может быть, кота Бегемота, но, возможно, это боров, в которого Маргарита превратила Николая Ивановича — «нижнего» соседа; однако, у Булгакова Маргарита летит на щетке, а на борове следом за ней несется Наташа, домработница, причем совершенно нагая. Короче говоря, картина действительно написана лишь «по мотивам» булгаковского романа. Взглянув на нее, Зана Плавинская, портрет которой я также приобрел в числе произведений Тани Киселевой, тотчас определила модель: да это же это Света Цхварадзе! Светлана Цхварадзе (Дарсалия), искусствовед и знакомая многих художников, печатавшая, между прочим, в 1974 году на своем «Ундервуде» пригласительные билеты к знаменитой «Бульдозерной выставке», была возлюбленной и музой ленинградского художника Евгения Рухина, одного из немногих питерцев, кто часто навещал Москву. Ее портрет работы Тани Киселевой в виде булгаковской Маргариты обрамляют подлинные фрагменты старинной мебели, и это мне кажется не случайным. Дело в том, что Рухин довольно часто включал в свои картины элементы мебели в качестве ассамбляжа, это был его, так сказать, фирменный прием, и Таня Киселева, возможно, использовала ассамбляж в данном случае как намек на отношения Светланы с Евгением.

В 2004 году, я показал приобретенные мною работы Киселевой на ее персональной выставке в Государственном институте искусствознания в Козицком переулке. Мне позвонила молодая девушка — искусствовед Ксения Александрова, знакомая с Киселевой с детства, обладательница нескольких ее работ, и предложила устроить выставку. Организатором выступил известный искусствовед, профессор Игорь Евгеньевич Светлов. К открытию выставки я издал небольшой каталог, в котором портрет Светланы Цхварадзе в облике Маргариты был впервые репродуцирован.


Обложка каталога выставки Татьяны Киселевой в Государственном институте искусствознания. М., 2004


Конечно, эта экспозиция стала настоящим праздником для мамы художника, с которой я продолжал дружить до самой ее смерти. На открытие пришли многие из оставшихся в живых друзей Татьяны. Надо сказать, что при жизни Таня Киселева была душой замечательных компаний. Среди ее друзей и близких были такие значимые персонажи московской художественной сцены как Евгений Кропивницкий, Михаил Шварцман, Вагрич Бахчанян, Сергей Гандлевский, безвременно ушедший Саша Камышов, Кирилл Прозоровский и многие другие. С тех пор еще не раз я включал разные работы Татьяны Киселевой в свои выставки.

Приблизительно в 2006 году я впервые встретился со Светланой Цхварадзе на Российском антикварном салоне. Передо мной стояла изящная женщина, удивительно похожая на свой портрет, написанный тридцать лет назад. Тогда еще я предложил Светлане передать ей купленный мною портрет в обмен на рисунок Евгения Рухина. Рухин, как известно, умер в 1976 году при пожаре в его мастерской в Ленинграде. Интересно, что он иногда изображал на своих работах что-то вроде дыма или пламени, как будто пророчески предсказывая свою судьбу. Нечто пророчески-трагическое подметил Генрих Сапгир своим поэтическим воображением и в облике Рухина:

огромный волосатый
сюда сюда Рухин —
всегда в любви несытый
и пламенем объятый
борода твоя как дым
завивается колечками
вот и умер
молодым
(«Жар-птица»)

Пожару в мастерской художника сопутствовал ряд странных обстоятельств: до сих пор неясно, в результате чего он возник; дверь комнаты, где находился Евгений, оказалась запертой снаружи. Довольно распространена версия, что это была акция КГБ: художник вращался в кругах нонконформистов, часто ездил в Москву, где продавал свои работы заграничным коллекционерам. Генрих Сапгир прямо пишет о судьбе Рухина в «Жар-птице»:

...и гласили скрижали:
УГОРЕТЬ НА ПОЖАРЕ
...или
так решили
в «Большом Доме»
…и сотрудники рядами
уходили на заданье

Другая версия — месть жены. Известно, что Рухин был весьма любвеобилен, а его супруга Галина Попова отличалась довольно жестким характером. Говорят, после его смерти она обрила голову. Фрагмент поэмы Генриха Сапгира, посвященный Евгению Рухину, заканчивается следующими строчками:

...два холста
сбиты в виде креста

В них мне видится отсылка к фотографии Игорь Пальмина, где Рухин снят в 1972-м году, у дома Рабина в Москве, с крестом, сбитым из его отдельных холстов на подрамниках — их, правда, не два, а целых пять.


Игорь Пальмин. Крест. Москва, 1972


Интересно, что Пальмин эту фотографию не публиковал, но Сапгир мог, конечно, ее видеть. Другая фотография Рухина, сделанная Пальминым, широко известна: художник стоит на коленях в питерском глухом дворе, собираясь резать холст для подрамников — возможно, тех самых, из которых впоследствии сконструировал свой крест.


Игорь Пальмин. Евгений Рухин. Ленинград, 1972


Игорь Пальмин прислал также одну из последних фотографий Евгения Рухина, где он сфотографирован со Светланой. Это, по-видимому, февраль 1976 года.


Игорь Пальмин. Евгений Рухин и Светлана Цхварадзе. Москва, февраль 1976


Только десятилетие спустя мне стала ясна действительная история портрета Светы Цхварадзе. Портрет работы Тани Киселевой был подарен Светлане автором. В 1980 году Светлана эмигрировала из СССР, но не решилась везти с собой «Выбор», зная, что объемные вещи таможенники ломают, ища в них контрабанду. Позже, после смерти Татьяны Киселевой, работа была на время взята у мамы Светланы, по-прежнему жившей в Москве, для посмертной персональной выставки, а затем по ошибке вернулась вместе с другими работами к Екатерине Вячеславовне Киселевой, маме Татьяны. Когда все выяснилось, я понял, что должен вернуть картину подлинным владельцам — Светлане и ее наследникам. К тому времени портрет уже два года находился в постоянной публичной экспозиции части моей коллекции в музее «Другое искусство» в РГГУ, в тех самых залах, где ранее в течение пятнадцати лет экспонировалась знаменитая коллекция Леонида Талочкина. В апреле 2014 года вдова коллекционера приняла решение передать коллекцию Талочкина в Третьяковскую галерею, и в результате мои лучшие вещи заняли это достойное место в РГГУ, в том числе «Выбор» Татьяны Киселевой.


Валентин Серов. Светлана Цхварадзе на фоне ее портрета работы Татьяны Киселевой. Москва, конец 1970-х


Киселева в конце 1960-х годов была «студийкой» Элия Белютина. Ее работа находилась в экспозиции музея «Другое искусство» в непосредственном соседстве с картинами Гаяны Каждан, Бориса Жутовского, которые в те годы также посещали студию Белютина. А еще мы с Юлией Лебедевой, куратором моей коллекции в РГГУ, поместили портрет Светланы на том самом месте, где в прежней экспозиции Талочкина висели работы Рухина. Все это казалось мне важным и символичным, работа занимала как будто предназначенное ей место, и все же я принял решение передать портрет Светланы Цхварадзе работы Тани Киселевой его подлинной владелице. 24 сентября 2016 года, ровно через два года после открытия моей экспозиции в РГГУ, мы с Юлией Лебедевой передали «Выбор» Светлане Цхварадзе.


Светлана Цхварадзе у своего портрета в экспозиции музея «Другое искусство» РГГУ, 24 сентября 2016


Вся эта история, одна из бесконечного числа историй приобретения и перехода художественных произведений из одной коллекции в другую, ничего бы не стоила, если бы не один существенный факт, который она, с моей точки зрения, иллюстрирует: работа художника должна в конце концов оказаться в том месте и в том контексте, где ей надлежит быть. Картина Тани Киселевой «Выбор» в моей экспозиции музея «Другое искусство» в течение двух лет занимала достойное место: ее видели посетители выставки, студенты. И все же подлинное ее место, конечно, в коллекции Светланы, тем более что вещь по праву принадлежит ей. Я сделал свой Выбор. А место этого портрета в экспозиции РГГУ занял другой — того же автора и выполненный в похожей манере, с элементами ассамбляжа: портрет Заны Николаевны Плавинской, к сожалению, покинувшей нас несколько лет назад.


Светлана Цхварадзе и портрет Заны Плавинской работы Татьяны Киселевой (1976) в экспозиции музея «Другое искусство» РГГУ


Именно с нее началась эта история; без участия Заны обе работы, да и все другие вещи Киселевой моей коллекции, могли бы оказаться безвозвратно утраченными. Несправедливо, когда некоторые работы по какому-то высшему закону должны находиться в определенном месте, а оказываются в другом. Аристотель писал о «месте» («топосе») в своей «Физике», но я думаю, что у этого понятия есть и метафизическая сущность. Я почему-то уверен, что какие-то произведения должны были бы по некой высшей справедливости находиться в моем собрании, как, например, одна картина Гаяны Каждан, которую я разыскивал на протяжении двенадцати лет, зная только ее название. В результате она удивительным образом нашлась у моих знакомых, но все попытки заполучить ее в свою коллекцию на любых условиях потерпели неудачу.

Существует большой холст Эдуарда Штейнберга 1973 года, который я когда-то, вскоре после его создания, случайно увидел в одной московской квартире на Тверской улице (в то время ул. Горького). Это была первая работа нонконформистского искусства, которую я видел в своей жизни, и она меня тогда поразила. Через сорок лет я встретил эту картину совсем в другом месте и моментально ее узнал. Хозяин, желавший продать работу, был поражен. «Вы понимаете, — сказал я, — что она по праву должна принадлежать мне?». «Конечно», — ответил продавец, некогда получивший картину в дар, и назвал сумму, превышающую не только мои возможности, но и все мыслимые цены на работы этого художника. «Портрет Л. Строевой» Владимира Вейсберга, попавший в конце концов в руки моего друга, замечательного коллекционера Марка Курцера, — из той же серии «упущенных» мной вещей. Я знал о его существовании, но «не дошел» до него в конце 1990-х. В моей коллекции есть работы мужа вейсберговской модели — художника Юрия Титова, а трагическая история их эмиграции во Францию и последующего самоубийства Строевой была мне давно и хорошо известна. Я рассказал эту историю Марку и открыл истинное имя модели — Елена; естественно, все ее называли просто Леной — отсюда и инициал «Л.» на обороте холста. Я чужд всякой мистики, но мне кажется, что «размытое» лицо героини на портрете работы Вейсберга как будто предсказывает ее «туманное» будущее. В моей коллекции рядом с работами Юрия Титова этот холст находился бы на «своем» месте.

8 октября 2016 года Светлана Цхварадзе (Дарсалия) посетила мою мастерскую. Помимо того что у нас произошло по-настоящему теплое общение, Светлана поделилась со мной очень важными воспоминаниями, а в заключение подтвердила подлинность трех холстов Евгения Рухина, которые в течение последних нескольких лет поступили в мою коллекцию. В одной из картин 1975 года с изображением иконы, как будто охваченной пламенем и дымом, мне видится пророческое предсказание собственного скорого трагического финала художника.


Евгений Рухин. Композиция. 1975. Холст, масло.
Собрание Михаила Алшибая


Вот так возникла и как будто бы завершилась еще одна из коллекционерских историй, но вскоре она получила неожиданное продолжение: в благодарность за возвращение картины Тани Киселевой Светлана Цхварадзе привезла мне в подарок из США работу другого художника — Виталия Длуги. Художник эмигрировал из СССР в 1980 году, в Нью-Йорке его постигла трагическая судьба — он умер в молодом возрасте от опухоли мозга, которая, как считают, была спровоцирована травмой — ударом по голове. Отчасти Виталий, так же, как и Рухин, «напророчил» себе подобный исход: на его еще ранних работах нередко изображены перебинтованные головы или плоды граната. История заболевания и смерти Виталия легла в основу повести Людмилы Улицкой «Веселые похороны». Виталий также упомянут в поэме Генриха Сапгира «Жар-птица» наряду с Евгением Рухиным, Гаяной Каждан и многими другими русскими художниками, современниками и друзьями поэта, принадлежавшими к различным кругам нонконформистского искусства. Работы большинства из них имеются в моей коллекции, и сегодня благодаря Свете Цхварадзе она обогатилась еще одним холстом Виталия Длуги — «Прогулка по Бродвею» 1987 года, хорошим дополнением к его же «Гранату» 1984 года.


Виталий Длуги. Гранат. 1984. Холст, масло.
Собрание Михаила Алшибая


В конечном итоге все частные коллекции становятся достоянием музеев. Коллекционер, с моей точки зрения, — главная фигура в истории искусства, после, конечно, самих художников. Частное коллекционирование в более или менее современном понимании возникло в XIV–XV столетиях. Семейство Медичи — яркий пример подлинных коллекционеров и меценатов. Музеи стали возникать тремя столетиями позднее, и вектор движения произведений искусства направлен от частных коллекций к музейным собраниям. Большинство работ из собрания Медичи сегодня находятся в Уффици, и коллекции всех крупных художественных музеев сформированы на основе частных собраний, что нередко отражено в самой экспозиции — как, например, в Музее Метрополитен в Нью-Йорке или в Художественном институте Чикаго. Путь вещей из частных собраний в публичные может быть более прямым, как в случае, например, Павла Третьякова, или, наоборот, сложным, через распыление коллекции после смерти владельца, но все равно в конце концов вещи попадут в музей. И все же, хотя общественные коллекции в научном и социальном плане более полезны, чем частные, по меткому наблюдению Вальтера Беньямина, «лишь эти последние действительно бережно относятся к своим экземплярам». Этой фразой выдающегося философа можно было бы закончить мое эссе, но в сюжете возник еще один дополнительный штрих: через месяц после «передачи» портрета Светлана Цхварадзе написала мне, что она хочет, чтобы работа вернулась в экспозицию музея «Другое искусство», чтобы на нее продолжали смотреть. Картина вновь займет свое место, на этикетке будет отмечено, что это — работа из коллекции Светланы, а портрет Заны Плавинской мы поместим где-нибудь рядом. Круг замкнулся.
Автор
Текст: МИХАИЛ АЛШИБАЯ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе