Оскорбленный взор: почему нас так тревожат символы и знаки

В смутные времена чувствительность людей к разного рода знакам, символам, эмблемам и внешнему облику друг друга неизбежно начинает расти.
Олег Кулик. Большая мать. 2022. 
Фото: Виталий Белоусов. РИА Новости


Даже если все перечисленное не носит политического характера, народ всегда найдет чем оскорбиться и оскорбить другого — особенно в ситуации, когда «чувства верующих» и прочие подобные конструкты защищаются на законодательном уровне.


Этой теме посвящена книга французского историка Эмманюэля Фюрекса «Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции», вышедшая в издательстве «Новое литературное обозрение». Она рассказывает о борьбе с политическими знаками и символами на бытовом, идеологическом и политическом уровнях. Хронологические рамки ей задают два события — низвержение статуи Наполеона с вершины Вандомской колонны в 1814 году и снос самой колонны в 1871 году. «Артгид» находит книгу чрезвычайно актуальной и объясняет, как рассказанная Фюрексом история пересекается с нашей сегодняшней реальностью.

Говоря о предмете своего исследования, французский историк Эмманюэль Фюрекс нашел для него очень точное определение — иконоборческая тревога. История Франции изобилует политическими катаклизмами. Сметающие все на своем пути революции и следующие за ними периоды реставрации прежней власти стали в XIX веке обычным делом и повлекли за собой символическую неразбериху: образы и знаки одного правительства соперничали с эмблемами другого, памятники правителям и выдающимся деятелям эпохи подвергались нападкам со стороны граждан и даже такие мелочи, как пуговицы на одежде жандармов, порождали конфликты. Человеку, выросшему в постсоветский период, описанная Фюрексом ситуация хорошо знакома. В книге автор определяет ее как «неописуемый хаос», когда «прошлое — революционное и имперское — выступает на передний план как время сплошных конфликтов, а будущее представляется как бесконечная смена реставраций (королевских или имперских) и их отмен». Мы тоже до сих пор живем в тени былых империй и в порожденной ими символической системе, а борьба памятников на всей территории бывшего СССР не ослабевает по сей день.


Эжен Делакруа. Свобода, ведущая народ. 1830. Холст, масло. 
Лувр, Париж


В последние месяцы в связи со спецоперацией на Украине разного рода символы и знаки, ассоциирующиеся с противоборствующими лагерями, вновь стали частью повестки дня. Причем появление военных и антивоенных образов в публичном или цифровом пространстве порождает конфликты и влечет за собой реальные последствия в виде административной или уголовной ответственности. Для описания ситуации, сложившейся в области символического, пока не найден подходящий язык, и тем любопытнее взглянуть на метод анализа, предложенный Эмманюэлем Фюрексом. Он работает на пересечении нескольких дисциплин — истории повседневности и эмоций, исследований визуальной культуры и, конечно, семиотики. При этом в своей книге Фюрекс выходит далеко за рамки объявленной темы, рассматривая не только знаки с ярко выраженным политическим окрасом, но и целый массив вещей, составляющих ткань повседневной реальности: цветы, домашние животные, игральные карты, табакерки, мыло, конфеты, пряники — словом, все, что могло привлечь к себе оскорбленный взор соотечественников. В эпохи перемен политизируется все вплоть до мелочей. Этот аспект — влияние, казалось бы, невинных знаков и изображений на политику — принципиален. Сам Фюрекс заявляет, что его целью было предложить «систему знаков» по аналогии с «системой вещей», описанной Жаном Бодрийяром. А предмет своего исследования, борьбу с политическими знаками и эмблемами, он считает «альтернативным способом заниматься политикой». Этот нюанс крайне важен для российской ситуации, потому что область символического в нынешнем контексте становится едва ли не единственным зазором, в который еще может просочиться хоть какая-нибудь альтернатива.

Вопросы Фюрекс задает тоже крайне злободневные: что делать с памятниками «неоднозначным» историческим личностям? Сносить или прятать? Что первично — художественная и историческая ценность монумента или его политическое значение, продиктованное актуальным положением вещей? Не так давно в сети появилась новость о том, что в Харькове снесли памятник Александру Невскому, символически его «обезглавив» (в процессе демонтажа у памятника откололась голова). В Житомире демонтировали советский танк, который долгие годы красовался на площади Победы, а в Литве облили краской памятник советским воинам.


Рабочие в Париже демонтируют портрет Генриха IV. 1871.
Источник: humus.livejournal.com


Эти иконоборческие ритуалы продолжают долгую историю протестных действий. В частности, говоря о французской ситуации, Фюрекс начинает свое повествование с описания известной фотографии времен Парижской коммуны. Она изображает группу рабочих, расположившихся на строительных лесах и сбивающих с фасада Ратуши конный портрет Генриха IV. Один из участников сцены уже занес кувалду, чтобы обезглавить короля. Фюрекс считает фотографию постановочной, поскольку в итоге памятник был сохранен, но именно это изображение стало одним из символов иконоборчества XIX века. Cимволическая «казнь» оказалась более реальной, чем то, что произошло в действительности. «Уничтожению подлежат знаки власти — считающиеся таковыми, — но не историческая память», — резюмирует Фюрекс. Важный момент в этом контексте замечает историк литературы и переводчик книги Вера Мильчина, которая говорит об обусловленном западной культурой преклонении перед монументами и культе памятников. Именно он сподвигает нас в ситуации военного конфликта «заступаться» за камни или бороться с ними.

Однако борьба с символами не всегда оказывается столь терапевтической и безопасной практикой, как описанный случай времен Парижской коммуны. Порой власть вынуждена перехватывать инициативу разъяренных граждан, чтобы сдержать насилие. Например, в Марселе после окончательного падения Бонапарта местные власти приняли решение самостоятельно зачистить городское пространство под руководством специально нанятого для этого архитектора-инженера: «Ему предписали самому убрать следы наполеоновского правления, чтобы этим не занялся народ». Таким образом, иконоборчество приобрело официальный характер. Сейчас мы также наблюдаем, как символы и знаки власти становятся все более уязвимыми, а нападки на них расцениваются как угроза ее легитимности.


Снос Вандомской колонны в Париже. 1871. 
Источник: humus.livejournal.com


Обострение ситуации влечет за собой и трансформацию методов борьбы с символами: «Иконоборчество миниатюризируется, и объектами борьбы становятся не памятники, а микрознаки», — замечает Фюрекс, говоря о похожих тенденциях во Франции. Микрознаки становятся основным способом политической коммуникации — особенно в оппозиционной среде, лишенной возможности прямого высказывания. В 1814–1815 годах на фоне волнений в связи с очередной сменой власти «мужчины и женщины всех социальных слоев афишируют свои политические пристрастия с помощью чепцов, лент, галстуков, поясов, подтяжек, носовых платков, шарфов и перьев <...> все эти аксессуары предоставляют “зрителям” большую свободу интерпретации, а владельцам — средство защиты в случае судебного преследования». В этом контексте расшифровка знаков и разгадывание скрытых в них смыслов также ложится на всех участников событий, включая жандармов, надзирателей и судей. Оскорбленный взгляд становится едва ли не единственным критерием, выявляющим подрывную суть зашифрованных образов и символов. На этом фоне чувствительность к визуальной городской и повседневной культуре может доходить до предела. И сказывается она прежде всего в убежденности власть имущих, что все происходящее кардинальным образом влияет на общественное мнение.

Приведенные автором примеры вновь заставляют нас искать параллели в сегодняшней действительности. Так, Фюрекс рассказывает историю деревенского скрипача, арестованного за то, что повязал на скрипку трехцветную ленту в период, когда триколор находился под запретом, — хотя среди цветов на ленте был еще и зеленый. Похожий казус случился со столярами, точно так же украсившими свою форму лентами и объявленными за это бунтовщиками, несмотря на то что лента была всего лишь эмблема их корпорации. Так политическое содержание вторгалось в пространство между означающим и означаемым и могло приводить к поистине параноидальным видениям с надзирающей стороны. В современной истории достаточно вспомнить недавний процесс вокруг работы Олега Кулика «Большая мать», названной депутатами Госдумы «пародией» на скульптуру Евгения Вучетича «Родина-мать» в Волгограде.

Такие события сигнализируют о семиотической напряженности в обществе. Они возвращают нас к социальной и политической истории изобразительного искусства, рассматривающей каждый предмет как сумму социальных отношений и порожденных ими волнений. Даже в пространстве искусства, которое мыслит себя вне политики, любой иконоборческий жест приобретает политическое звучание и вынуждает иначе смотреть на попавшие в поле зрения «оскорбленного взора» произведения. Подобная перекодировка изображений до сих пор в основном остается прерогативой власти, но она же может стать инструментом современного искусства. Пока этого не произошло, нам остается фиксировать то, как охота на знаки навязывается сверху.

Автор
Текст: ТАТЬЯНА СОХАРЕВА
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе