Владимир Татлин в Третьяковской галерее

Владимир Татлин — идеальный гений ХХ века. Бесконечно талантливый, бесконечно несчастный, неврастеник, идеалист, невыносимый в быту и личной жизни, страшно обидчивый, с манией преследования, мало кем понятый при жизни, очень мало после себя оставивший, но являющий собой один из главных мифов модернистского искусства.


"Внешность его далека от красоты. Очень высокий, худой. Узкое длинное лицо с нечистой, никакого цвета кожей. Все на лице некрасиво: маленькие глазки под белесыми ресницами, над ними невыразительные обесцвеченные брови — издали будто их нет, нос большой — трудно описать его бесформенность, бесцветные губы и волосы, которые падают прямыми прядями на лоб, похож на альбиноса. Движения нарочито неуклюжие, как бывает у борцов, а на самом деле он ловок и легок в движениях. На нем морская полосатая тельняшка, пиджак и штаны разных тканей — все широкое и дает возможность для любых движений. Отбывал воинскую повинность на флоте — привык к открытой шее. Руки большие, не холеные, ловкие и всегда очень чистые. Говорит баритональным басом, как-то вразвалку, с ленцой, задушевно-проникновенно поет, аккомпанируя себе на бандуре, которую сам сделал". Это описание, больше всего подходящее самому знаменитому фигуративному полотну Татлина — его "Матросу", оставила художница Валентина Ходасевич, одна из немногих, кто готов был терпеть выходки и истерики Татлина. С ней он пытался готовить в своей духовке пастель, у нее в доме чуть не отпилил приглянувшуюся ему формой и фактурой материала ножку рояля, из ее подвала вытащил кучу барахла, из которого потом сочинил свои великие контррельефы.


Ее воспоминания — почти самые добрые слова о Татлине, оставленные современниками. Но есть и другой, куда более жесткий во всех отношениях взгляд, носитель которого был влюблен в Татлина едва ли не больше всех авангардистов, вместе взятых. Николай Пунин видел в нем воплощение нового искусства: "Я считаю Татлина единственной творческой силой, способной выдвинуть искусство за окопы старых позиционных линий. В чем его сила? — в простоте, совершенно чистой и органической... Мастер с ног до головы, от самого непроизвольного рефлекса до самого сознательного акта. Поражающее, совершенно невиданное мастерство!" Пунинский панегирик Татлину — безусловно, программное заявление, в нем признание естественного начала в том, что сам Татлин называл "изобразительным делом". Там, где его главный соперник Малевич городил умозрительные построения и слова, Татлин достигал цели одной линией, как бы случайным наслоением объемов, конструкцией, выстроенной с математической простотой. Он весь был — идеальный глаз художника. Свойство, вообще-то больше присущее мастерам старого искусства, чем модернистского.


Юбилейная (к 125-летию) выставка Татлина в Третьяковке не будет помпезной. Всего около 60 работ, четверть из которых к тому же реконструкции. Но тем, может быть, она и ценна — чтобы увидеть в Татлине именно художника, стоит, конечно, иметь в виду башню III Интернационала или воздухоплавательный агрегат "Летатлин", но важнее оказаться перед его полотнами и листами: мирискусническими, театральными, книжными, фигуративными, абстрактными — любыми малыми формами этого подминавшего под себя любые виды искусства таланта.

Несмотря на несколько больших его выставок, Татлин во многом — чистый миф. Возглас восхищения, разносимый его учениками по ВХУТЕИНу и соратниками по самым разнообразным художественным предприятиям 1910-1920-х годов. Или возглас соперничества и ревности, оставшийся от скандалов и обид между группировкой Малевича и вечно подозревающим их в желании спереть у него идею Татлиным. Поймать реального художника в тех осколках его бурной деятельности, что нам остались, непросто. Но это стоит усилий — никого, равного Татлину по внятности чисто художественного жеста, в русском авангарде не было.

Коммерсантъ

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе