Почему Зощенко всю жизнь боролся с религией: простое объяснение
25 апреля 2022 ● "Московский комсомолец"
Классик против Пасхи.
ФОТО: RU.WIKIPEDIA.ORG
Во времена СССР два равновеликих классика юмористической литературы – Аркадий Аверченко и Михаил Зощенко, оказались в неравном положении – первого как автора «буржуазного», ненавидевшего большевиков и персонально Ленина с Троцким – замалчивали. А второй – Михаил Михайлович Зощенко – оказался «своим» в атеистической империи «рабочих и крестьян». Что же стало этому причиной?
Произошедшее с Михаилом Зощенко – классический пример итога отношений писателя и власти в Советской России. И «Рассказы о Ленине» написал, и церковь и ее служителей унижал многократно, и поддерживал систему ГУЛАГа (Зощенко делал это открыто – прочтите его «Историю одной перековки», где одобряется использование рабского труда при строительстве Беломорско-Балтийского канала имени Сталина)… Но все равно нашелся партийный босс – Андрей Жданов, который назвал его чуждым советской литературе явлением.
Но нас сегодня – в день Воскресения Христова, интересуют причины, по которым Зощенко практически всю жизнь «боролся с Богом». Его короткие произведения «Рассказ про попа», «Пасхальный случай», «Последнее Рождество», «Шумел камыш» полны «антирелигиозной пропаганды». Если священник – то обязательно сомневающийся, готовый отречься от веры из-за того, что на его глазах ограбили церковь. Или произносящий в конце важнейшего таинства слова: «может, матка, и Бога нету, химия все». Если верующий человек – то обязательно старичок, обобравший соседей по купе поезда в Сочельник.
Недаром же – в 1989 году, в предисловии к сборнику «Исповедь» (составленному «Политиздатом Украины» - вот такая ирония), исследователь Юрий Владимирович Томашевский называл Зощенко чуть ли не главным борцом с религией – так яростно и так тонко писатель выступал на страницах своих произведений против «старой» веры. (Известен его афоризм: «дайте людям другую веру – эта устарела»).
К слову, «тонко» работать у Зощенко получалось не всегда.
И его рассказы в свете новых законов тянут на «оскорбление чувств верующих». Возьмем для примера «Пасхальный случай». Раздается звон колоколов, верующие ждут, когда их куличи и крашенки окропят святой водой. А дальше случается «ЧП районного масштаба», которое литератор возводит в трагедию:
-Проходят они мимо меня, а отец-дьякон зазевался на свое блюдо и хлоп ножищей в мою тарелку. У меня аж дух захватило. Ты что ж, говорю, длинногривый, на кулич-то наступаешь? В пасхальную ночь…
- Извините, говорит, нечаянно.
Я говорю:
Мне с твоего извинения не шубу шить. Пущай мне теперь полную стоимость заплатят. Клади, говорю, отец-дьякон, деньги на кон!
Лишившийся кулича «верующий» называет дьякона «сукиным котом», устраивает скандал, и требует вернуть ему деньги, не соглашаясь на доведенное до абсурда предложение священника «кулич этот кисточкой покропить», чтобы его можно было есть.
Далее все детали служат созданию нужной автору картины – священник разводит руками, а дьякон «прислонился к забору и щепочкой мой кулич с сапога счищает». Но главный «вывод» из этого делается в угоду «повесточке» тех лет: «теперь куличи жру такие, несвяченые. Вкус тот же, а неприятностей куда как меньше».
Это все делалось, кстати, по «законам Овертона» - сначала допускалась мысль, что куличи не обязательно освящать, а в других текстах – что их не обязательно есть.
Но речь не об этом.
Настораживает, что у Зощенко так много внимания уделено возможности достижения бессмертия с помощью медицины. Так, повествуя в рассказе «Европа» о пожилом мужчине, поехавшем за границу ради омоложения, Зощенко смеется и над самим собой и своими мечтами:
- И вот поехал старичок в Берлин. И пишет из Берлина письмо в Россию. Вроде как хвалится: Сидю, говорит, в Берлине. И на днях буду омолаживаться. А медицина тут поставлена очень отлично каждая кишка на учете. А как омоложусь, так и деньги вышлю за квартиру за все время. И может быть, на ремонт. До свиданья.
А ведь писатель чуть не погиб на фронте в Первую мировую, был отравлен ядовитыми газами, потом всю жизнь мечтал о «возвращении молодости» и элементарно боялся смерти. Конкретно – инфекций и болезней, то есть страдал верминофобией в клинической форме.
И было бы все иначе, если бы лирический герой Зощенко, служивший в 1919 году в полке Деревенской Бедноты, не пожал руку неизлечимому больному (не исключено что это автобиографический факт).
… В комнату вошел человек. Был он очень худо одет. И шея его была замотана какой-то грязной обмоткой. Этот человек вошел в комнату как-то, я бы сказал, униженно. Беспрестанно он кланялся и жался к дверям. И до того он робко стоял, что просто, знаете, неловко было за человека. Чего я тогда подумал, не помню. Наверное, я подумал: Революция, мол, развивается, происходят разные идеи, опять же равенство… А тут, не угодно ли видеть, один человек марает всю репутацию и общий ход вещей.
Может быть, я еще чего-нибудь подумал героическое, но только я решил дать этому жалкому человеку небольшой образцовый урок равенства.
Я протянул ему руку и сказал:
Здравствуйте, гражданин. Садитесь. Рассказывайте.
Человек с обмоткой на шее ужасно испугался, дернул плечом, но руку мне не подал.
Я не помню, что я тогда подумал. Наверное, я подумал: робеет. И снова со всей силой своих идей обрушился на крестьянина.
Я жалостливо взял его за плечи и мягко посадил в кресло. Затем взял его руку и вежливо пожал.
Узнав, что перед ним прокаженный, герой запаниковал, а затем медики объяснили ему, что «заразиться было легко. Больше того. Зараза сказывалась не сразу. Она могла проявиться через два-три года. А то и через пять лет». И с этим ужасом пришлось как-то существовать.
Именно этот опыт – не важно, лично зощенковский или просто подсмотренный им в чужой биографии, и спровоцированный на собственную – заслонил все остальное, в том числе Бога.
А руководители СССР, вместо того, чтобы пытаться помочь вернуться к нормальному душевному состоянию, активно использовали его в качестве «рупора». Только провозглашаемые по их указке идеи сегодня никому не нужны. А Зощенко – остался в истории словесности как гений с трагической судьбой.
Во времена СССР два равновеликих классика юмористической литературы – Аркадий Аверченко и Михаил Зощенко, оказались в неравном положении – первого как автора «буржуазного», ненавидевшего большевиков и персонально Ленина с Троцким – замалчивали. А второй – Михаил Михайлович Зощенко – оказался «своим» в атеистической империи «рабочих и крестьян». Что же стало этому причиной?
Произошедшее с Михаилом Зощенко – классический пример итога отношений писателя и власти в Советской России. И «Рассказы о Ленине» написал, и церковь и ее служителей унижал многократно, и поддерживал систему ГУЛАГа (Зощенко делал это открыто – прочтите его «Историю одной перековки», где одобряется использование рабского труда при строительстве Беломорско-Балтийского канала имени Сталина)… Но все равно нашелся партийный босс – Андрей Жданов, который назвал его чуждым советской литературе явлением.
Но нас сегодня – в день Воскресения Христова, интересуют причины, по которым Зощенко практически всю жизнь «боролся с Богом». Его короткие произведения «Рассказ про попа», «Пасхальный случай», «Последнее Рождество», «Шумел камыш» полны «антирелигиозной пропаганды». Если священник – то обязательно сомневающийся, готовый отречься от веры из-за того, что на его глазах ограбили церковь. Или произносящий в конце важнейшего таинства слова: «может, матка, и Бога нету, химия все». Если верующий человек – то обязательно старичок, обобравший соседей по купе поезда в Сочельник.
Недаром же – в 1989 году, в предисловии к сборнику «Исповедь» (составленному «Политиздатом Украины» - вот такая ирония), исследователь Юрий Владимирович Томашевский называл Зощенко чуть ли не главным борцом с религией – так яростно и так тонко писатель выступал на страницах своих произведений против «старой» веры. (Известен его афоризм: «дайте людям другую веру – эта устарела»).
К слову, «тонко» работать у Зощенко получалось не всегда.
И его рассказы в свете новых законов тянут на «оскорбление чувств верующих». Возьмем для примера «Пасхальный случай». Раздается звон колоколов, верующие ждут, когда их куличи и крашенки окропят святой водой. А дальше случается «ЧП районного масштаба», которое литератор возводит в трагедию:
-Проходят они мимо меня, а отец-дьякон зазевался на свое блюдо и хлоп ножищей в мою тарелку. У меня аж дух захватило. Ты что ж, говорю, длинногривый, на кулич-то наступаешь? В пасхальную ночь…
- Извините, говорит, нечаянно.
Я говорю:
Мне с твоего извинения не шубу шить. Пущай мне теперь полную стоимость заплатят. Клади, говорю, отец-дьякон, деньги на кон!
Лишившийся кулича «верующий» называет дьякона «сукиным котом», устраивает скандал, и требует вернуть ему деньги, не соглашаясь на доведенное до абсурда предложение священника «кулич этот кисточкой покропить», чтобы его можно было есть.
Далее все детали служат созданию нужной автору картины – священник разводит руками, а дьякон «прислонился к забору и щепочкой мой кулич с сапога счищает». Но главный «вывод» из этого делается в угоду «повесточке» тех лет: «теперь куличи жру такие, несвяченые. Вкус тот же, а неприятностей куда как меньше».
Это все делалось, кстати, по «законам Овертона» - сначала допускалась мысль, что куличи не обязательно освящать, а в других текстах – что их не обязательно есть.
Но речь не об этом.
Настораживает, что у Зощенко так много внимания уделено возможности достижения бессмертия с помощью медицины. Так, повествуя в рассказе «Европа» о пожилом мужчине, поехавшем за границу ради омоложения, Зощенко смеется и над самим собой и своими мечтами:
- И вот поехал старичок в Берлин. И пишет из Берлина письмо в Россию. Вроде как хвалится: Сидю, говорит, в Берлине. И на днях буду омолаживаться. А медицина тут поставлена очень отлично каждая кишка на учете. А как омоложусь, так и деньги вышлю за квартиру за все время. И может быть, на ремонт. До свиданья.
А ведь писатель чуть не погиб на фронте в Первую мировую, был отравлен ядовитыми газами, потом всю жизнь мечтал о «возвращении молодости» и элементарно боялся смерти. Конкретно – инфекций и болезней, то есть страдал верминофобией в клинической форме.
И было бы все иначе, если бы лирический герой Зощенко, служивший в 1919 году в полке Деревенской Бедноты, не пожал руку неизлечимому больному (не исключено что это автобиографический факт).
… В комнату вошел человек. Был он очень худо одет. И шея его была замотана какой-то грязной обмоткой. Этот человек вошел в комнату как-то, я бы сказал, униженно. Беспрестанно он кланялся и жался к дверям. И до того он робко стоял, что просто, знаете, неловко было за человека. Чего я тогда подумал, не помню. Наверное, я подумал: Революция, мол, развивается, происходят разные идеи, опять же равенство… А тут, не угодно ли видеть, один человек марает всю репутацию и общий ход вещей.
Может быть, я еще чего-нибудь подумал героическое, но только я решил дать этому жалкому человеку небольшой образцовый урок равенства.
Я протянул ему руку и сказал:
Здравствуйте, гражданин. Садитесь. Рассказывайте.
Человек с обмоткой на шее ужасно испугался, дернул плечом, но руку мне не подал.
Я не помню, что я тогда подумал. Наверное, я подумал: робеет. И снова со всей силой своих идей обрушился на крестьянина.
Я жалостливо взял его за плечи и мягко посадил в кресло. Затем взял его руку и вежливо пожал.
Узнав, что перед ним прокаженный, герой запаниковал, а затем медики объяснили ему, что «заразиться было легко. Больше того. Зараза сказывалась не сразу. Она могла проявиться через два-три года. А то и через пять лет». И с этим ужасом пришлось как-то существовать.
Именно этот опыт – не важно, лично зощенковский или просто подсмотренный им в чужой биографии, и спровоцированный на собственную – заслонил все остальное, в том числе Бога.
А руководители СССР, вместо того, чтобы пытаться помочь вернуться к нормальному душевному состоянию, активно использовали его в качестве «рупора». Только провозглашаемые по их указке идеи сегодня никому не нужны. А Зощенко – остался в истории словесности как гений с трагической судьбой.