Социальные алхимики

«Мотивация непонятна» — такой вывод сделали в свое время идеологи в погонах КГБ СССР, изучавшие правозащитную среду. Карьеры не сделаешь, денег не заработаешь, славы не добьешься... Что заставляет молодых людей идти защищать свои и чужие права — пытался понять The New Times

Они признают: молодежь в правозащитники идет неохотно. Единицами. Ивану Ниненко 25 лет, начинал он как общественный деятель, вместе с друзьями-студентами по Высшей школе экономики создавал молодежную ассоциацию «Я думаю», правозащитной деятельностью начал заниматься относительно недавно, три года назад. «23 февраля 2006 года меня вместе с другом избили в Троицке, — говорит Ниненко. — Приехала милиция. Мы чуть сами виноватыми не оказались. Стало понятно: не зная своих прав, людям просто опасно общаться с милиционерами».


За правовую безопасность 

После избиения в Троицке было многое: акции в защиту Байкала, саммит G8 в СанктПетербурге. «Возникла идея создать группу по правовой поддержке активистов, направлявшихся на саммит, — рассказывает Ниненко. — Думали, разовый проект». Но потом разовый проект закрутился, так родилась Legal Team — объединение нескольких десятков молодых правозащитников, которые сами себя называют «Командой правовой безопасности». «Мы не просто бесплатная юридическая контора, — говорит член координационного совета Молодежного правозащитного движения (МПД) Дмитрий Макаров. — Мы готовы делиться нашими знаниями и учить людей, готовых и желающих защищать себя самостоятельно». Правозащитная работа строится по двум основным направлениям: помочь конкретному пострадавшему и изменить практику. Не только вытащить из камеры незаконно задержанного, но и добиться того, чтобы, например, при задержании милиционеры перестали отбирать мобильные телефоны. «Милиция имеет право забирать только орудие, которым было совершено правонарушение, но не отбирать телефон», — говорит Дмитрий Макаров.

Макарову 26 лет, и правозащитой он начал заниматься, еще будучи студентом юрфака Орловского университета. «Сидел в общественной приемной, бабушек консультировал, — вспоминает Дмитрий. — Тогда, в начале 2000-х, правозащита была еще престижной профессией, уважаемой. Для многих это была возможность сделать карьеру. Ведь опыт работы в правозащитной организации — это не только юридические навыки, но и умение выстраивать горизонтальные связи между людьми, организационная работа. Многие потом уходили работать в корпорации». Макаров дает свое определение: правозащита — это попытка привести реальность к идеалу через правовые нормы. «Если хотите, это такая социальная алхимия», — говорит он.

Не социальной, а вполне политической алхимией пытается заниматься правозащитник Сергей Давидис. Он старше своих молодых коллег — ему уже 40. «В 1986-м я окончил школу, успел отслужить в армии и два года отучиться в институте, но потом Союз распался, и мы все так или иначе оказались втянуты в общественную деятельность, — вспоминает Давидис. — Уже в 90-е я жил обычной жизнью, учился, бизнесом занимался, но в начале 2000-х почувствовал, что маятник пошел в другую сторону и надо что-то делать. С началом второй чеченской кампании пришло это понимание». С пониманием пришла деятельность в Антивоенном клубе, вступление в общество «Мемориал», работа координатором «Союза солидарности с политзаключенными», а затем и политическая деятельность. На учредительном съезде демократического движения «Солидарность» Давидис вошел в бюро нового движения, обойдя многих более маститых и известных правозащитников.

Правозащита vs политика 

«Дихотомия правозащита против политики хороша для уравновешенных демократий, — уверен Давидис. — У нас же авторитарная система, заточенная на подавление прав человека. Политические задачи сейчас приоритетны. Мы можем поддержать политзаключенных деньгами, посылками, письмами, пикетами и выступлениями, но повлиять на их судьбу крайне тяжело». Ниненко и Макаров с такой постановкой вопроса не согласны. «Правозащитник не должен заниматься политикой как борьбой за власть, — уверен Дмитрий Макаров. — Важны ценности, а не конкретный функционер. Проблема не во Владимире Путине или Дмитрии Медведеве. Любая власть будет стремиться нарушать права человека. Так проще управлять. В каждом из нас сидит маленький диктатор. Только в Путине он реализовался, а в оппозиционерах еще нет».

«Придя во власть, человек перестает быть правозащитником, — поддерживает его Иван Ниненко. — Исторический пример: когда Вацлав Гавел стал президентом, он сказал своим коллегам, чтобы теперь они его критиковали, потому что теперь он, как власть, будет нарушать человеческие права». Он приводит австрийский пример: там задержанный, выйдя с травмами из отделения полиции, пытался доказать, что травмы ему нанесли полицейские. Суд не поверил, пострадавший обратился в Европейский суд. «Решением Евросуда в Австрии была введена презумпция виновности, — рассказывает Ниненко. — После задержания всю ответственность за человека несут полицейские. Даже если он решит сам головой о стену биться в участке — это будет их вина, пока они не докажут обратного. Поэтому теперь большинство полицейских участков в Европе оснащены видеокамерами».

«В Кремле нас называют «оранжистами», оппозиционеры, напротив, клеймят «наймитами режима» — мы чужие и для тех и для других, — говорит Макаров. — Для Кремля — потому что постоянно критикуем власть. Для оппозиции — потому что не действуем по логике «чем хуже, тем лучше». Если власть делает что-то хорошее, ее надо хвалить за это. Оппозиция хочет, чтобы кипящий чайник взорвался на огне, а мы просверливаем в нем дырочки, чтобы выходил пар». При этом он утверждает, что в неприятии правозащитниками любой власти есть что-то близкое к анархизму.

Цели и результаты 

Правозащитников часто обвиняют в донкихотстве. Однако им удается добиваться и реальных результатов. «После серии успешных судов в Центральном округе Москвы, например, почти удалось искоренить практику незаконных запретов на пикеты», — говорит Ниненко. «Это сложно заметить со стороны, если вы постоянно не внутри проблемы, но удалось добиться улучшения условий содержания заключенных в СИЗО, — утверждает Макаров. — Или вот другой пример: 15 февраля ГУВД согласовало и разрешило шествие в память Стаса Маркелова и Анастасии Бабуровой. Вы помните, когда в Москве проходили последний раз разрешенные шествия? Но ГУВД в переговорах с мэрией вдруг встало на нашу сторону, так почему бы не похвалить после этого ГУВД?» «В милиции на самом деле хватает вполне здравых людей, готовых к общению, — утверждает Ниненко. — Наша мечта: сменить милицейскую бляху с номером на бейджик с именем и фото, чтобы милиционер перестал быть анонимным. Практика показывает, что после этого поведение милиции сильно меняется». Мечта пока остается мечтой. Но они верят, что своего добьются.

Илья Барабанов

The New Times
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе