Банда сильнее рода

Северный Кавказ переживает сильнейший социальный сдвиг. Две войны и многолетнее господство сепаратистов в Чечне, распространение радикального исламизма разрушают старые социальные структуры

Абдулла Истамулов

Фото: Елена Кузнецова

Президент аналитического центра «СК-стратегия»Абдулла Истамулов — очевидец дудаевского переворота, обеих чеченских войн и наступившего за ними сомнительного мира. Все это время он работал и работает в Чечне в самых разнообразных качествах: руководил молодежной общественной организацией, исполнял обязанности вице-премьера по социальным вопросам в правительстве Масхадова (до прихода к власти ваххабитов), был помощником председателя парламента Чечни Духвахи Абдурахманова, возглавляет самую влиятельную исследовательскую организацию на Северном Кавказе.

Для многих Истамулов был и остается белой вороной. И для сепаратистов, которым он неоднократно говорил, что хочет жить не в Ичкерии, а в Чечне. И для части чиновников из окружения президента республики Рамзана Кадырова, которым кажется, что он недостаточно восторженно отзывается о том, что происходит в Чечне ныне. И для некоторых российских и западных правозащитников, у которых вызывает раздражение его установка на компромисс и лояльность. Однако его взгляд — взгляд вовлеченного наблюдателя — на происходящее в Чечне и на Северном Кавказе от этого становится только ценнее.

— Ваххабиты, они же радикальные исламисты, они же салафиты, — что это за явление?

— В восемнадцатом веке на Аравийском полуострове жил богослов Мухаммед ибн Абд-аль-Ваххаб, он начал проповедовать так называемый чистый ислам, призывая буквально вернуться к правилам, которые существовали во времена Пророка (мир ему и благословение), жить так, как жили тогда. Отсюда появился ваххабизм.

— Но Мухаммед ибн Абд-аль-Ваххаб призывал также к просвещению, внимательному изучению Корана, создавал медресе…

— Да, но в основе была именно та идея, о которой я сказал, и просвещение было инструментом для ее распространения. И эта идея оказалась привлекательной для многих, особенно для молодых людей, которые мало что знают в религии. Для них чистота, непорочность, соблюдение основ ислама — в первую очередь. Молодости свойственны максимализм, радикализм, молодость бывает протестной. Но ведь нельзя вернуться назад, в первые десятилетия после хиджры. В исламе есть фарз — обязательное для мусульманина и есть суннет — дополнительное и желательное. В традиционном исламе, который мы исповедуем, сильно развиты стороны, относящиеся к суннет. А ваххабиты требуют остановиться только на обязательном. И ничего кроме. Ваххабиты настаивают, чтобы правила, которые сложились в первые десятилетия хиджры и в том виде, как они тогда сложились, применялись сейчас. Не читать газет, не смотреть телевизор — все это харам, грех и так далее. Аллах един, Мухаммед — пророк его, и все. Никаких устазов, никаких обычаев. Спорить с ними бесполезно. Они цитируют Коран, а там это есть. Но Коран — это стратегия.

— А они сводят его к тактике?

— Да. В Коране не объясняется каждая мелочь. Дается общее направление — как ты должен жить. А традиция и обычаи добавляли еще тактику, методы.

— Кто такие устазы?

Зикр — молитва, а не агрессия

Фото: Геннадий Хамельянин/КоммерсантЪ

— Когда была опасность, что верующие отойдут от ислама, появлялись люди, которые страдали за веру, стали примером веры и учили вере. Один человек, с которым был близок мой дед и я сам, двенадцать лет просидел в яме, он ел одну кукурузную муку и все время молился. Таких людей называют устазами. Они были гонимыми, их сажали в тюрьмы, убивали. Но, как ни странно, именно они создали принципы, как относиться к власти: если власть не запрещает тебе твою веру, не запрещает молитву — эта власть тебя устраивает. И именно они убрали из наших традиций все, что противоречило исламу. У нас есть вирды — группы последователей того или иного устаза. Хотя различия между вирдами очень невелики.

— А что такое зикр? В российской прессе множество рассуждений по этому поводу…

— Это когда мюриды, ученики и последователи устаза, собираются, обычно по какому-то поводу или к какой-то дате, и вместе хвалят Господа, благодарят своего устаза. Это общая молитва, которая предполагает единение мюридов. Я так это понимаю.

— Есть ли в зикре агрессивный подтекст? Когда в Чечне пришел к власти Джохар Дудаев, российские телеканалы часто показывали кадры исполнения зикра на площадях Грозного.

— Агрессивного подтекста нет, зикр выражает единение, мир. Агрессия противоречит зикру и вере вообще. Это не как у индейцев, которые выходят на тропу войны, это не танец. Зикр был преподнесен как какой-то воинственный обряд, и этому дали повод люди, которые тогда по площадям с костылями бегали, — вот они были агрессивны, но к зикру это отношения не имеет.

— В самом традиционном исламе все ли гладко? Подчас беседы с верующими на Северном Кавказе дают повод думать, что и без всякого ваххабизма есть конфликт отцов и детей, молодых богословов, прекрасно знающих арабский язык и Коран, и стариков, у которых знаний меньше.

— Такая проблема есть. Умным можно быть не по годам, но мудрость дают только годы. Молодые люди научились читать Коран, но понимают они его настолько, насколько позволяет их возраст. В советское время, когда нынешние старики были молодыми, изучение ислама было запрещено, все они были самоучками, разумеется, они проигрывают и в знаниях, и в умении их подать.

— Если в дискуссии радикальных исламистов не победить, как можно им противодействовать?

— Ваххабиты создают свою сеть, и ей нужно противопоставить другие сети. Во-первых, родственные. Радикальные исламисты на Кавказе стремились разрушить клановую систему, ослабить родственные связи. Когда сильны родственные связи, силен и традиционный ислам, и радикалам трудно привлекать сторонников. Во-вторых, нужны сильные общественные организации — они могут выступить противовесом ваххабитам. В-третьих, нужно, чтобы государство поддерживало традиционный ислам. Три эти силы должны действовать вместе. В последние годы, кстати, во многих республиках так и происходит.

— Несколько лет назад пришлось столкнуться с любопытным наблюдением одного из российских исследователей. В свое время имам Шамиль, который тридцать лет вел войну с Российской империей в Дагестане и Чечне, призывал отказаться от обычного права во имя шариата, проклинал традиционных лидеров, которые, по его мнению, были коррумпированы, порочны и изменили вере. Это очень напоминает риторику современных радикалов. Но в отличие от них Шамиль был последователем одного из суфийских братств, которые сейчас вписались в клановую структуру обществ Северного Кавказа и противостоят ваххабитам от имени традиционного ислама. История повторяется, только теперь на месте Шамиля оказались радикальные исламисты?

Ислам на Северном Кавказе обречен быть политическим

Ислам на Северном Кавказе обречен быть политическим

Фото: Photoxpress.ru

— Возможно, обе ситуации в чем-то похожи. Но я не вижу здесь какой-то тенденции или закономерности. Просто есть люди, которые чувствуют себя ущемленными в традиционной социальной структуре и пытаются ее взорвать. И есть заинтересованность в таких людях извне. Думаю, очень многие ваххабиты были бы разочарованы, если бы поняли, что за их движением стоят материальные или политические интересы игроков в других государствах.

Многие народы на Северном Кавказе последние сто пятьдесят лет жили одновременно в трех правовых системах. Это законы Российской империи, СССР и России, обычное право и шариат. Когда начинаются разговоры «нам нужно только обычное право» или «нам нужен только шариат» либо когда чиновники пытаются все под себя подмять, это ведет к противостоянию.

— Делать ставку на клановую систему в противостоянии с радикальными исламистами— не опасно ли это? Ведь эта система, как и неизбежно связанные с ней коррупция и ужасающее качество государственного управления, — одна из главных проблем Северного Кавказа.

— Опасно. Но, во-первых, я говорю лишь об инструменте противодействия радикалам, о том потенциале противодействия, который есть в обществе. Во-вторых, клан, или род, на Северном Кавказе совсем не тот, что был раньше. До Дудаева никто не мог обидеть чеченца, каким бы он ни был слабым и забитым, — клан стоял за него. Вместе с Ичкерией, Дудаевым и Лабазановым (Руслан Лабазанов — криминальный авторитет и начальник охраны Джохара Дудаева. — «Эксперт») пришли банды, члены которых были из разных кланов. Банда стала сильнее, чем род. Наказать ее было невозможно. Что же касается коррупции, то прогресс сыграл злую шутку с народами Северного Кавказа, и материальный интерес теперь ставится выше, чем принадлежность к тому или иному клану. Чиновники строят свои связи больше на материальных интересах и договоренностях и меньше — на родстве.

— В традиционном исламе исключается политическая проповедь?

— В последние годы появляются люди, которые читают проповеди, как наши обычные муллы, не рассуждают о чистом исламе или о чем-то подобном. Но в этих проповедях есть новые нотки — критика республиканских духовных управлений мусульман: они, мол, гнутся перед властью — критика самих властей за коррупцию и унижения людей, за несправедливость. Зацепиться тут не за что, это никакой не ваххабизм. Такие проповедники набирают популярность.

— Означает ли это, что исламский радикализм с политическими лозунгами может вернуться в новой форме?

— Два года назад на одном из факультетов Чеченского госуниверситета был выпуск — восемьдесят два человека. Работу нашли около восьми выпускников — один из десяти. И эти восемь не самые лучшие, просто у них есть родственники, связи. А остальные? Образованные молодые люди не востребованы, они видят в этом несправедливость. И от друзей или знакомых слышат, что где-то в маленькой мечети или даже в квартире проповедует человек, который может объяснить, что происходит и почему. А если я, к примеру, отец такого молодого человека? Он спрашивает у меня: «Почему ты не изменишь всего этого, отец?» Что я могу ответить? И я теряю в его глазах авторитет.

Или у кого-то представители власти убили родственника, сестру обидели. Он не может отомстить, у него нет оружия, оружие сейчас в Чечне есть только у боевиков и силовиков. К тому же как мстить — ему противостоит система, множество вооруженных людей. Он не может пожаловаться в суд, потому что суд не накажет обидчика — побоится. Вот и повод для политической проповеди. Думаю, за рубежом это уже заметили и готовятся этим воспользоваться.

— Насколько адекватны действия правоохранителей против радикальных исламистов?

— Они мало знакомы с исламом и очень часто не могут отличить простого мусульманина от ваххабита.

— Но ведь у тех, кого принято именовать ваххабитами, имеются четкие требования к внешнему виду последователей их движения — форма бороды и так далее?

— На самом деле это не так. Если человек заправляет штанины брюк в носки, это просто значит, что он не хочет запачкать одежду и прийти в мечеть в грязной одежде. При этом он может и не быть ваххабитом. Когда в 2000 году федеральные силы штурмовали Грозный, террористы отрезали себе бороды и бросали их прямо на улице. Это ведь не означает, что они изменили свои взгляды. Силовики должны знать суть этого учения, а они хватают всех подряд.

— Ваххабитов можно переубедить?

— Не знаю, как это объяснить. Многие из них производят впечатление запрограммированных — как в тоталитарной секте. Их переубедить нельзя, можно только убить. Надо отдать должное Кадырову-старшему. Он сумел убедить Путина в том, что можно разделить вооруженную оппозицию в Чечне на радикалов и умеренных и умеренных привлечь на свою сторону. Радикалов переубедить нельзя. Есть еще те, кто живет местью, — и они меня больше всего беспокоят. Запрограммированных не жалко, а этих жалко. Они ничего не видят, кроме своей обиды и своей мести. И исправить здесь что-то можно, только наказав того, кто виновен — кто убил у них отца, или детей, или жену.

Северным Кавказом правит человек с ружьем

Фото: Photoxpress.ru

А ваххабиты могут побриться, сделать вид, что отказались от своих идей, но суть их останется прежней. Кстати, в свое время многие из них шли в правоохранительные органы, особенно в Дагестане. Когда в июне 2004 года было нападение на Ингушетию, там тоже, видимо, у них было много сторонников в самой республике, в том числе среди правоохранителей. Таких надо уничтожать, пусть Всевышний меня простит.

Другое дело, надо добиться, чтобы в это движение не приходили новые люди. Давать им работу, поддерживать традиционный ислам. И, разумеется, не унижать людей. На мой взгляд, человек с ружьем должен уйти от власти на Кавказе. Восемнадцать-двадцать тысяч милиционеров в одной только маленькой Ингушетии — это неоправданно много. Они ведь в массе необразованны, они дети своего времени, они могут быть жестокими и несправедливыми. А там у людей тоже своя гордость. А в республике еще войсковые части — все это накаляет обстановку еще больше, а мы и так знаем, что там творится.

— Похоже, на Северном Кавказе в последние три-четыре года действует негласный приказ «пленных не брать» — если судить по множеству исчезновений и внесудебных казней людей, заподозренных в связях с террористами. Получается, установку «ваххабита можно только уничтожить» воплощают федеральные власти?

— Возможно, федеральные власти хотят поскорее избавиться от этого зла, раз уж другого выхода нет. Но дело в том, что у нас нет исполнителей. Ты наделен властью. И у тебя есть впечатление, что такой-то человек не прав, он враг, он виновен. Зачем тратить недели, добывать доказательства, если можно его взять, избить и заставить подписать признательные показания? Прокуратура и суд на эти методы все равно смотрят сквозь пальцы. Это все не то что противозаконно — тут вообще нет правил.

А с другой стороны, к тебе в дом ночью пришел бородач: «Дай лепешку». Попробуй не дай. Или ты таксист, а он тебя останавливает. Попробуй не отвези. И забирают тебя, твоего сына: «Вы пособники». Где тут провести эту грань — вынужден был или действительно связан с террористами. Раньше мундир к чему-то обязывал. Сейчас наоборот: он дает тебе право унижать. Раньше жестокое обращение с задержанным — ЧП и крест на карьере. Сейчас, если ты его не избил до полусмерти, ты не крут.

— Кто-нибудь во власти на Северном Кавказе считает все это проблемой?

— Рамзан Кадыров, выступая по телевизору, рассказывал: его машину на дороге не узнали, подрезали, да потом еще вылез из-за руля какой-то пьяный и ткнул пистолет ему в бок. Видимо, он был из местных силовиков и думал, что ему все можно. Понятно, что с ним дальше было. Кадыров возмущался: если со мной так поступили, то как поступают с обычными людьми? Но он же не может всех ловить. Их ведь тысячи.

— Но ведь сам Кадыров и создал такую систему, когда его силовикам можно все.

— И теперь не знает, что с этим делать. Время было жестокое, и методы власти были жестокими. Сейчас время уходит, а методы остаются. И эти ребята остаются такими же, какими им было позволено стать. Они не хотят меняться. Им так хорошо. Читать и писать не умеет, никаких обычаев и обрядов не соблюдает — он свободен. Быть чеченцем и мусульманином — для этого нужно приложить усилия, как-то себя ограничить. Например, я хочу лежать, а если входит старший, мне надо встать. По телевизору «Дом-2», а мне пришло время молиться. А они не хотят себя ничем ограничивать.

— Выходит, эти ребята больше всех и выиграли?

— В республике говорят: «Какая нам разница, что издевались те, что издеваются эти, для нас ничего не меняется. В каком-то смысле даже хуже стало. Когда была Ичкерия, например, можно было дома держать автомат — придут ваххабиты, я буду защищаться. Потом автомат забрали, пришли и сказали: “Автомат тебе больше не нужен, к тебе никто не придет, я отвечаю”. А теперь он сам ко мне приходит».

— Если представить себе, что президентские выборы в Чечне проходили не так, как они проходили, с них не снимали бы перспективных кандидатов, была бы политическая конкуренция — сейчас в республике была бы другая обстановка?

— Нет, не была бы. Время требовало именно этих лидеров, пусть у них и жесткая политика. Даже если бы первые президентские выборы были сверхдемократическими и абсолютно прозрачными, все равно выиграл бы Кадыров-старший. Дело в том, что он сказал «нет» той ичкерийской системе, которая людей достала. Он пошел и договорился с Россией. Сейчас, если назначить президентские выборы, Рамзан Кадыров выиграет. Он хотя бы сдерживает тех людей, о которых мы говорили, умеряет их наглость. Другие бы это сделать не могли. Я не могу себе даже представить, что было бы, если бы с ним сейчас что-нибудь случилось. Сдерживать их может только он.+

Эксперт Online

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе