Чон больше, чем любовь

Попса, кино и сериалы: как стать культурным гегемоном

Исторически Корея никогда не претендовала на роль регионального лидера, а в основном отстаивала свою независимость в борьбе с оккупантами. И вот, к концу ХХ века Южная Корея стала одним из экономических лидеров и к 2010-м годам начала диктовать моду в массовой культуре сперва Восточной и Юго-Восточной, а затем и всей Азии. Сегодня корейская волна накрывает мир.

Музыка: захват планеты

13 апреля 2013 года. На подступах к стадиону World Cup 2002, где сборная Южной Кореи когда-то заняла победное для себя четвертое место, атмосфера примерно такая же, как 11 лет назад перед решающим матчем. Народу столько же, если не больше. Повод — концерт корейской поп-звезды PSY по случаю выхода его нового сингла Gentleman. Девять месяцев назад никому за пределами своей страны не известный рэпер весьма невзрачной наружности и без особо выдающихся вокальных данных вдруг вырвался в лидеры мировой популярности. Ролик с его песней Gangnam Style на сегодняшний день набрал уже более полутора миллиардов просмотров в интернете, а «лошадиный танец», который энергично исполняет герой клипа, заразил всю планету. Сегодня у PSY задача такая же, какая была у футбольной сборной Кореи — доказать, что успех не случаен, и новая песня тоже в состоянии стать мировым хитом.

Поддержать Пак Чэ Сана (так зовут PSY в мире) пришло столько людей, что хватило на все футбольное поле и две трети плотно забитых трибун (остальные были перегорожены сценой). И без того плотное движение толпы к входам на стадион постоянно тормозили многочисленные желающие сфотографироваться со своим розовым билетиком на фоне огромной розовой афиши. Перед выходом Псая на сцену гигантские мониторы учили публику правильным реакциям: «Если вы увидите на этом экране розовые слова, надо петь их вместе со мной. Если синие — просто кричать во все горло. Если белые — делайте что хотите, вы же свободные люди!»

Следующие три часа конкуренцию тому, что происходило на сцене, могло составить только то, что происходило на трибунах. «Публика неистовствовала» — не совсем подходящее выражение. Скорее это было похоже на знаменитые массовые рыдания по поводу смерти товарища Ким Чен Ира — только с противоположным знаком.

В корейской поп-музыке (кей-поп) вращаются миллиарды долларов, и она считается важным пунктом корейского экспорта. А потому пользуется государственной поддержкой, как финансовой, так и юридической: например, посольства помогают устраивать концерты артистов в других странах. В музыкальном отношении кей-поп довольно вторичен: это просто смесь расхожих западных стилей (R’n’B, хип-хоп, европоп) без азиатских музыкальных корней. Корейское в нем лишь то, что песни исполняются корейцами и на корейском языке с вкраплением английских словосочетаний вроде sexy lady.

Кей-поп — это прежде всего индустрия, и уникальность его не в музыке, а в бизнес-технологиях. Кей-поп зародился в начале нулевых: именно тогда мир захватила идея, что музыкальных звезд можно выращивать, воспитывать и отбирать. Повсюду плодились телепрограммы по типу American Idol (в России «Фабрика звезд»), где юные таланты попадали в лапы профессионалов. Но к концу десятилетия страсти вокруг «фабрикантов» поутихли — возможно, потому, что «конвейерный» поп-музыкант все-таки во многом продукт искусственный, созданный с помощью манипуляций аудиторией.

В Азии же соцсети помогли укрепиться именно «фабричной» поп-музыке. В середине нулевых корейские компании, занимающиеся созданием и продвижением многочисленных кей-поп-групп, сделали ставку на интернет и цифровые продажи. Группы, курируемые ими, давно не записывают альбомы — они выпускают синглы, клипы, на которых постоянно концентрируется внимание аудитории. После выхода очередного клипа и перед его концертной презентацией фанаты с помощью соцсетей собираются вместе, чтобы разучить новый танец или достойно поддержать исполнителя на концерте.

Визуальная сторона кей-попа едва ли не важней музыкальной: все исполнители очень молоды, привлекательны и ярко одеты, клипы сняты красиво и дорого. Именно эта внешняя сторона позволяет Южной Корее зарабатывать, причем не всегда очевидными способами: например, популярностью пользуются южнокорейские клиники пластической хирургии, в которых можно удлинить нос, как это делают почти всем модным исполнителям.

Как и сериалы, корейская поп-культура эксплуатирует невинность в большей степени, чем откровенную сексуальность. Кей-поп-идолы — это юные мальчики и девочки, которые начинают карьеру лет в пятнадцать, а к двадцати пяти ее заканчивают. Агентства отбирают их в возрасте 9–10 лет и тогда же начинают обучать: будущие звезды живут в пансионах, днем учатся в школе, а по вечерам танцуют и поют. Из 14–15-летних подростков собирают бойз- и герлз-группы (часто по 8–9 человек), потом начинаются концерты и съемки.

Но уйти из кей-поп артистам не так просто: их связывают контракты, которые заключаются еще в детстве. На их воспитание тратятся огромные деньги: например, на обучение одной девушки из группы Girls’ Generation (в чартах они идут сразу после PSY) потрачено 2,6 млн долларов. А всего в группе девять девушек. Зато по всей Азии их концерты вызывают истерику столь же мощную, как на Западе концерты Джастина Бибера.

Но PSY как раз сильно отличается от других поп-идолов. У него совсем другая история. Он сын богатого предпринимателя, представитель корейской «золотой молодежи», который нигде не смог найти себя, бросил два американских университета и в конце концов стал высмеивать кей-поп. Внешне он совсем не похож на типичную кей-поп-звезду: обычно они стройные, красивые, накачанные.

— Вообще-то его никогда здесь не любили, — рассказывает Илья Беляков, журналист издания «Сеульский вестник» и бывший сотрудник компании Samsung. — У него был образ такого Бори Моисеева — не в смысле сексуальной ориентации, а в том, что касается любви к эпатажу. Он попытался откосить от армии, а для корейского общественного мнения это страшнейший проступок — пришлось все-таки отслужить. Он носит яркие одежды, позволяет себе какие-то выходки. В Корее этого не любят. Но как только Gangnam Style прогремел на весь мир, здесь Псай тоже стал всеобщим кумиром. В головах у людей сработал другой механизм: наш мальчик пробился!

Если бы не многочисленные видеоролики с исполнением Gangnam Style самыми неожиданными сообществами — будь то полицейские или заключенные филиппинской тюрьмы, — не было бы такого успеха и у клипа. И это тоже характерная особенность кей-попа — продвижение за счет кооперации с поклонниками. Но это не значит, что кей-поп вышел на мировой (в том числе западный) рынок только с PSY. Он вышел раньше. Не без помощи корейских культурных центров, спонсируемых Министерством культуры и туризма Южной Кореи, в мире последние пару лет открывается множество фан-клубов корейской музыки — их уже миллионы.

На пресс-конференцию, собравшую сотни три журналистов, на которую еще столько же желающих так и не смогли попасть, PSY явился в сопровождении своего американского продюсера Скутера Брауна, который первым и заметил перспективный ролик.

— Вы же теперь мировая знаменитость, почему презентацию своей новой песни решили провести все-таки в Сеуле, а не на более продвинутой площадке? — был первый вопрос.


— Потому что я кореец. Я люблю свою страну. Где бы я ни был, перед кем бы ни выступал, я всегда помню, кто я и откуда, — ответил PSY.

— А почему вы призвали публику приходить на концерт в белом?

— Потому что это цвет национальной корейской одежды. А я кореец. Ну, и еще белая одежда лучше светится под лучами прожекторов.

Далее тема «я кореец» шла рефреном. Причем, скорее всего, Пак Чэ Сану даже не приходится особо напрягаться, чтобы гигабайтами издавать патриотические ноты. Это из других точек планеты может показаться, что герои его клипов — безродные космополиты, исчадия гламура, но здесь, в Сеуле, творчество Псая выглядит иначе. В Корее живут невероятно патриотичные люди, с которыми об их родине лучше не шутить.

— Ну как вам его новая песня?! — на выходе со стадиона корейские репортеры жадно выхватывали из толпы обладателей европейских физиономий: им почему-то было очень важно узнать, что про их мальчика подумают за кордоном. Пока я дошел до машины, меня остановили трижды.

— Замечательная песня! — решил я потрафить Джон Джу Янгу, музыкальному обозревателю газеты The Dong-a Ilbo. — Как это корейцам удается писать такую прекрасную музыку? В чем причины такого напора халлю (hallyu — корейская волна. — «РР»), как вы думаете? Почему именно ваша музыка завоевывает мир, а не японская, например?

— У нас хорошая музыка, потому что мы хорошие люди, — ошарашил взыскательный музыкальный критик. — Гораздо лучше, чем японцы.

— Чем же лучше?

— Чем японцы.

Кино: найти себя

Желтую демаркационную пограничную линию между севером и югом, кажется, давно не красили. Всего пять шагов вперед — и все, вы в Северной Корее. Но здесь никто в вас не выстрелит и не задержит, хотя все вроде на месте: вот серая бетонная погранзастава бойцов чучхе, а за спиной казармы южнокорейской армии. Дело в том, что это не совсем 38-я параллель. Это ее точная копия на киностудии Seoul Universal Studio в Намъянджу — одной из крупнейших в стране.


К липовой демаркационной линии прилагается целый гардероб: длинная полка северокорейских мундиров, а над ней всего полполки южнокорейских. Здесь снимали эпизоды некоторых своих фильмов Ким Ки Дук и другие режиссеры новой корейской волны, но вообще-то в Намъянджу специализируются на историческом кино. Кроме неоднократно залитой искусственной кровью 38-й параллели здесь есть бедная корейская деревня, дворец зажиточного феодала, сколько хочешь гористой местности и несколько павильонов на все случаи творческой жизни 2012 год стал рекордным для южнокорейского кинопроката: за год было продано 195 миллионов билетов. Доля местных фильмов — 57%; из 10 фильмов, возглавивших корейский бокс-офис, по итогам года только три голливудские, а первые две строчки заняли корейские ленты: историческая драма «Маскарад» и авантюрная комедия «Воры». Это уникальная ситуация: даже в Китае при всей цензуре, драконовских квотах и полугосударственном прокате доля местных фильмов в итоговом бокс-офисе составила всего 47%. Во Франции — 40%, в Германии — 13,7%, в России — 15,1%.

Вот вкратце история господдержки корейского кино. Президент-диктатор Пак Чон Хи ограничивал импорт и заставлял кинотеатры крутить местную продукцию. Вначале национальный кинематограф пережил короткий золотой век, затем стал довольно скучным. В конце 80-х вместе с диктатурой исчезли и ограничения на импорт кино. В 1993 году доля корейских фильмов в итоговых сборах составила всего 15%. Но в том же году вышел «Сопхенчже» Им Квон Тхэка — первый официальный корейский блокбастер, на который было продано больше миллиона билетов.

Если корейское кино — это удивительный случай победы локальной культуры над глобалистским масскультом, то корейские телесериалы — пример нового культурного феномена глокализации

Тогда же, в начале 90-х, на местное кино обратили внимание корпорации-чеболи, которые раньше зарабатывали на импорте видеокассет из США, а потеряв рынок после либерализации, решили поддерживать отечественное кино. Samsung пришел в кино первым, вложив в 1992 году 150 миллионов вон (по тому курсу чуть больше 150 тыс. долларов) в романтическую комедию «Свадебная история» в обмен на эксклюзивные видеоправа. Фильм стал хитом, было продано свыше 500 тыс. билетов, и чеболи ринулись в кинобизнес.

Все закончилось в 1997 году с азиатским финансовым кризисом. Чеболи избавились от многих непрофильных активов. По злой иронии одним из последних фильмов, снятых на деньги Samsung, стал «Шири» (1999) режиссера Кан Чже Гю — блокбастер, который изменил всю корейскую киноиндустрию.

История о засланной в Южную Корею северокорейской диверсантке, которая влюбилась в южнокорейского контрразведчика, для всего остального мира была очередным азиатским боевиком, коктейлем из гонконгских и голливудских жанровых штампов. Но для корейской публики это был главный фильм десятилетия, он нажимал на все кнопки: воспоминания о корейской войне, боль разделенной внешними силами страны, навязанное восприятие части нации как врага. Пусть «Шири» не раскрывал эти темы, а скорее эксплуатировал их, он все равно стал в Корее фильмом, о котором писали, что его должен посмотреть каждый кореец.

На «Шири» было продано 6 млн билетов — больше, чем на «Титаника» годом раньше. Он отбил свой бюджет десять раз.


После азиатского кризиса успехи и провалы корейской киноиндустрии попали в правильную синусоиду: за провалом следует неизбежный подъем, и на каждом витке верх одерживает совсем другое кино. Попытки действовать по-американски, то есть вкладываться в проверенные, отработанные формулы и кассовых звезд, в Корее часто вели к провалу. После успеха «Шири» и «Объединенной зоны безопасности» решили и дальше снимать боевики про разделенную корейскую нацию, но в прокате они проиграли малобюджетным мелодрамам и комедиям про бандитов.

Тогда продюсеры попытались эксплуатировать комедийный тренд, но в 2003-м успешными стали «Воспоминания об убийстве» в компании с «Олдбоем» и «Историей о двух сестрах» со сложными сценариями, где исходная продюсерская ориентация на коммерческий успех не отменяла авторский подход. А в 2004-м вперед снова вырвались фильмы, эксплуатировавшие национальную историю: «Силмидо» и «38-я параллель», на каждый из них было продано по 10 млн билетов. В 2006 году доля корейского кино в национальном бокс-офисе превысила 60%. А в 2008-м индустрию вновь накрыл полномасштабный кризис.

Казалось, что она уже не поднимется, новые авторы не появятся, а корейцы, как и весь остальной мир, будут смотреть голливудское кино. Однако жанровые предпочтения вновь сменились, и корейские фильмы начали отвоевывать позиции у американских. Символ послекризисного подъема, фильм «Хороший, плохой, долбанутый» — вестерн, навеянный фильмами Серджо Леоне (но больше похожий на советские «Новые приключения неуловимых»), снятый Ким Чжи Уном, режиссером «Истории о двух сестрах». Победа блокбастера, пусть сделанного и не в совсем обычном для Кореи жанре, была закономерной.

Параллельно в 2008 году в Корее выходит в широкий прокат независимое кино. Инди, или, как его иногда называют в Корее, «кино разнообразия», по сути, небольшая параллельная киноиндустрия. Это малобюджетные фильмы, снятые на гранты государственного совета по кино или с помощью Фонда азиатского кино при Пусанском кинофестивале. В начале 2009 года вышел документальный фильм «Звук колокольчика» о взаимоотношениях пары восьмидесятилетних стариков с их умирающим быком. Картину не сопровождала широкая рекламная кампания, она не получила призов международных фестивалей, но стала национальной сенсацией — в кинотеатрах ее посмотрели более двух миллионов корейцев.

— У выпускника корейской киношколы есть три пути в профессию, — объясняет госпожа Хон Хе Сук, глава Фонда азиатского кино. — Первый — снять короткометражку. Продюсеры трех корейских студий-мейджоров обычно отсматривают весь короткий метр на фестивалях независимого кино и отбирают понравившихся режиссеров. Второй вариант — снять полный метр самому, заложив, например, квартиру или найдя частного инвестора. Третий — подать заявку на участие в программе поддержки корейского совета по кино. Совет контролирует всю корейскую киноиндустрию, он ежегодно выделяет 48 миллионов долларов на поддержку национального кино, по большей части некоммерческого, независимого. Эта помощь оказывается по нескольким направлениям: разработка сценариев, продвижение корейского кино на международных фестивалях, техподдержка производства. Помогает совет и артхаусным кинотеатрам, которые занимаются прокатом независимого кино.


То, что страна переживает кинобум, видно невооруженным глазом: за неделю, которую журналисты «Русского репортера» провели в Корее, не было дня, чтобы на улицах Сеула они не наткнулись хотя бы на одну импровизированную съемочную площадку. Киношные группы, занятые своим делом, попадаются везде: в бедных районах, богатых, в парках, ресторанах, метро.

— Сложно сказать в двух словах, какой именно месседж транслирует миру корейское кино, — продолжает Хон Хе Сук. — Но, как мне кажется, все наши фильмы — про энергию жизни, которая иногда может срываться в насилие, иногда в любовь. Когда я говорю «насилие в кино», я не вкладываю в это слово негативных коннотаций. Насилие отражает разнообразие общества. Когда мы совершаем насилие над другими, это плохо, но часто герои фильмов таким образом лишь отвечают на структурное насилие со стороны общества. И эти вспышки гнева — повод задуматься о том, что происходит в социуме вообще.

Да, корейское кино в США пока не может похвастаться гигантской кассой, национальные хиты — «Маскарад» или новый шпионский боевик Рю Сын Вана «Берлин» — собрали там всего по 900 тыс. долларов. Но это один из явных шагов к дальнейшей глобализации: корейские фильмы в американских кинотеатрах, корейские режиссеры Ким Чжи Ун, Пак Чхан Ук, Пон Чжун Хо снимают фильмы на английском языке, корейские актеры снимаются в голливудских фильмах. Возможно, вскоре само корейское кино станет чем-то большим, чем локальный феномен.

Сериалы: чон и хан для всех

Если корейское кино — это удивительный случай победы локальной культуры над глобалистским масскультом, то корейские телесериалы — пример нового культурного феномена глокализации. Этот термин означает сплав глобального и локального в рамках одной культуры и одновременно практику превращения локальной культуры в глобальный феномен. Корейские сериалы ориентированы на внутренний рынок, но при этом они пользуются огромной популярностью в соседних странах. В сущности, это главный продукт корейского экспорта: США вывозят свободу и демократию, Россия — балет и газ, Корея — сериалы и электронику.

Сериалы сделали для Южной Кореи то, что никогда бы не удалось политикам. Они повысили посещаемость корейских ресторанов как в стране, так и за границей. Они увеличили поток туристов в Корею — декорации «Жемчужины дворца» в Янджу превратились в тематический парк. Они облегчили жизнь корейской диаспоре в Японии: раньше корейцев там держали за грубых, крепко пьющих гастарбайтеров, но после романтической «Зимней сонаты» в них увидели нежных и тонко чувствующих людей.

Корейские сериалы имеют высочайшие телерейтинги в Гонконге, Японии, Таиланде, индийском штате Манипур и даже в США, где они оказались серьезной альтернативой «взрослым» кабельным сериалам HBO.

Чон может возникать между юношей и девушкой, учителем и учеником, боссом и подчиненным, друзьями и даже семьями. Человек, разрывающий чон, обречен на вечное страдание и тоску

Секретов успеха несколько. Во-первых, говоря языком российских кинофункционеров, корейские сериалы — это настоящее «доброе кино». Здесь, в отличие от все тех же новых американских сериалов, нет секса, насилия и сквернословия. Любовники просыпаются в одной постели уже полуодетыми, в кадре никто не кромсает живых карпов и не забивает людей насмерть молотком или говяжьей костью, как это нередко случается в корейских фильмах. Эта старомодность, возможно, не очень считывается зрителями Юго-Восточной Азии, для которых Корея является символом моды и прогресса. Но невероятная популярность теледрамы «Зимняя соната» в Японии — как раз пример ностальгии, сентиментальной тоски по прошлому, а не прогрессивного стремления к масскультуре будущего.


Во-вторых, в корейских теледрамах всегда есть что-то неуловимо специфическое для западного взгляда. И это не только обязательная романтическая программа. То, что на самом деле происходит между героями корейского сериала, то, на чем держится их драматическая или даже трагическая линия, — это чон, специфическая культурная концепция.

Чон — это фатальная привязанность, больше, чем просто любовь или дружба. Если хотите, «духовная скрепа», нечто мистическое и иррациональное, неподвластное человеческой воле. Чон может возникать между юношей и девушкой, учителем и учеником, боссом и подчиненным, друзьями и даже семьями. Человек, разрывающий чон, обречен на вечное страдание и тоску.

Впрочем, некоторые специалисты, как, например, Марк Рассел, автор книги «Поп приходит в Корею», считают, что иностранцы слишком романтизируют национальные особенности корейской культуры.

«По-моему, роль чон и хан (культурный феномен, примерно соответствующий “русской тоске”. — «РР») в корейском кино слишком раздута западными зрителями, — утверждает Рассел. — На самом деле там все проще, это ведь фильмы для живых людей, а не сувенирная лавка для туристов».

Корейские сериалы — недорогие, но тщательно сделанные, построенные на общеазиатских ценностях (конфуцианство, семья, отсутствие откровенной сексуальности), но снятые внутренне свободными людьми (к началу ХХI века Корея была уже не только экономически, но и демократически развитой страной) — стали хитами регионального рынка и средством экономической экспансии: к примеру, корейские косметические компании лоббировали продажу сериалов за границу для того, чтобы позже запустить там рекламную кампанию своей продукции со звездами сериала в качестве лиц бренда.

В противоположность корейскому кино, которое при всем обилии блокбастеров в целом остается авторским, режиссерским, сериалы делаются сценаристами, в основном женщинами. Именно сценарист тут признается главным автором. Корейский сериал снимается не сезонами — его продолжительность (которая варьируется от 8 до 100 серий) определяется рейтингами. Драму снимают до тех пор, пока ее готовы смотреть зрители. На корейском телевидении отсутствует такая вещь, как пилот. Сериал рекламируется трансляцией читки сценария звездами.

«Конечно, корейцы — большие мастера по части всевозможных культурных заимствований, — считает Марк Рассел. — Они охотно берут элементы других культур, технологий, образа жизни и сплавляют их вместе, получая нечто совершенно новое и неожиданное. Но американские сериалы, как и голливудские блокбастеры, повлияли на корейскую кино- и телеиндустрию скорее размахом и масштабом. Они не хотят повторять американские фильмы. Они хотят другого: повторить их успех».

Наталья Зайцева, Захаров Владимир, Василий Корецкий, Дмитрий Соколов-Митрич, Константин Мильчин

Русский репортер

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе