Анатомия Смуты

Русская история как экзистенциальная драма 

Конечно, «Анатомия Cмуты» не претендует на всеохватность или даже на полноценную концептуальность. Журнальный формат позволяет лишь пунктиром обозначить самые важные моменты нашей истории, в которых ярче всего проявились определяющие ее духовные законы («законы ослепительного антизаконничества», как сказал бы архиепископ Иоанн Шаховской). Цель статьи - дать лишь первый импульс, просветить нашу историю лучом этого ослепительного Абсолюта. Перефразируя известное эссе Марины Цветаевой, можно было бы назвать ее «история при свете совести». Отсюда и впечатление гиперкритического взгляда, который она может вызвать. Действительно, не многие вещи на земле выдерживают такой свет. Но, как представляется, иные вещи не заслуживают внимания вовсе. 

Есть три абсолютные ценности - Бог, Человек и вечная связь между ними. Относительные ценности - политика и весь знакомый нам мир с его государственными, общественными и прочими институтами. Относительные ценности - вещи, безусловно, весьма почтенные, но все же обретающие смысл и бытие лишь во взаимосвязях с абсолютными. 

Апелляция к Абсолюту - формат не столько политической, сколько поэтической мысли. И это, в свою очередь, также может вызвать недоразумения. О вещах архисложных трудно говорить просто, зато очень легко превратно их истолковывать. 

Но в свете «простейшей в мире книги» даже архисложные вещи оказываются достаточно простыми. Что современного усложненного человека легко может повергнуть в известное недоумение и недоверие («все это слишком просто, чтобы понять», как говорил Честертон). 

В конце концов вещи эти требуют некоторой веры, которая, в свою очередь, требует некоторого экзистенциального скачка, напряжения и даже самоотречения. Но человеку, запертому в надежном бастионе своих «убеждений», «общественной деятельности» и «политической борьбы», такой императив покажется вещью, выходящей за границы здравого смысла, и вообще - напрасной тратой времени. 

Словом, я отчетливо представляю себе трудности, с которыми сопряжено понимание всего того, о чем в статье говорится. Но потратить столько сил, чтобы сказать о главном и в итоге, запутавшись в лямках собственных штанов, не суметь сделать шаг навстречу, было бы, конечно, обидно. Поэтому я особенно благодарен полемическому отзыву Виталия Товиевича Третьякова, позволившему мне понять некоторые слабости собственной аргументации и прояснить отдельные свои тезисы. 

Анонсируя мою статью и полемизируя с ней, Виталий Товиевич определяет мировоззрение автора как «персоналистский антиэтатизм», а затем прямо сводит его к «русскому нигилизму» (по ассоциативной, видимо, цепочке: антиэтатизм-анархизм-нигилизм). Это обвинение по-своему замечательно. Истинно! Всякий абсолют веры граничит с бездной неверия. («Две бездны рядом» - формула, которой Достоевский описал драму своего сознания и которую в своей работе я настойчиво предлагаю как оптимальную для описания духовной драмы Руси-России.) 

В то же время этатизм - та же вера. И естественно ее горячему подвижнику объявить не разделяющего догматов его веры нигилистом. Горячий подвижник в этом случае ведет себя как всякий настоящий патриот своих ценностей и убеждений. И льет к тому же воду на мою мельницу, представляя еще одну прекрасную иллюстрацию экзистенциальной драмы России. Война есть отсутствие мира. Возведение какой-либо вещи в абсолют порождает абсолютное же противостояние. Вот сюжет не прекращающейся целое тысячелетие нашей гражданской войны. 

Россия заворожена Абсолютом и не любит анализировать суть собственных отношений. Россия льет кровь за свои святыни (этатизм и антиэтатизм, Третий Рим и Третий интернационал, Христос и антихрист), но не способна анализировать предмет собственной веры, предпочитая возводить высокие отношения в миф (ибо они святы - Святая Русь!). 

Миф же и правда (по определению Алексея Лосева) есть образ истины. Но все же - лишь только образ, зачастую (о чем много говорится в статье) - изменчивый и коварный, способный являться вдруг своей противоположностью. Нам не хватает честности (буржуазная добродетель!), прямоты, нравственного суда. Греков, наших крестных отцов, не зря считали самыми лживыми и ненадежными людьми во вселенной. Весь их духовный строй со всеми его добродетелями и пороками восприняли и мы, их духовные дети. Но, рано крещенные и восхищенные, мы очень поздно обрели философский ум, способность критически рефлексировать, судить себя в свете совести. 

Естественно, оглушенные образами сияющего рая, завороженные мечтами своей широкой, как мир, души («мистика самодержавия», «свобода, равенство, братство», «светлое завтра»), мы живем, не чуя под собою страны, то и дело падая в овраги, увязая в топях и болотах времени. Восторженно взирая на вершины, мы не любим и не умеем смотреть себе под ноги, подвергать свои из ряда вон выходящие откровения трезвой проверке, «различению духов»... 

В этом наша сила и наша слабость. Ибо мы, как никто другой, оказываемся способными касаться неба и исследовать адские бездны, но удержаться на земле мы не в состоянии. Средняя область культуры (в том числе политической), даже нормальный быт нам никак не даются. 

Потому так важно нам обретение политического смысла, трезвости. А кстати, и демократии (вещи очень земной, очень трезвой, безо всякой, прости господи, «мистики самодержавия»). Нам нужно прийти в себя, почувствовать землю под ногами. 

Но понятен и опасливый крик консерваторов: напяливая на себя западную демократию, мы можем потерять свои высшие интуиции, свои духовные озарения. Немецкий сюртук не держится на наших «архангельских» плечах. А потеря нами своих высших интуиций уже грозит всему миру, ибо без них, этих торжествующих созвучий, этих чудесных, захватывающих дух регистров, этих звуков небес и грандиозных бездн (их сверхвысоких и сверхнизких частот, ультра- и инфразвуков) мир неполон, без них он теряет главные свои божественные гармонии. Не то чтобы мир их вовсе не знал. Мир их знал, и еще как - знал и Баха, и Моцарта, и Бетховена. Но такого гигантского резонатора, как Россия, способного так воспринять и так транслировать их, способного так захватывать дух, ведя его в райские обители (или адские бездны), действительно больше нет. 

И нам нужно, не потеряв своих высших измерений, осознав свою высочайшую (не побоюсь этого слова) ответственность за судьбы мира, научиться жить на земле. Потому что наши «высшие измерения», столь необходимые миру, вне политики, то есть вне реального дела, реальных свершений, останутся лишь неосуществленной потенцией. А политика, лишенная этих высших регистров, потеряет ориентиры, заблудится. 

Вот почему свою «поэтическую мысль» я так настойчиво помещаю в журнале мысли политической. И вот в чем главный, так сказать, мессидж этой статьи. 

Итак, дух нам нужно повенчать с так трудно дающимся нам логосом, поэтическую мысль - с мыслью политической, совместить наконец идею с повседневностью. Только так можно преодолеть расколы, разрывы, непонимание между враждующими лагерями, не превратившись в банального продавца на мировом базаре и не обрушившись в очередные апокалипсические бездны. 

Что же касается авторского мировоззрения, то сам бы я определил его как христианский экзистенциализм. И отрицание государства из него, конечно, вовсе еще не следует. «Человек - это животное, которому дано задание стать Богом», - сказал святой Василий Великий. Следуя этой формуле «доконстантиновской версии христианства», я и говорю о государстве как вещи важной, неизбежной, благонадежной, но все-таки относительной. 

Государство необходимо человеку, но лишь в той мере, в какой несовершенен сам человек. Государство может (и даже призвано) помогать человеку в его движении к Абсолюту, но по самой своей «партийной» природе оно всегда подвержено соблазну занять место Абсолюта, полностью поглотив при этом и человека. (И здесь перед нами, пожалуй, главный узел драмы русской истории.) 

Не отказывая властно-государственным началам общественного бытия в возможности субъектного существования и не противопоставляя им кардинальным образом высокую духовность (веру, культуру, иные экзистенциальные основания личности), мы говорим лишь об относительности этих «субъектов», которые существуют лишь постольку, поскольку существуют человек, личность, Бог. 

И неуклонно следуя нашим «абсолютным измерениям», мы вынуждены и саму «высокую духовность» со всеми ее «экзистенциальными основаниями» признать вслед за властно-государственными началами лишь относительными абстракциями. Даже понятия добра и зла (вот уж где нигилизм!) вслед за видным православным богословом Христосом Яннарасом мы будем вынуждены отправить по тому же адресу (и в какой-то немалой степени действительно отказать им в возможности субъектного существования). Поскольку и они существуют лишь потому, что существует личность, и поскольку в полном и последнем смысле ничего, кроме личности (и ее природы), не существует. Ибо как ни крути, а живет-то именно личность, а вовсе не государство, добро, зло и прочие «экзистенциальные основания». Все это, видите ли, слова, слова, слова (государство к тому же еще и весьма ощутимая воля). Но в конечном счете реальна только жизнь, одно лишь бытие. А бытие возможно исключительно в свете личности. Она одна, существуя, живя, бытийствуя, наполняет смыслом понятия «государство» и «экзистенциальные основания». 

Итак, государство есть лишь одна из сфер бытия личности. А другой подобной сферой ее бытия является, к примеру, семья. Семья - органичный, живой, живущий, бытийствующий образ Церкви - общности, любви. И государство тоже, безусловно, есть некий присущий личности образ бытия (скажем, образ мысли со всей ее логикой, абстрактными построениями и проч.) и потому так же, конечно, обладающий известной субстанциональностью, заслуживающей всяческого уважения. 

Но если человек есть шедевр Творца, а семья есть совместный шедевр Бога и человека, то государство, очевидно, есть шедевр преимущественно человеческой мысли. Бог творит только жизнь, абстракции же и определения создает человек. Бог насаждает сад, оградить его забором и поставить вышку с часовым есть дело человека. (Не без Божиих, разумеется, воли и внушения: ангел с огненным мечом, преграждающий падшему человеку вход в райские врата, - первый и весьма впечатляющий образ государства в Библии.) 

Законно и объективно, что в данном ряду почетных человеческих ценностей (Бог, человек, семья как первейший образ Церкви) государство занимает свое почетное четвертое место. Заметим также, что, хотя попадать в кабалу собственной мысли присуще человеку (и это, конечно, весьма элитарная кабала), все же его божественное достоинство не должно ему позволять быть детерминированным собственными (путь и самыми блестящими) измышлениями. 

Таково вкратце мое отношение к государству. Можно ли назвать его антиэтатизмом (вкупе - анархизмом и русским нигилизмом)? Думаю, это все же некоторое преувеличение, гипербола. 

Такой же поэтической гиперболой мне представляется утверждение, что власть на протяжении всей русской истории только и делает у меня, что злодействует. 

Это, во-первых, неправда. Власть у меня отнюдь не только злодействует. Киевский и петербургский периоды нашей истории выписаны достаточно позитивно. Во-вторых, речь вообще не об этом. Речь в статье, в сущности, вообще не о власти. Речь в ней - о выборе человека (народа) в его отношении к Абсолюту. Наша история представлена в ней в ее самых роковых, узловых, экзистенциальных моментах. В тех самых моментах истины, которые и определяют ее дальнейший ход. И каждый такой момент, исходя из изложенной выше концепции, представляется мне прежде всего личным выбором. И есть авторитетное мнение, что начиная с Адама человек склонен к не самым удачным из них. 

Судьба человека на земле, как известно поэтам, трагична. И вся история человека есть, в сущности, история поражения. Всякая жизнь на земле кончается смертью - увы, не наоборот. И вся она есть лишь тоска по утраченному раю. И сама цивилизация наша - лишь грандиозная попытка человека устроить себе сносную жизнь вне этого потерянного рая, вне потерянного Бога, потерянной любви. 

И рассматривая историю при свете совести, возвращая вещам их исконную иерархию, их исконный смысл, мы оказываемся вынужденными судить о них по законам личности, а не спихивать собственные проблемы на «объективные законы». Что, согласен, есть работа тяжкая и ничего, кроме неприятностей, на первый взгляд не сулящая. 

Ясно, что дает нам жизнь по «объективным законам». Она дает достаточную степень свободы нашему эгоизму и безответственности, а это позволяет урвать нам на пути к известному всем концу несколько приятных минут, наполненных маленькими радостями жизни, чувством локтя, общественным служением и политической борьбой. 

Что же может дать нам жизнь в свете абсолютного закона? Видение сути вещей, их начал и концов, а значит - и власть над ними, и способность пророчествовать о вещах грядущих. Она может дать нам силы не быть детерминированными собственной историей, а в мгновение ока возвыситься над ней, переломить судьбу. Ибо «личность есть избавление от законов необходимости, неподвластность закону природы, возможность свободно себя определить» (святой Григорий Нисский). Иными словами, личность - это возможность преодолевать даже законы космоса, даже законы смерти. 

С точки зрения той «доконстантиновской версии христианства», к апологетам которой причисляет меня мой критик (то есть евангельской, святых отцов, православной, в конце концов, христианской версии), так вот с точки зрения этой - христианской - версии христианства личность «не есть часть какого-либо целого, она заключает целое в себе. Согласно этому образу мыслей, человек полнее, богаче, содержательнее ангельских духов. Поставленный на грани умозрительного и чувственного, он сочетает в себе эти два мира, будучи причастен всем сферам тварной вселенной. В него, как в горнило, стекается все, созданное Богом, и в нем из разных природ, как из разных звуков, слагается в единую гармонию», как пишет самый известный и значительный православный богослов ХХ века Владимир Лосский. 

Существует авторитетное мнение, разделяемое православной (а вкупе - и католической) Церковью, что не человек является частью мира, а мир является частью человека, и притом - еще и не самой большой его частью. Поскольку сам человек есть «не только микрокосм, но и микротеос», а все человечество есть, в сущности, «один человек, единый Адам», как утверждал архимандрит Софроний (Сахаров). 

Не знаю, что думал по этому поводу император Константин, но так учит Церковь. И именно с этой бескомпромиссной, христианской точки зрения и предлагает взглянуть на вещи настоящая статья, рассматривающая наше историческое бытие в свете абсолютного закона. И вот о чем говорится в ней, а вовсе, конечно, не о том, что лишь отдельные оазисы высоких смыслов и непреходящих ценностей (как то Андрей Рублев и Пушкин) удерживают страну и ее народ от скатывания в бездну хаоса. И оазисы, и их непреходящие ценности - все это чушь, поскольку ничего такого не существует в природе. Ибо в природе, согласно нашей - христианской - версии христианства, существует один только Бог, чья Природа и Личность непознаваемые, незримые и трансцендентные и существуют в полном смысле: «Аз есмь». А также Андрей Рублев, Пушкин, Виталий Третьяков, Владимир Можегов и прочие субъекты-объекты-личности, но уже относительно первого и единственного в полном смысле Субъекта-Другого. Оный Субъект и их свободное отношение к Нему (а потому и энергии жизни, которыми Субъект располагает по своему абсолютному и беспрецедентному произволу, интуитивно постигаемому другими субъектами (Его визави) в законе любви) и определяют всецело их бытие и позиционируют их в Нем. Такое позиционирование может оказаться как положительным, так и отрицательным. А также до конца не определившимся. 

Примером последнего (то есть примером, в сущности, всего человеческого рода) может служить личность Бориса Годунова из известной трагедии Александра Пушкина. Этот самый Годунов, просвечиваемый (до «мальчиков кровавых в глазах») светом собственной совести, всякий раз ставится его автором-создателем (как проницательно замечает Валентин Непомнящий) на самый край экзистенциальной бездны перед необходимостью выбора - сознаться в преступлении или нет? И всякий раз отступает. И после каждой такой очной ставки с собственной совестью Самозванец делает очередные успехи. Все, как мы помним, кончается гибелью самого Годунова, его детей, воцарением Самозванца, безмолвием народа и великой Смутой в стране и умах. И все это, повторяю, происходит в результате экзистенциального выбора данного субъекта-личности в череде моментов истины, составляющих два десятка картин пушкинской трагедии. 

Таков алгоритм действия абсолютного закона у Александра Пушкина. Таким же нам видится (мы вправе заявить это, не правда ли?) алгоритм действия абсолютного закона в пространстве русской (и шире - мировой) истории. С алгоритмом этим можно соглашаться или нет, но, конечно, он не имеет ничего общего с той изящной пародией, которую нарисовал в своей аннотации глубокоуважаемый мною критик.

При этом происходящее с Годуновым есть действительный апокалипсис (пусть и в отдельно взятой только душе). Ибо, как верно заметил Иосиф Бродский, «каждый человек сам себе до некоторой степени страшный суд». И никакой диффамации в выхождении за пределы здравого смысла, в которой упрекает меня уважаемый критик, это утверждение не требует. 

Здравый смысл - вещь, конечно, в высшей степени важная и полезная. Выйти без нее в жизнь - все равно что выйти под дождь без зонтика и калош. Но когда мы вступаем в пространство абсолютных ценностей (то есть когда наступает наконец наша решительная экзистенциальная минута), мы оказываемся вынужденными пресечь тотальную экспансию здравого смысла, указав ей на ее скромное (и почетное) место. Ибо на тех частотах эта незаменимая в иных случаях вещь просто перестает работать, что буквально может стоить нам жизни. Зонт и калоши могут спасти от дождя, но не от мчащегося на нас на полной скорости локомотива. И все это мне представляется слишком серьезным, чтобы походя спускать на философском раздражении. 

Раздраженному уму, кроме того, свойственно впадать в пристрастие и несправедливые обвинения. Однако чтобы сделать вывод о том, что фашистский соблазн Запада несопоставим по своим масштабам (отнюдь не злодеяниям, этого я не говорил, это очевидный перебор и издержка) с семидесятилетним тоталитарным пленом большевизма, не требуется ни утонченного чаадаевского интеллектуализма, ни даже экстатичного выхода за пределы здравого смысла. Достаточно простого математического расчета. Пять лет холокоста - с одной стороны. Десять лет тотального террора, плюс еще тридцать лет беспрецедентного геноцида собственного народа с перерывом на мясорубку 1941-1945 годов, плюс пленение половины Европы и превращение ее в тоталитарный «социалистический лагерь» - с другой. (Не говоря уже о китайском, корейском, камбоджийском, латиноамериканских и прочих экспериментах.) Пять миллионов уничтоженных в концлагерях евреев и половина населения одной шестой суши (минимум 50-80 миллионов), сгинувших в одной только России. Таков наличный расчет фашизма и коммунизма в ХХ веке. При том, что, как можно убедиться из третьей части этой статьи, качественная разница доктрин коммунизма и фашизма для меня совершенно однозначна, а сам большевистский эксперимент (как и эксперимент Ивана Грозного) видится мне наполненным, несмотря на весь его апокалипсический кошмар, высочайшим смыслом. 

Воистину, в свете абсолютных измерений могут оказаться оправданными даже апокалипсические злодеяния. В свете их происходит выходящее за рамки всех земных измерений оправдание истории. В них обретает она (как и всякая отдельно взятая человеческая жизнь) свой абсолютный, неустранимый смысл. 

Так, может, все же имеет смысл прислушаться к голосу (не моему, разумеется) гениальных русских поэтов, художников, философов и святых и не объявлять с порога скромное пользование инструментарием открытых ими категорий «версией интеллигентского эскапизма» в духе «традиционного русского нигилизма»? Подобное невнимание к сути при нашей перманентной завороженности Абсолютом обходится нам, как правило, очень дорого. Во всяком случае, до сих пор обходилось. 

Как показывает история (например, русская), непросвещенная религиозность очень часто становится средоточием самого темного и мрачного демонизма. И я достаточно хорошо представляю себе, во что может вылиться «постконстантиновская версия христианства», замешенная на утилитарном отношении к Церкви как своего рода балласту государственного корабля, придающему ему устойчивость, вне веры в сущность ее доктрины. Сегодняшняя схватка епископа Диомида и церковной бюрократии, расцвеченная красноречивыми рифмами истории - церковный Раскол XVII века, Гапон и русская революция 1905 года, противостояние Горбачева и Ельцина, плавно перетекающее в хаос 90-х, - дает много пищи для размышлений... 

Политическое чутье и жизненный опыт подсказывают мне, что чаемая моим критиком окончательная маргинализация русского либерализма (особенно в его высшей - пушкинской - версии «милости к падшим») грозит нам очень скорым сползанием к новому тоталитаризму и тирании. Возможно, в постмодернистско-византийской, а быть может, и в диомидовско-сорокинской версии «Дня опричника»... 

«Анатомия Смуты» и направлена прежде всего на предупреждение и профилактику подобных соблазнов. 

Понятно, что Абсолют, к которому зовет христианская версия христианства («Бог есть любовь», «вы - боги»), не может выдержать ни мир, ни даже само историческое (константиновское, так сказать) христианство. Идеал, однако, не фикция, но направление. Мореходы, ориентирующиеся по Полярной звезде, ставят целью не достичь ее, но не сбиться с курса. Для сего и потребны гении, выражающие духовный строй народа и дающие ему его идеал, то есть направление пути. Невозможно быть русским, не понимая икон Рублева, невозможно обрести сознание в России, не читая Пушкина. И то, что сегодняшним «именем России» оказался Иосиф Сталин, есть не действие объективных законов, а наша субъективная трагедия, последствия которой могут оказаться катастрофическими. Таковы уроки истории. Если мы отказываемся от Богом данного нам духовного центра (Сергий Радонежский, Андрей Рублев, Пушкин), его место тут же занимают «святой» Иван Грозный и «тайный христианин» Иосиф Сталин. 

Ибо мы живем в очень больном мире и очень больном обществе, диагноз которого - безумие умов и очерствение сердец. Единственно возможный путь лечения - отрезвление и милость, а единственное, пожалуй, лекарство - культура. Понять глубинный духовный строй России и ее народа, преодолеть соблазны тоталитаризма, научиться любить и прощать могут абсолютные императивы пушкинской картины мира и «милость к падшим», но никак не идеология. Во имя Пушкина убивать нельзя, во имя «Типикона» очень даже можно, как заметил протоиерей Александр Шмеман. Конечно, и всякая идеология в основе своей движима истинными интуициями: консерватизм - чувством семьи и веры, либерализм - свободы и личности, социализм - общности, мирового братства («все человечество есть один человек, единый Адам»). Но любая идеология неизбежно подменяет абстрактной доктриной реальную жизнь личности (убивает жизнь): консерватизм и социализм (каждый по-своему) - растворяя личность в природе, подменяя ее воспитание «формированием масс»; либерализм - редуцируя ее (большую целого мира) к самозамкнутому индивиду. Чтобы исправить эти вывихи идеологий и вернуть вещам первоначальный смысл, нужно обратиться к человеку, каждому конкретному человеку, не на словах, а на деле. «Сбережение народа» - гениальная формула, которую вернул нам Солженицын, - действительно кажется лучшей на сегодняшний день национальной идеей, которой нам может хватить еще на долгие-долгие годы. Но чтобы быть по-настоящему жизнеспособной, не поддаваться искушению тоталитарных транскрипций, вести ее должен высший идеал - идеал личности. 

«Мы должны любить друг друга или умереть», - сказал Уистен Оден накануне Второй мировой. Конечно, слов его никто тогда не услышал. Но они, во всяком случае, были сказаны. Думаю, и мне не грех, понимая всю бесполезность этих слов, все-таки говорить. Больше всего мне, конечно, обидно, что непонятым осталось главное, ради чего, собственно, все это и затевалось. Ведь статья эта, указывая на абсолютные категории, обозначает прежде всего путь к общественному примирению, согласию. Потому что, лишь обращаясь к абсолютным полюсам, мы можем заключить в единый круг весь наш сегодняшний разброд и шатания: социалистов, консерваторов, либералов, власти, народа, мужчин, женщин и их детей. И придать всему этому гвалту единый смысл. (Безусловно, ему должно воспоследовать принятие каждым своей доли ответственности за общий грех и общий мир.) Правда, и это все тоже - иллюзия. Ведь если бы социалисты, консерваторы, либералы и другие хотели мира, им не потребовались бы и критерии. Они в простоте душевной простили бы по-христиански друг друга и учились жить, признавая в своем другом «абсолютное, безусловное и бесконечное значение». В этом, по Владимиру Соловьеву, и заключается смысл любви. 

Жажда мира требует осудить себя, а жажда войны - другого (что, конечно, всегда легче). Поэтому и другого мы способны принять лишь как «абсолютного, безусловного и бесконечного» врага. 

Но «все, кружась, исчезает во мгле, неподвижно лишь солнце любви», как сказал Владимир Соловьев в лучшем своем стихотворении. И мир Постмодерна (то есть мир глобального кризиса всех представлений Модерна), являя всю условность наших привычных представлений о нем, оставляет, в сущности, единственный выход преодолеть эту условность - найти Абсолют. И я согласен с замечательным проповедником нашего времени Александром Менем: человечество еще толком не знало Христа, мы еще только-только вступаем в христианскую эпоху. То есть время, «которое остается людям, чтобы стать достойными гибели» (Петер Козловски), время, отпущенное человеку, чтобы в охватившей его смуте найти подлинные основания своего бытия и стать тем, кто он есть на самом деле. 

«Тварь поставлена на слове Божием, как на алмазном мосту, над бездною своего небытия, под бездной Божьего всемогущества», - говорил не раз упоминаемый в нашей статье митрополит Филарет Московский. Возможно, поиск этого божественного основания и есть наша главная историческая задача. Этим основанием, во всяком случае, определялось наше прошлое, им, по всей вероятности, будет определяться и наше будущее. Вот об этом мне и хотелось сказать в своей работе. Не знаю, насколько мне это удалось, но как минимум хотелось бы быть правильно понятым.

Автор: Владимир Можегов

Политический класс

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе