Cвет и сомнения русского гения

Диалог обозревателя “МК” с писателем Владиславом Отрошенко

После издания “Вечеров на Хуторе” Гоголь проснулся знаменитым. Языков сразу почувствовал его огромный дар: “Гоголь пойдет гоголем по нашей литературе. В нем очень много поэзии, смышлености, юмора”. А он сам, развлекая читающую публику веселостью малороссийского народа, завершает “Сорочинскую ярмарку” лирическим вопрошанием: “Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье?” Да, это был действительно одинокий вестник параллельного мира. 

 Хочется понять странника 

Два века — всего лишь две ступени вселенского познания феномена его творческого свершения. Любовь моего поколения к Гоголю не противоречила восторгам и упованиям его современников. Мы до сих пор воспринимаем его сердцем, припадаем душой к лирическим отступлениям. В торжественном, в романтическом восхищении птицей-тройкой, в волшебной безграничности Днепра, в тревожном восклицании: “Не так ли и ты, Русь…” — мы предчувствовали возможность какой-то иной, красивой и светлой жизни. И хотелось стать лучше и пойти от недоедания, нищеты хоть на край света, где было бы так просторно, возвышенно и чисто.

И пусть русская сегодняшняя жизнь совсем далека от гоголевских сокровенных идеалов, но какая радость — встретить в ком-то из молодого поколения пронзительное восприятие личности Гоголя, неодолимое стремление разгадать его странности и глубинные бури, понять и принять его тоску и смятение. Владислав Отрошенко, лауреат “Премии Ивана Петровича Белкина” за лучшую повесть года и итальянской премии “Гринзане Кавур”, несколько лет размышляет над загадкой Гоголя, не раз ходил он в Италии по его стопам, написал интересные вещи о нем.

— Владислав, чем объяснить вашу привязанность к Гоголю, к его поступкам, настроениям, даже болезни и смерти? 

— Гоголь — южнорусский человек. Он мне по духу близок: я сам родился в области войска Донского. Темперамент Гоголя, его общение с людьми, с природой, лукавство, веселость юмора — это все я видел в моем детстве, на южном Дону. Слышал говор, близкий к украинскому. Мои бабушки, дедушки говорили на таком же смешанном русско-украинском языке.

Эротизм “Вия” 

— Замечали за тамошним народом склонность вспоминать тех самых колдунов, ведьм и всяких других чудищ, кем полны ранние повести Гоголя? 

— Совсем недавно я с увлечением занимался исследованием экранизаций повести Гоголя “Вий”. Еще в 1909 году снимали по нему фильм. Вторая попытка относится к 1916 году. А в 67-м был снят совершенно блистательный “Вий” точно по тексту Гоголя. Что удивительно: оказывается, своих сказочных мистических персонажей Гоголь выдумывал сам.

— Так это и прекрасно! Тем он и интересен. “Вий” – чудо. Какие яркие народные типы! Там богослов успел подтибрить с воза целого карася, а философ Хома запустил руку в его карман, вытащил добычу и съел. 

— Я обратил внимание на фантастическую сцену: приютившая бурсаков старуха ночью пробралась к Хоме Бруту в хлев и “сложила ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротой кошки к нему на спину, ударила метлой по боку, и он, подпрыгивая, как вороной конь, понес ее на плечах своих”. Ведь это же первая эротическая сцена в русской литературе! Не превратила же ведьма его в коня! Скакал герой сам “быстрей черкасского бегуна”. Все это Гоголь сам нафантазировал.

— Безусловно, этот текст пахнет эротикой: “он чувствовал бесовско-сладостное чувство, какое-то томительно-страшное наслаждение”. 

— Ни в каких фольклорных сюжетах нет ничего похожего.

— Чтобы такое изобразить, нужен опыт собственного эмоционального стресса. 

— А каково, когда Хома становится всадником: “с быстротой молнии выпрыгнул из-под старухи и вскочил в свою очередь к ней на спину” и довел ее до изнеможения, и она превратилась в красавицу.

— Судя по напору возбуждающих импульсов и ощущений, они были знакомы автору. 

— Что замечательно, сладчайшее наслаждение, ошеломление, испытанные Хомой в роковую ночь, вновь повторяются, когда он увидел ведьму на смертном одре. И он почувствовал, что душа его начала как-то болезненно ныть. Ее пугающая красота вновь разбудила в Хоме инстинкт вожделения, тот же трепет.

О женской красоте 

— Женская красота явно приводила молодого Гоголя в экстаз. 

— Соглашусь с Юрием Манном, что Гоголь ценил женскую красоту во всех проявлениях и деталях, особенно духовную. Когда он жил в Риме, где нравы были достаточно вольные и где к услугам гостей были открыты публичные дома, возможно, он испытал этот соблазн женской красотой. Из его текстов вовсе не следует, что он был девственником. Тут проблема в другом: по давней традиции мы, к сожалению, смотрим на Гоголя не той оптикой.

Ведь по существу Гоголь — первый русский писатель, служивший беззаветно литературе. Вспомним, для Пушкина литература не была самым главным. Сама жизнь была для него важнее всего. И умирает Пушкин от самой жизни — от переплетения страстей человеческих. Он любил дружеский пир, вино, карты, женщин. Если бы перед ним стоял выбор: литература или жизнь — думаю, он предпочел бы жизнь.

— Но при выборе — жизнь или честь мы знаем, что Пушкин предпочел. А Гоголь? 

— На мой взгляд, Гоголь — архетип русского писателя. Он предан литературе, как монах молитве. Его личная жизнь бедна внешними событиями.

— На его биографии не выстроишь захватывающий бестселлер. Вглядимся в его личность. Во всем его облике, в поведении укрыта тайна, драгоценная и молчаливая. Заложенный в нем жесткий нравственный стержень не позволял ему проболтаться о своих увлечениях и вероятных чувственных удовольствиях. 

— Согласен. У Гоголя было религиозное воспитание. В его рассказах и повестях эротика возникала в соединении с дьявольскими наваждениями.

— Но его герои не умеют от бесовщины защититься. 

— Потому что все таинственное случается у него именно как наваждение. Самое ужасное для меня в “Вие”, что Хома Брут гибнет от нечисти прямо в церкви.

— Перед встречей с вами, Влад, я перечитала “Вий”. И мне понятен философский и религиозный акт, допущенный Гоголем. Ведь Хома — убийца! Он первый нарушил заповедь “Не убий!” Он, убивший поленом красавицу, готов еще раз убить, в частности Явтуха, который невольно помешал Хоме убежать без оглядки: “А взял бы тебя, да за ноги” и мыслит пришибить его не поленом, а “дубовым бревном”. Какой мерой меришь, такой воздастся и тебе. 

— Это так, но почему в Божьей церкви?

— Господь ли или какая-то животворная сила наделила Гоголя даром провидения: “дверь сорвалась с петлёй, и несметная сила чудовищ влетела в Божью церковь”. Именно так одураченная советской властью толпа поистине с сатанинской жестокостью уничтожала храмы, сжигала иконы, крушила колокольни, сбрасывала кресты. И превращали святой храм в хлев. И ведь никто не помешал! Гоголь дал осознать — с дьявольской силой опасно играть, тем более отдавать ей власть. 

— Абсолютно точно. Думаю, это ваше предположение достойно подробного рассмотрения. Ведь в русской литературе до Гоголя никто об этом и помыслить не мог. Ему выпал невероятный жребий. Я написал продолжение моей “Гоголианы”, новое эссе назвал “Гоголь и смерть”. Оно выйдет в “Знамени”. Там я доказываю свою гипотезу, что Гоголь умер от литературы. До него никто не погружался в творчество настолько глубоко, чтобы от этого погибнуть. От невозможности достигнуть идеала, к которому стремился. Это нечто невероятное, необыкновенное.

— Гоголь, сочиняя, думал не о количестве написанных страниц. Он ожидал вдохновения, когда легко и свободно текст диктовало бы горячее воображение. 

— Мне его вдохновение представляется некой ракетой, устремленной к замыслу, к высшей цели.

— Он считал, что Бог допускает… 

— С самого начала, с первых глав “Мертвых душ” он знал, что начинает главное творение, идущее к нему свыше.

Великий замысел и болезнь 

— Замысел “Мертвых душ” обрел невиданную для русской прозы лиро-эпическую форму. В первом томе — идеальная законченность и художественное совершенство каждой главы. Второй том шел через необъяснимое сопротивление. Гоголь считал, что Господь не дает ему благословения на завершение поэмы. И он едет в Иерусалим, ко Гробу Господню. Надеялся на подъем духа, “говел и приобщался у самого Гроба Святого”, надеясь на еще большую близость к Богу. Вероятно, плохое физическое самочувствие вызвало в нем скованность и заторможенность восприятия. И никто не сказал ему: “Восстань пророк, и виждь, и внемли”. И эта тишина сразила Гоголя. Он подавлен. В письме к А.П.Толстому судит о себе с беспощадностью и поразительным покаянием: “Никогда еще так ощутительно не виделась мне моя бесчувственность, черствость и деревянность”. Никто еще в русской литературе так себя не бичевал. 

— В 1845 году он написал Александре Осиповне Смирновой-Россет, фрейлине двора, жене Калужского губернатора, но главное, замечательной женщине, которой он бесконечно доверял и был с ней более откровенным, чем с другими друзьями. Меня потрясло признание: “Бог отъял от меня способность творить”. Еще в университете я прочел эту страшную фразу Гоголя и был потрясен до слез. Чтобы прийти к такому приговору самому себе, надо было испытать что-то ужасное. Заметим, в отчаяние его повергла не семья, не долги, не какие-то житейские обстоятельства, а литературное творчество.

— Его бросала в холод невозможность держать уровень письма, соответствовать гоголевскому размаху, пластическому совершенству формы и новой высоте высказывания. Литературная среда и светское общество — кто с сожалением, а иные с желчью — думали, что на прежнюю высоту он уже не поднимется. Первые главы второго тома он прочел самым близким людям. Ездил в Калугу к Александре Осиповне. Отзывы были восторженные, считали, что эти главы выше и чище первого тома. И плохое физическое самочувствие отпустило его на какой-то срок. 

В своем эссе, Влад, вы коснулись сложного вопроса, чем же был болен Гоголь. 

— Он жаловался, что зябнет, у него холодные руки и искал способ согреться.

— Друзей уверял, что ему поможет “благорастворенный воздух и ненатопленное тепло”. 

— Я об этом стал думать, когда прочел книжку “Болезнь Гоголя”, написанную в 1916 году психиатром Владимиром Чижом. С одной стороны, Чиж играет комплиментами, но неуклонно внушает мысль о том, что Гоголь был параноиком, шизофреником. Если из сегодняшнего дня посмотреть на симптомы плохого самочувствия Гоголя, вчитаться в воспоминания его современников, то можно найти много странного. Я изучал всю переписку Гоголя на предмет его болезни. Он сам никогда своим болезням не давал названия — “нервическое” — и все.

— Медицина ХIХ века не исследовала заболевания такого рода. 

— На сегодняшнем языке это называется вегето-сосудистая дистония. Американские специалисты уточняют и называют такие состояния “панической атакой”. Эта атака происходит в связи со спазмами сосудов головного мозга — к нему не поступает нужное количество крови и кислорода. У обычных людей с менее развитой фантазией такой недуг несет беспокойство, озноб, страх и тревогу. Гоголевская обостренная фантазия, игра воображения диктуют страх более сильный, панику, что он сейчас умрет.

— Ведь и отец его, по мнению сына, умер от “страха смерти”. Очевидно, эту пугающую формулировку Гоголь извлек из собственного похожего самочувствия. 

— Скорее всего. Никакой шизофрении у Гоголя не было. Ведь сейчас медики признают, что вегето-сосудистой дистонией страдают 50% населения земли. У Гоголя это страдание сопровождалось картинами воображения и видениями.

— Возможно, очень мрачными видениями. Гоголь был очень внушаем. 

— Впечатлительность его была самая невероятная. В письмах Гоголь признавался: когда он мыслит о какой-то мелочи, у него является целая вереница образов. Таково было свойство его воображения.

— Гений! 

— В этом ответ. Когда человек такого образного видения страдает от этой дистонии, то его болезненное состояние воспринималось неквалифицированным врачом как сумасшествие.

Наталия Дардыкина

Московский комсомолец
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе