Если ещё персонаж Венедикта Ерофеева мечтал, чтобы ему показали «уголок, где не всегда есть место подвигам», то что уж говорить о последнем советском поколении, которое вступало в незнакомую реальность под песню культовой группы The Stranglers с характерным названием No More Heroes («Героев больше нет»). Умонастроения тех лет отражало и не менее культовое произведение Виктора Цоя — его лирическому «последнему герою» суждено было навсегда остаться где-то на полпути между старым и новым миром.
В девяностых о героях даже не вспоминали — вопрос о субъекте исторического процесса может ставиться лишь тогда, когда ясно, что происходит, а это чаще всего и оставалось за гранью понимания. Новая реальность складывалась слишком быстро, не оставляя времени и места для её осмысления, а мелькавшие в публичном поле персонажи были настолько непривлекательны, что даже близко не тянули на героев. Роман Пелевина Generation «П» оказался наиболее адекватным отражением этого промежутка, который нужно было просто пере-жить, и у нас это, кажется, получилось.
В нулевых внешняя картина русской жизни резко изменилась, но героического начала в ней не добавилось. Даже главный кажущийся претендент на звание героя свои первые восемь лет у власти охарактеризовал пресловутой фразой «вкалывал, как раб на галерах» — какой тут героизм? Не говоря уже обо всей остальной стране, которая вдруг ринулась «удовлетворять растущие материальные потребности граждан». Не зря одним из самых симптоматичных текстов эпохи стало произведение с названием «Дyxless. Повесть о ненастоящем человеке». Героев, которые занимались обустройством материального мира, всегда было немало, но без чего-то иного, без цели и смысла, погоня за материальным — это путь в никуда.
Сегодня важно понимать, что это время уже кончилось, хотя это и далеко не очевидно. Например, в недавнем интервью социолог Георгий Дерлугьян — один из самых проницательных исследователей современности — заметил: «Меня как раз поражает, как мало изменилась Россия по сравнению с Советским Союзом. В общем-то, это всё ещё очень узнаваемый Советский Союз с его коллизией, номенклатурой и средним классом». Если судить по недавним протестным митингам, то с этой точкой зрения, пожалуй, можно согласиться: в конце восьмидесятых «рассерженные горожане» точно так же выходили на улицы протестовать против номенклатурных привилегий. Однако между двумя эпохами есть принципиальная разница: если в Советском Союзе от рядового человека, в общем-то, ничего не зависело, то двадцать лет спустя роль личности в истории не то чтоб резко выросла, но личностей, претендующих на место в истории, стало заметно больше. О таких личностях мы, собственно, и пишем — и этот «коллекционный» номер оказался своего рода историческим отчётом за последние несколько лет.
В значительной степени стремление остаться в истории объясняется тем, что свои материальные потребности человек уже удовлетворил; в этот-то момент и возникает вопрос: а дальше что? Сегодня над ним есть смысл задуматься всем, кто относит себя к состоявшимся и состоятельным. О пресловутом кризисе едва ли стоит рассуждать в том смысле, кончился он или ещё грядёт вторая волна, — прежде всего потому, что кризис этот имеет не только экономическую природу. Это ещё и идейный кризис капитализма, которому, похоже, нечего предложить миру, кроме «матчасти», что, конечно, немаловажно, но на ней человек не кончается. Скучно жить в «расколдованном мире», как говорил о капитализме Макс Вебер. Советский проект тем и был привлекателен, что, помимо материального благосостояния, задавал цели иного порядка, а героизм был неизменным атрибутом нового общества. Без этого, видимо, человек немыслим: пары десятилетий всемирного торжества неолиберализма хватило, чтобы возник спонтанный спрос на героев, хотя бы и столь сомнительных, как Навальный или Ассанж.
Впрочем, появились и признанные герои иного склада, например, Стив Джобс. Это хороший знак для капитализма: если изобретения по-прежнему меняют мир и влияют на общество, значит, капитализм небезнадёжен и ещё может двигать историю вперёд. Для России, которая, как заметил Ленин, больше страдала не от самого капитализма, а от его недостаточного развития, этот преобразовательный потенциал буржуазной инициативы сегодня по-прежнему принципиально значим. «Наша страна не обустроена», — говорит один из героев этого номера, создающий рабочие места в депрессивных шахтёрских районах и решающий вопросы продовольственной безопасности страны. И здесь мы неожиданно обнаруживаем, что сакраментальный вопрос Солженицына «Как нам обустроить Россию?» два десятилетия спустя после выхода одноимённой статьи нашёл живой отклик среди тех, кого мы назвали героями обновлённой экономики. Именно это — ключевой пункт, в котором я бы поспорил с профессором Дерлугьяном.
Однако этот наметившийся шаг в развитии не будет сделан без массового распространения аналогичной мотивации в той среде, которая в первую очередь поставляет исторических личностей. Речь, конечно же, о государстве. Оно сегодня тоже оказывается перед историческим вызовом. Один из главных уроков недавнего кризиса в том, что неолиберальные мечтания в духе «проживём без государства» можно навсегда сдать на свалку истории. Но при этом государство столкнулось с новыми вызовами — в России это именно необустроенность, которая постепенно стала фактором риска национального масштаба. Именно здесь — огромное поле для немедленных совместных действий бизнеса и власти, и без них в следующем десятилетии мы снова будем говорить о «России, которую мы потеряли».
Николай Проценко
Эксперт