Фото: pereformat.ru
Руководитель центра «Православная энциклопедия» о том, что настоящая история сегодня мало кого интересует.
– Сейчас много говорят о трактовке тех или иных исторических событий, даже обсуждают в Госдуме как законодательно к ним относиться. Например, критику действий советской власти во время ВОВ предлагают наказывать уголовной статьей. На ваш взгляд, правильно ли называть историю «служанкой идеологии»? И в целом – насколько и как фальсифицируют историю и меняют историческую науку в наше время?
– Во-первых, давайте, мы определим, что, собственно, интересует депутатов? Что, собственно, интересует политиков? И что, собственно, интересует широкий круг трудящихся? Их не интересует история! Их интересует историческая беллетристика.
Сергей Кравец
Историческая беллетристика – все, что около истории. Все это представляет огромный интерес и, несомненно, служит идеологии. Это не скучные дотошные исторические исследования, которые в силу своей ориентации, своей нацеленности на факт, в общем, способны избежать идеологии.
Мы, историки, пользуется академическими источниками – историческими трудами XIX века, советского периода, постсоветского периода. И они, должен вам сказать, развиваются, дополняют друг друга, но не отрицают. Почему? Потому что это то, что основано на факте.
Когда в советский период изучали церковную историю – как таковой церковной истории не было, но была история летописания, была экономическая история, в том числе, монастырских хозяйств, и так далее. В разных исторических направлениях церковь фигурировала. И эти советские труды – это просто классические труды. Мы сегодня абсолютно спокойно пользуемся ими и доверяем им.
Но что интересует депутатов? Их интересует, вот эта около-историческая литература, которая выходит большими тиражами, направлена на публику широкую, которой важны трактовки. К этой беллетристике, к сожалению, можно отнести и школьные учебники последних лет.
Вопрос заключается в том, должно ли государство брать на себя какую-то регулирующую функцию в этом типе литературы? Это вопрос связан с более широким вопросом – должно ли государство вообще, какими либо административными путями вырабатывать идеологию?
В 90-м году мы объявили, что никакой больше идеологии не будет, что идеология нам не нужна. Что мы получили в результате? В результате мы получили, что источником новой идеологии – идеологии потребительства и хорошей жизни – у нас стала реклама и сериалы Первого канала. Это стало нашей целью жизни.
Раньше нашей целью был коммунизм, теперь наша цель, я даже не знаю, что. Хорошая жизнь, материально хорошая жизнь. Эта была целая система. Система, состоявшая из сериалов, фильмов, программ, рекламы, где человек начинал самоопределяться по уровню вещей, которыми он владел, уровню возможностей – на каком самолете летает или машине ездит, и отдыхает он в Анапе или в Монако.
Это тупиковый путь для нас. У нас нет чувства здоровой конкуренции. Если у меня «жигули», а у соседа «мерседес», я не буду думать о том, что сосед, наверное, много работает и хорошо, и поэтому купил «мерседес». Я буду испытывать к нему чувство зависти и злобы. Буду думать, что он, наверное, точно все украл, а еще убил, наверное, кого-то и завладел его «мерседесом».
У нас нет этого чувства того, что труд – долгий, упорный труд – может дать свои результаты. Недаром гласит пословица: «От трудов праведных не наживешь палат каменных».
Развитие потребления и духа потребления, наверное, хорошо в протестантском обществе с его здоровой конкуренцией, с его апофеозом труда – честного, порядочного труда – и многих материальных приобретений в результате этого труда. У нас всегда путь Марфы считался немножко недостойным по сравнению с путем Марии. Мы всегда присоединялись к таким грустным словам Христа: «Марфа, Марфа, чего, зачем…» Этот путь был для нас тупиковым.
Стало очевидно, что идеология должна быть. Очевидно, что мы должны чем-то защититься, иначе пройдет отупение, вырождение. Более того, становится очевидным также и то, что мы, обладая огромным потенциалом литературы, науки, истории, художественного творчества, музыкального, живописного, иконописного – практически перестаем этим пользоваться.
То есть, широкие массы населения и очень широкие массы правящей элиты просто не понимают, зачем это нужно. Они этим не пользуются. Они не читают Достоевского. Они не слушают музыку Мусоргского и Чайковского. Им не интересны братья Васнецовы. Они не читают энциклопедий и прочих сложных книг.
Из-за этого возникает огромное чувство неудовлетворенности. Потому что наш потенциал гораздо больше того, что мы имеем. Эта пустота, эта «недодательность» – мы сами ощущаем, что себе не додаем, что мы могли бы быть Эйнштейном, Королевым или совершать немыслимые подвиги. Потенциально мы можем, но нам не хочется.
Мы не понимаем, почему нам этого не хочется уже. Мы уже понимаем, что «мерседес» – это не предел мечтаний. Нам хочется чего-то иного, но мы не понимаем, что это и зачем это. Вот здесь возникает необходимость идеологии. Возникает необходимость поиска национальной идеи и так далее.
Но у нас нет разумных оснований искать национальную идею в прошлом. Потому что у прошлого, в том числе, и у Великой Отечественной войны есть свойство уходить в свое прошлое. Оно не будет для нас все время актуальным. Когда-то казалось, что великая война 1812 года – она на все века. Потом думали, что такой будет освободительная война с турками, потом, что такой будет революция, потом – что гражданская война, потом пришел черед Великой Отечественной войны.
Действительно, Великая Отечественная война – грандиозная победа народа, грандиозная победа, именно потому, что речь действительно шла о жизни и смерти. И в этой последней битве для того поколения была одержана победа.
Для поколения моего отца-фронтовика вопросов не было. Для меня, выросшего на военных книгах, которые публиковались, и которые мы все читали, и на военных фильмах – проблемы нет.
Для моих детей это уже не так близко. Это не их отец воевал. Это их дедушка, которого они очень мало знали, потому что он умер, когда они были маленькие. Он их не растил. Моим детям уже под 30, значит, их дети уйдут еще дальше, это уже будет предание. И этот процесс мы не остановим.
Мы не можем искать истоки нашего единства в прошлом. Мы должны его искать в настоящем и в будущем. Как говорят китайцы, нет ничего более далекого, чем вчера, и ничего более близкого, чем завтра. Мы должны уйти, но не совсем уйти, не переоценивать роль «вчера». А мы сейчас это отношение к войне пытаемся сделать платформой объединения, и пытаемся сказать, что кто не с нами, тот против нас.
У любой литературы, особенно исторической, есть два критерия – это критерий истинности, исторической истинности, и критерий соответствия той или иной идеологической установке. И сегодня действительно в этой около-исторической литературе существуют и те, и эти установки. Снимались, я помню, фильмы про зверства советских войск в Германии, снимались фильмы обратные. Издавались кучи книг про то, что русский народ самый хороший и про то, что русский народ самый плохой.
В энциклопедиях есть такая отдельная служба или отдельная редакция – бюро проверки фактов. Если взять любую из этих новых книг и отдать в эти редакции проверки фактов, это будет ужас!
Потому что они находят не только то, что, допустим, автор неправильно назвал дату. Они находят сознательно опущенные автором события, и выявляют идеологические подборки – когда у автора есть идея, и он под эту идею подгоняет фактуру. К истинности это не имеет никакого отношения.
К чему я говорю все это? Все эти попытки ограничить или что-то запретить, внедрить идеологию – они не коснутся академической истории, потому что та оперирует фактами.
Но вот, что важно сказать еще: в вопросе о Великой Отечественная войне нам не надо ничего защищать и придумывать. Нам надо просто оставаться на платформе правды. И эта правда настолько сильная, настолько все определяющая, что когда выходит какая-нибудь беллетристическая книга, где говорят, что русские в этом неправы, в этом неправы, нужно просто понять, что это не история – это беллетристика.
И судить ее надо по законам беллетристики. Потому что по законам научной истинности – это фальшивка. И единственная опасность, которую я вижу в связи с появлением различных трактовок – это то, что наши архивы впадут в панику и снова позакрывают доступ к источникам. Вот тогда настоящим исследователям придется худо.
Кроме этого, нам нужно понять одну вещь – наша современная управленческая элита, к сожалению, очень плохо понимает сложные вещи. Простые вещи – деньги-товар-деньги, или деньги-дорога-инфраструктура-деньги она понимает. Сейчас время, когда следует понять еще и следующее: есть необходимость в более сложных вещах – например, в обеспечении доступа заинтересованных людей к достоверной информации. Доступа в библиотеки, архивы, музеи.
Потому что прежде чем что-то отнимать, надо что-то дать. Надо сказать: «Вот, друзья мои, мы сделали вам доступ, пожалуйста. У вас есть короткая справка, у вас есть более обширная статья. Вы можете через эту статью выйти на монографии ученых. Хотите, вы можете дойти до первичных документов оцифрованных в архиве. Вот, мы даем вам доступ к реальному знанию. Не читайте вы эту муть. Она того не стоит».
Подготовил Михаил Боков
Видео: Видео Аромштам
Сергей Кравец
Православие и мир