© РИА Новости РИА Новости
Приказ звучал однозначно: «Поджигай!» Старший сержант штрафного батальона не оставлял Вильгельму Винтеру никакого выбора. Он схватил стоявшую рядом канистру с бензином, чтобы поджечь близлежащий крестьянский дом.
Один товарищ успел сказать ему: «Если Бог не подарит нам победу, то мы еще пожалеем о том, что сейчас творим». Но Вильгельм, случайно пойманный и разжалованный за дезертирство старший лейтенант, давно уже лишился всяких иллюзий. «Что бы Бог ни планировал сделать с нами, победы нам не видать!» - пробормотал он и пошел выполнять преступный приказ.
Этот короткий разговор – одна из ключевых сцен третьей и заключительной серии активно обсуждаемого в немецком обществе мини-сериала телеканала ZDF. Мало где этот решающий вопрос ставился так же четко, как в этом в равной степени ужасающем и убедительном фильме: Почему миллионы немцев продолжали борьбу за гитлеровский Третий Рейх несмотря на то, что давно уже было ясно, что война будет проиграна?
Перелом в настроении после Сталинграда
До четвертого года войны гестапо и СД, внутренняя спецслужба СС, отмечали, что лишь убежденные противники национал-социализма и иностранцы, пригнанные в Германию из других стран, предсказывали, что Германия обязательно проиграет войну. Однако после поражения в Сталинградской битве настроение в обществе резко изменилось: многие немцы разом осознали, что поражение во всей войне не только вполне возможно, но даже еще более реалистично, чем победа.
Но лишь немногие были в силах сделать из этого осознания выводы. Швейцарский предприниматель Рене Жюве написал в своем дневнике в феврале 1943 года, что многие люди, с которыми ему доводилось общаться, говорили: «Если Германия потерпит поражение, то всех немцев уничтожат. Так что мы обязаны использовать даже минимальный шанс на победу, чтобы хотя бы некоторые из нас выжили после войны».
Хотя война, с учетом личных и экономических ресурсов и несмотря на некоторые локальные успехи немецких войск вроде второго захвата Харькова, была давно проиграна, большинство немцев продолжали бороться. Но что двигало ими? Этот вопрос на протяжении многих лет занимал британского историка и биографа Гитлера, Иана Кершоу. «Самоубийственное продолжение борьбы до последнего, которое ведет в конечном итоге к полному завоеванию своей страны врагом, встречается довольно редко. Но именно так вели себя немцы до самого мая 1945 года. Почему?» - размышлял он.
Конец всех иллюзий
Сериал ZDF дал на этот вопрос вполне убедительный ответ – по крайней мере, с позиции «снизу». Трое из пяти главных героев фильма в 1944 и 1945 годах сражались на стороне Гитлера, хотя давно уже утратили всякие иллюзии – кроме Вильгельма, это были его брат Фридгельм и медсестра Грета. Двум другим героям страшный режим уже вынес приговор: певица Шарлотта сидела в камере смертников, а молодой еврей Виктор присоединился к группе польских партизан.
Вильгельм, Фридгельм и Грета боролись дальше, потому что были охвачены странной смесью отчаяния, страха и безысходности. Ведь проще всего бывает продолжать делать то, что ты делал до сих пор и чего от тебя все ожидают. Любое другое решение значило бы выделяться из общей массы сограждан и создавать себе множество дополнительных проблем. Это было уже выше сил двух солдат и фронтовой медсестры, несмотря на все ужасы, которые им пришлось пережить и сотворить самим.
Похожие чувства испытывали очень многие немцы, о чем свидетельствуют рассказы и записи в дневниках людей, переживших те времена, а также результаты исторических исследований. Возможно даже, что эти чувства испытывало подавляющее большинство из них: нет просто-напросто никаких источников, которые бы подтверждали или опровергали это предположение.
Но были, конечно, и другие соображения, которые заставляли людей продолжать борьбу, несмотря на отчаяние. Некоторые из них нашли отражение в фильме «Наши матери, наши отцы». Этих позиций придерживались некоторые герои второго плана: фанатичные приверженцы идеологии нацизма – как мужчины, так и женщины, например, коллега Греты по лазарету или пара бойцов из «Гитлер-югенд», каждый из которых хотел, во что бы то ни стало, убить «своего русского». Лишь в последнюю секунду Фридгельму удалось отговорить их от этой сумасшедшей «идеи фикс».
Отчаяние, страх и безысходность
Эти три эмоции – отчаяние, страх и безысходность – были более, чем обоснованы.
Военная ситуация стала для Германии совершенно безнадежна, особенно после вторжения членов Коалиции (США, Великобритании, Франции) в Нормандию в июне 1944 года. Солдаты на фронте чувствовали это на собственной шкуре, их родственники дома узнавали о подавленном настроении в рядах Вермахта из писем с фронта и из рассказов солдат, приезжавших в отпуск.
Не меньше оснований было и для страха. Мания преследования у высшего руководства страны достигла своего апогея на рубеже 1944 и 1945 годов: в это время суды в массовом порядке выносили приговоры с формулировкой «за действия, направленные на подрыв военной мощи». «Стукачи» были везде и всюду: если кто-то осмеливался вслух говорить о неизбежности поражения, то он должен был быть готовым к тому, что его в любой момент могли схватить и арестовать или расстрелять.
По крайней мере, отчасти немцы были сами виноваты в чувстве безысходности, одолевавшем их. Практически все взрослое население страны было наслышано о тех преступлениях, которые войска Вермахта совершили по отношению к евреям, русским, полякам и народам других завоеванных ими стран. Теперь они боялись мести. После начала массовой депортации в 1941 году многие боялись повторить судьбу своих соседей и жили по принципу «меньше знаешь – крепче спишь». Об этом свидетельствуют результаты многих исследований относительно знаний рядовых немцев о Холокосте.
В своей книге «Конец» Иан Кершоу сравнивает поведение населения Германии в 1944-1945 годах и в конце Первой мировой войны. Разница, обнаруженная им, просто поразительна: в январе 1918 года по всему Рейху прокатилась волна стачек и забастовок на военных заводах.
Надежда на выход
После поражения в последней наступательной операции на Западном фронте в марте 1918 года в войсках, по выражению бывшего руководителя Института военной истории Вильгельма Дайста, разразилась «скрытая солдатская забастовка». Так, в середине апреля начальник Генерального штаба одной из немецких армий докладывал: «Войска отказываются наступать, несмотря на приказы». То есть в те времена не было такого страха, который был бы сравним с положением в последние месяцы нацистского режима.
Да и положение на фронте в 1918 году было существенно лучше, чем в 1945-м. Везде, кроме небольшой территории в Эльзасе, немецкие войска находились на чужой территории. На Восточном фронте войска Кайзера и вовсе навязали большевикам унизительный Брестский мир и добились от них существенных уступок. Тогда положение, конечно, тоже было отчаянным, но не настолько, насколько оно сложилось через без малого 30 лет.
Кроме того, многие немцы летом 1918 года надеялись на возвращение к статусу-кво 1914-го. Свои надежды они связывали с «Четырнадцатью пунктами Вильсона» - проектом мирного договора, предложенным американским президентом. Правда, они ошибочно считали его конкретным предложением всех своих противников, а не односторонней инициативой США. В 1945-м таких недоразумений уже не было и в помине: от Германии все требовали полной и безоговорочной капитуляции.
«Моя война окончена», сказал Вильгельм Винтер своему жестокому начальнику в штафбате и добавил: «И твоя тоже!» И вонзил в того нож – со всей силы, какая у него осталась после четырех лет войны. Это была та энергия, которую мобилизовали миллионы молодых немцев для того, чтобы невероятно быстро восстановить свою родину после войны.
Феликс Келлерхофф (Felix Kellerhoff)
ИноСМИ