ЯРСТАРОСТИ: Как драматург Островский на пути в Ярославль девочек считал

«Ярославль – город, каких очень не много в России.
Набережная на Волге уж куда как хороша», – записал в дневнике начинающий драматург Александр Островский, впервые посетив наши места. В ту пору будущий классик трудился над окончательным вариантом своей первой пьесы.

Она получила известность под названием «Свои люди – сочтёмся» и принесла молодому автору громкий успех.


195 лет исполнилось со дня рождения Александра Николаевича Островского. Он появился на свет в Москве 12 апреля (31 марта по старому стилю) 1823 года. Островский неоднократно бывал в Ярославской губернии, гостил в усадьбе Карабиха у Николая Алексеевича Некрасова, с которым драматурга связывала крепкая дружба и общие творческие интересы.

Однако впервые Александр Николаевич приехал в Ярославль весной 1848 года. Путешествие из Москвы Островский совершил не один, а вместе с родными. Состоялось оно благодаря следующим обстоятельствам. Отец драматурга Николай Фёдорович, успешно практикующий судебный чиновник, специализировался на имущественных и коммерческих делах. Пользуясь связями и адвокатским опытом, Островский-старший покупал с торгов по низкой цене имения разорившихся помещиков. С 1846 по 1847 год он приобрел их целых четыре – два в Нижегородской и два в Костромской губернии.


Самым крупным из имений было впоследствии знаменитое Щелыково. По ревизской сказке там числилось 111 душ крестьян. В этой усадьбе под Костромой драматург окончил свои дни, там сейчас находится дом-музей Островского.

Именно в Щелыково на исходе апреля 1848 года и направился Александр Николаевич в компании отца, мачехи, брата и сестры. Обстоятельства поездки нашли отражение в дневнике впечатлительного путешественника, который в ту пору ещё служил в суде канцеляристом и взял по такому случаю отпуск.



«Бессменный ординарец»

Отец и его вторая жена, дочь шведского дворянина Эмилия Андреевна фон Тессин, решили взять в поездку младших детей: Андрюшу 12 лет и двухлетнюю Машу. К путешествию готовились основательно: наняли запряжённый тройкой экипаж и ямщицкую кибитку. Дорогу в 240 вёрст планировалось преодолеть в четыре дня, делая остановки через каждые 60 вёрст, чтобы дать отдых людям и лошадям.

Александр Островский позвал с собой эксцентричного попутчика – человека, который вечно отирался в их доме. «Некто весельчак и чудак, служивший землемером, а в компании известный под названием «Межевого» и «Николая последнего», охотно во всякое время уморительно представлял утку, – вспоминает писатель-этнограф Сергей Васильевич Максимов. – Это был Николай Ягужинский, доброхотно пристроивший себя в бессменные ординарцы Александра Николаевича. Будучи человеком весьма неглупым, очень любил выпить и служил предметом постоянных шуток всего кружка».


Николай Николаевич, или просто Николай (под такими именами землемер Ягужинский неоднократно упоминается в дневнике Островского), не только «уморительно представлял утку», но всю дорогу рифмовал, непрестанной болтовнёй сбивая влюбчивого драматурга с лирического настроя. «Только что стали рисоваться знакомые в душе образы, – пишет Островский 23 апреля, в первый день путешествия, – а тут Николай со своими разговорами опять сбил всё в кучу... «Поедем мы с тобой в Кострому? да наделаем страму?!» И так далее... обращался к Яузе, которая виляла подле дороги: «Прощай, Яуза?, переходил я тебя нынче два раза?. А теперь еду на Волгу».

Первый ночлег устроили на землях Московской губернии – в селе Братовщина. Дети, уложенные в ряд на полу, никак не могли заснуть. Андрюша то принимался петь, то начинал лаять собакой. Николай Николаевич со своими экспромтами разошёлся настолько, что Александр буквально умирал со смеху. А когда все затихли и задремали, неожиданно запела Маша.


В своей взрослой жизни Андрей Николаевич Островский стал известным библиофилом. В его уникальной библиотеке можно было найти все издания русских народных песен. Именно Андрей поставлял старшему брату редкие сборники фольклора, необходимые тому для работы над пьесами.

Мария Николаевна Островская долгие годы служила в Московской консерватории в качестве классной дамы и инспектрисы. Она превосходно играла на фортепиано, свободно объяснялась на трёх языках: французском, немецком, английском.



«Красавицы без всякого упрёка»

Превозмогая «холод смертельный», от которого Александр и его «ординарец» спасались пробежками и водкой, путешественники героически продвигались вперёд. В пути они по большей части дремали, ибо на постоялых дворах нормально выспаться не давали жара, духота и клопы, которые «наподобие виноградных кистей... лепились по стенам».

25 апреля 1848 года около полудня Островские добрались до Переславля. С холма Александру Николаевичу открылся очаровательный вид. Плещеево озеро, по его словам, «от ветру было похоже на огромное синее вспаханное поле». Впечатление несколько портила улица, по которой семейство въехало в город, на расстоянии версты обставленная дрянными домишками. За рекой Трубеж, в окрестностях гостиницы, где остановились московские гости, Переславль вновь принял очень милый вид.


Дневник Александра Островского выдаёт в нём тонкого ценителя человеческой красоты. Совершая утомительный вояж, он то и дело очаровывается каким-нибудь милым личиком, нежной улыбкой или звонким голоском. Как будто не путешествует, а ищет совершенные образцы людской породы. И когда находит, забывает об усталости, становясь истинным поэтом.

«Хозяин с хозяйкой – типы русской солидной красоты, которая меряется саженью и особенным каким-то широким вкусом, – записывает он в переславской гостинице, – дочери – красавицы в русском тоже вкусе, красавицы без всякого упрека, то есть со стороны красоты, о прочем не знаю».

После двухдневной тряски под серым низким небом Переславль показался Островскому раем. В город он прибыл на следующий день после Пасхи. «К нашему счастию, был праздник и всё было нарядно, – читаем мы в дневнике, – девочки качаются на качелях или гуляют по улицам табунами, и, сверх того, разгулялась погода и солнце позолотило озеро».


По мнению драматурга, до Переславля женщины – уроды, а в Переславле – из трёх непременно одна хорошенькая. «Вот бы пожить здесь недельку!» – мечтает Александр. Но предаваться плотским утехам было некогда. Тем же вечером Островские покинули город.



«Поломались на своём веку»

Переславль показался восторженному романтику порталом в какую-то иную, мифологическую реальность. Как пишет Островский, здесь «начинается Меря – земля, обильная горами и водами, и народ и рослый, и красивый, и умный, и откровенный, и обязательный, и вольный ум, и душа нараспашку. Это земляки мои возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо. Здесь уж не увидишь маленького согнутого мужика или бабу в костюме совы, которая поминутно кланяется и приговаривает: «А батюшка, а батюшка».

Похожего мнения придерживался о жителях Переславля «ординарец» драматурга Николай Ягужинский. Особенно статными казались рифмующему землемеру содержатели местных постоялых дворов. «Что ни мужчина, то Галиап», – восхищался он, на простонародный лад слегка перевирая имя библейского великана.

К героям местной старины Николай Николаич был настроен более скептически. По дороге из города, «загрунтовавшись... впечатлениями», они с Островским завели разговор о легендарном уроженце Переславля, преподобном Никите-столпнике.

В юности этот святой предавался многим порокам, но позже раскаялся и стал проситься в монастырь. Получив от братии категорический отказ, упорный Никита две недели валялся в болоте, терзаемый комарами, ради спасения себя и прочих блаженных.


«То-то, чай, поломались на своём веку, – неодобрительно изрёк Ягужинский, комментируя эту историю. – А всё это, Александр Николаевич, оттого, что был верх необразованности».



«Разорвались мы с Николаем пополам»

25 апреля в десятом часу вечера путешественники прибыли в деревню Дертники Ростовского уезда. Усталость копилась, но очарование не проходило. Островский сообщает о хорошеньком постоялом дворе и чистеньких комнатах «в русском штиле» со цветами на подоконниках. Одним словом, хозяин – молодец.

На следующий день добрались до Ростова. «Город из уездных, какие я до сих пор видел, самый лучший», – признаётся Александр Николаевич. Его удивило какое-то особое изящество местных церквей. Хорошей гостиницы москвичи так и не обнаружили, зато нашли несколько отличных трактиров. В одном из них, с пафосным названием «Петербург», они остановились отдохнуть. Гостям отгородили угол, достаточный для того, чтобы все расположились без стеснения.

Островский рассыпается в похвалах славным жителям «земли Меря». Иногда ему буквально не хватает слов: «Хозяин прекрасный, простой малый, услужливый, а буфетчик – уж я и не знаю, что сказать – такая умная голова».


Отобедав, Александр Николаевич с «ординарцем» отправились гулять по Ростову. Дошли до озера Неро. Удалившись по мосткам от берега, они неспешно любовались красотами пейзажа, в котором берега сливались с водой. «А кругом озера девятнадцать сёл – так разорвались мы с Николаем пополам», – записывает Островский в дневнике.



«К нам нейдёт и к себе не пускает»

Следующую остановку путники сделали в Шопше, одном из старейших сёл Ярославской губернии. Здесь, на постоялом дворе, Александр Николаевич встретил ещё одну удивительную девочку. «Молоденькая, белокуренькая, черты тоненькие, а какой голосок. Да выговор-то наш – так и поёт».

Землемер Ягужинский тоже был очарован. «Какая ты миленькая, да какая же ты хорошенькая!» – начал он разговор. «Ну уж, батюшка, какая есть», – отвечала девочка. «Да нам лучше-то и не надобно», – присоединился к беседе Островский. Девочка улыбнулась, «да так мило, что другой даме недели в четыре перед зеркалом не выучиться так улыбаться».


Они проболтали часа два. Девочка с лёгкостью ворковала обо всём на свете: о делах и пустяках, о господах и мужиках, о любви и полотне, которое она была мастерица ткать. А когда притомилась, легла спать за перегородкой с двумя младшими братишками.

Только тут «ординарец» Островского осознал, что упустил счастливую возможность троекратно похристосоваться с юной красавицей по случаю Пасхи. Та и сама была не против поцелуев, но, увы, время ушло. «Отложили до завтра, оттого, что она уже раздета, и к нам нейдёт и к себе не пускает», – сообщает Александр Николаевич.



«Хорош также бульвар»

Дневник Островского умалчивает о том, удалось ли Ягужинскому поцеловать прекрасную простолюдинку на постоялом дворе села Шопша. Доподлинно известно, что выехали путники на рассвете и через два-три часа прибыли в Ярославль.

Александр с Николаем пошли осматривать центр города. Кроме вышеупомянутой Волжской набережной, им особенно понравились здание Демидовского лицея, церковь Ильи Пророка с колокольней и «памятник Ришелье». Так Островский ошибочно называет Демидовский столп, установленный в 1829 году в честь основателя Ярославского высших наук училища Павла Григорьевича Демидова.


«Хорош также бульвар, по которому с правой стороны от Волги идет Стрелецкая улица; на ней кондитерская Юрезовского. В одном доме с этой кондитерской живёт Ушинский. Заходил к нему, потолковали с ним побольше часу», – лаконично сообщает автор дневника.

Исполняющий обязанности профессора Демидовского лицея Константин Дмитриевич Ушинский был старым приятелем Островского. В 1840 году оба поступили на юридический факультет Московского университета. Александру Николаевичу не удалось завершить обучение. В 1843 году он написал заявление об уходе, провалив экзамен по римскому праву. Годом позже Ушинский окончил факультет со званием кандидата юриспруденции, а ещё через пару лет начал преподавать в Ярославле.


Отношения с коллегами и руководством лицея не сложились. Через полтора года после упомянутой встречи Константин Дмитриевич уволился «в отпуск по болезни».



«Вот уж 8 красавиц попались нам»

Девочки – навязчивый лейтмотив дневника Островского. О чём бы он ни думал, куда бы ни смотрел, на страницы вновь и вновь выпархивают милые создания. В конце концов, это естественно, ведь сам Александр Николаевич был ещё очень молод. В завершающей части его путевых записок девочек становится ещё больше.

«От Ярославля поехали по луговой стороне и тут встретили такую девочку, что все зараз ахнули от удивления – полненькая, черноглазенькая, говорит, ровно поёт, только, к нашему несчастию, при ней был Аргус в виде старухи».

«За две версты до станции попались нам две девочки – сёстры, одной лет 19, другой лет 17. Что это за милашки. Мы их посадили в свой тарантас, довезли до станции. Как вольно и вместе с тем прилично они держат себя, как хорошо одеты. У старшей такие маленькие и беленькие ручки, что не грех поцеловать. Мы с ними натолковались досыта».

Своеобразный итог своего путешествия по Ярославской губернии Александр Островский подводит в деревне Овсяники, на полпути из Ярославля в Кострому: «Эту дорогу, как выражается Николай, не забудешь до самой смерти. И всё идет crescendo (музыкальный термин, обозначающий постепенное увеличение силы звука – А.Б.) – и города, и виды, и погода, и деревенские постройки, и девки. Вот уж 8 красавиц попались нам на дороге».


Ночевали на постоялом дворе близ Волги. Ягужинский, «тяпнувши водки немало», в девять вечера на смех всем отправился рыбачить. «Если он и поймает какого-нибудь леща, так уж, верно, гуляку, – пошутил Островский-старший, – потому что ночью и порядочные люди, и порядочные лещи спят».

Автор
Александр Беляков
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе