Иван Вырыпаев: «Нам не подходит гуманизм и либерализм не подходит»

Режиссер о том, как жить на родине и что с ней делать

Иван Вырыпаев: Мне кажется, что наше внешнее — это отражение нашего внутреннего, бытие — это и есть форма сознания. Насколько мы раскрыты — настолько нас мир загружает.

© РИА Новости. Екатерина Чеснокова

Всего десять лет назад молодой автор из Иркутска Иван Вырыпаев появился в Москве. Тогда его студии не давали работать в Иркутске, и Иван вместе с товарищами своими руками ремонтировал подвал будущего Театра.doc, чтобы играть там спектакли «Сны» и «Кислород».

Сейчас это известный европейский драматург и режиссер, работающий в Польше и Германии, пьесы его идут по всему миру, в этом году он возглавит театр «Практика» в Москве, для чего вместе с семьей переезжает в столицу.

— В вашем новом фильме «Танец Дели» для меня главная тема — контекст, как он влияет на оценку одних и тех же событий.

— Наше восприятие зависит от уровня нашего сознания. По сути, фильм про это. Семь коротких пьес, что их собирает в одно? Восприятие зрителя, который понимает, что наша жизнь определяется набором установок. Сегодняшние философы — например Кен Уилбер, разработавший систему интегральной философии, — пришли к выводу, что все эти разнообразные установки объединяет одно — пространство, в котором они находятся. Пока мы находимся внутри одной структуры — мы видим только ее, когда поднимаемся на более высокую ступень — видим и низшую структуру. И так до тех пор, пока не дойдем до самой высшей, первопричины всех вещей.

— А такое бывает?

— Конечно, такое бывает. Например, Будда или Христос. Но наблюдая даже за своей жизнью, я вижу, что сегодня я один, а завтра — другой. Перемена происходит за счет раскрытия внутри меня новых состояний, и удивляешься — как я мог раньше этого не замечать.

— Сейчас как будто два процесса происходит: с одной стороны идет активная социализация, а с другой — люди очень заняты развитием собственной личности, изучают всякие техники, психотренинг. Как это связано?

— Мне кажется, что наше внешнее — это отражение нашего внутреннего, бытие — это и есть форма сознания. Насколько мы раскрыты — настолько нас мир загружает. Если мы хотим что-то изменить исключительно во внешнем мире, значит, мы пытаемся его изменить в иллюзии. Единственные возможные перемены начинаются с изменения внутреннего состояния. Вот я занимаюсь йогой уже пять лет и знаю, что если с утра смог по-настоящему расслабиться, то и день мой пройдет осознанно и репетиция будет плодотворной. Если же я зажат, нахожусь в состояние стресса, то и весь день будет в напряжении.

Социальная жизнь очень важна, но это как с фотографией — когда ты смотришь на собственное изображение и оно тебе не нравится, ты же не будешь менять фото, ты будешь менять себя. Вот и с социальной жизнью так же.

— А насколько для этих внутренних изменений важны увлечения восточными религиями, поездки в Тибет, поиски духовной Шамбалы?

— Это внешняя сторона дела, к духовной жизни она имеет мало отношения, я бы сказал, это духовный туризм. Хочется попробовать того и этого. Но, как написано в пьесе «Танец Дели», в Индии не под каждым деревом сидит мудрец и ждет учеников. Другое дело, что такие техники, как йога, медитация, принадлежат своим культурам, но в то же время и универсальны. Когда ты следишь за дыханием, ты не становишься ни православным, ни буддистом, ты просто дышишь. Стараешься быть самим собой, трезветь. Я, например, православный христианин, если говорить о религиозной принадлежности. Я хожу в церковь, соблюдаю посты, но для меня это не главное. Важно, как человек трансформирует сам себя. Все эти поездки в Индию или в Иерусалим и даже хождение в церковь по воскресеньям не производят в человеке никаких перемен. Человек меняется, когда он всерьез занимается своим внутренним миром — молитвой, дыханием, тем, что он ест, старается себя осознать живущим здесь и сейчас, на этой земле.

— Ваня, я вас давно не видела, вы за это время очень сильно похудели, чуть ли не в два раза. Это результат каких-то духовных и телесных практик?

— Когда приехал в Москву из провинции и стал играть «Кислород», на меня свалилась некая слава, что для провинциала очень вредно. В какой-то момент я просто сошел с катушек: пил алкоголь, употреблял наркотики, вел разнузданную жизнь. Мне казалось, что так и нужно вести себя артистам. Это же старая школа, мои учителя были такие. Я на какое-то время в этом погряз. Потом опомнился, шесть лет назад, и буквально в один день понял, что так дальше жить не хочу. Ну надо было выходить. У меня нет специальных диет, но я больше не живу, чтобы есть, а ем, чтобы не умереть с голоду и не зависеть от еды. Я не курю, не пью алкоголь. Нет никаких догм, все естественно. И я занимаюсь йогой, дыханием. Я понял, что для творчества очень важно иметь трезвую голову, любить свою семью, заниматься своими детьми. Хотя я считаю себя плохим отцом. Я разводился. И сейчас очень трудно с детьми. Но я думаю, что духовность не в области мистической, а вот в обычной жизни.

Семь вариаций

Новый фильм Ивана Вырыпаева «Танец Дели» выходит в прокат на этой неделе. Фильм снят по театральной пьесе и снят по-театральному. Но из трех единств — места, времени и действия — в фильме соблюдены только два: места и времени. Все происходит в больничном коридоре, где на банкетке сидит девушка, она — главная героиня. Действие же расходится на семь вариаций, и в каждой меняется основное событие. Персонажи остаются неизменны. В фильме снимались Каролина Грушка, Ксения Кутепова, Игорь Гордин, Арина Маракулина и Инна Сухарецкая.

— Звучит оптимистично. Но я подумала: художник всегда верит, что некий стиль жизни способен ему помочь в творчестве. И если в 70-е годы художнику полагался допинг в виде травки или водки, чтобы стимулировать вдохновение, сегодня многим кажется необходимым следовать другим образцам. Здоровый образ жизни, конечно, куда полезнее, но меняется ли что-то принципиально?

— Сегодня важнее, чем раньше, то, чем является сам художник, что он за человек. Высоцкий мог прикрываться тем, что он пишет гениальные произведения, потому что само искусство было в цене. Сегодня, после постмодернизма, искусство перестало быть столь значимым, важнее энергия автора. И если ты пьешь и употребляешь наркотики, о чем ты можешь говорить, что транслировать молодым людям? Можно, конечно, оставаться в зоне старого конфликта, но вообще-то это для нового поколения неинтересно. Сегодня можно поделить искусство на три ранга — то, которое развлекает, то, что протестует, и то, что развивает. Вот это последнее, то, что помогает раскрыть границы личности, оно не протестует, не говорит, что мир — дерьмо, а пытается выявить потенциал нас всех. А как это сможет делать человек, если он сам не раскрывается, не работает с собой?

Вот у меня есть пьеса «Июль», написанная в период, когда я пил и употреблял наркотики, и это очень красивый текст, но сейчас я нигде не разрешаю его ставить, ведь очевидно, что в нем эгоистическая энергия автора, замкнутого в самом себе. И, как обычно бывает, именно эта пьеса всем очень нравится, ведь сейчас очень любят жесткие, радикальные жесты — как ну священника убить. Особенно на Западе. Разрушать легче, чем созидать. А чтобы созидать, нужно в себе иметь контакт с Вселенной, которая же не сужается, а расширяется… И это расширение с наркотиками невозможно.


«Танец Дели». Пьеса №3. Приватная комната для посетителей в городской больнице.

© Парадиз

— Вы могли бы уточнить, что вы имеете в виду под энергией разрушения?

— Процесс раскрытия Вселенной всегда происходит как сопротивление зажиму. Пример из йоги — есть такая асана, принимая которую чувствуешь, что телу неудобно, больно, тебе не хочется стоять в этой позе. А смысл упражнения в том, чтобы в ней расслабиться. Хотя для нас естественно, когда нам неудобно, зажаться, напрячься. А на агрессию нужно ответить радостью, улыбкой, и это трудно, потому что если тебя ударили по щеке, твоя первая реакция — ответить ударом, и это сделать очень легко. И если в тебе есть талант, то агрессию уже имеешь, и поэтому писать агрессивные пьесы легко. Это не значит, что нельзя писать про убийства, про смерть, писать можно о чем угодно, но так, чтобы зрителя это раскрывало.

— Что должен чувствовать зритель? Что значит «раскрывает»? Он обретает цель?

— Нет-нет, это не рационально, искусство должно давать человеку энергию света, вернее, открывать эту энергию, заблокированную внутри него самого. Люди, которые потребляют экстази, они ведь очень доброжелательны, они всех любят, потому что с помощью наркотиков убирается зажим и их радость выплескивается наружу. Но это делается искусственно, а смысл в том, чтобы дать свету проявиться естественно. Когда ты смотришь на прекрасное искусство, слушаешь хорошую музыку, то происходит такое «ах» — и вот этот момент тебя раскрывает, хотя тут есть место и слезам, и другим эмоциям. Это происходит, когда художник соприкасается с подлинным творчеством.

Сибирский православный йог

Родился 1974 году в Иркутске. Закончил Иркутское театральное училище. Создал театр-студию «Пространство игры». Учился в Щукинском театральном училище на режиссерском факультете на заочном отделении. Премьера спектакль «Кислород» принесла Вырыпаеву, который был не только автором текста, но и исполнителем главной роли, не просто известность, но и славу. Спектакль, поставленный режиссером Виктором Рыжаковым, играли в модных клубах, о нем писали все газеты, ему вручили премии фестивали «Новая драма», «Золотая маска». Автор пьес «Сны», «Город, где я», «Валентинов день», «Кислород», «Июль», «Иллюзия», «Танец Дели». Дебютный фильм «Эйфория» в 2006 году получил «Малого золотого льва» от молодежного жюри на фестивале в Венеции. В издательстве «Время» вышла его книга «13 текстов, написанных осенью».

— Ну да, катарсис. А были ли у вас личные страхи, тревоги, с которыми удалось с помощью ваших занятий справиться?

— Моя основная проблема, которая и сейчас еще не до конца ушла, — я все хочу улучшать. Я очень переживаю перед премьерами, нервничаю, мне важно, чтобы все получилось. Теперь я понял, что нужно себя отпускать, необязательно делать непременно лучшие спектакли, фильмы, надо делать как можешь, и они будут разные. И если спектакль не получился, это не страшно, это тоже опыт, урок. Нужно внутренне выйти из гонки, в которую нас загоняет тщеславие, критики, премии. По-настоящему освободиться, в каком-то смысле надо стать любителем. Я сначала испугался, что уровень падает, но потом понял: нет, все равно надо делать так, как можешь, надо стараться, но не думать о результате. Не в том смысле, что наплевать, а ты ведь на самом деле не знаешь, какой результат нужен.

Я однажды показывал фильм «Кислород» в тюрьме. Смотрело человек 500, была гробовая тишина минут двадцать, потом я услышал голос: «О, б…, когда же это закончится», и никто его не захотел обсуждать, им ничего не было понятно, они меня убить были готовы. Но я подумал, а откуда я знаю, что среди этих пятисот нет человека, которому этот фильм нужен, и он просто стесняется здесь это показать? Разве я отвечаю за цель? Это Господь отвечает за цель. Я освобождаюсь от цели, не хочу ее видеть, меня занимает только процесс. Я еще не совсем свободен, это уж очень глубоко сидит, но я стараюсь над этим работать.

— Вы собираетесь с будущего года возглавить театр «Практика», это ведь не только творчество, но и руководство. А у нас в стране нет традиций самоорганизации, многие убеждены, что без насилия вообще ничего не бывает и театру нужны лидеры, умеющие подчинять коллектив своей отцовской воле. Вам придется работать в мире, где отсутствие нажима, диктаторства воспринимается как слабость. Вы к этому готовы?

— Мир я поменять не смогу, это очевидно. Ясно, что вы правы. Я к этому добавлю, что нынешняя театральная система исчерпала себя много лет назад, сейчас активно замалчивается тот факт, что российский театр давно развалился. И в этом я себе отдаю отчет. Я не знаю, как у меня получится, но уверен в одном: нашей стране необходимо знать, что вокруг нас есть другие — другое сознание, другие взгляды, есть европейская, американская культура. Мы закрыты, нас зомбируют идеологиями, и мы, убежденные в своей исключительной духовности, очень агрессивны к внешнему миру. Это идет от безграмотности, мы же ничего не знаем, не понимаем другого сознания. Я не в восторге от Европы, я вижу минусы. Но мне кажется, что задача театра — знакомить зрителя с разными направлениями современной культуры. Театр не должен с чем-то бороться, его роль в том, чтобы показать разные тенденции. Это единственное, что сейчас нам поможет.

— Вы живете теперь в Польше, которая всегда была для русских частью Европы, славянской, но все же европейской страной. Можете сформулировать, в чем принципиальная разница между нами?

— Для поляка очень важно самоопределение, национальная независимость, они очень четко знают, куда они хотят идти и что для этого нужно, хотя спорят о деталях. У них развито самосознание нации. Когда тут выборы, мои друзья, молодые актеры, все дружно идут голосовать, потому что им понятно, для чего они это делают. Мы не организованы в отличие от поляков, мы не знаем, что нам надо, мы идем на митинги, не имея идей. Поляки понимают, что значит Лех Валенса, что значит «Платформа», за ними стоят определенные действия, приводящие к таким-то результатам. И в театре сейчас много критического осмысления своего прошлого, настоящего. Мы же в России пока спим еще. Но у нас действительно есть — хотя меня за эти слова закидают камнями — ментальный контакт с Богом, то, чего нет у европейцев.

— А в чем это сегодня выражается?

— В наличии духа в душе человека. У нас, хотим мы или нет, на первом месте есть еще что-то помимо ценности человека. У европейцев человек есть мерило всего, у них человек самое важное, а у нас — Бог. Нам не подходит гуманизм и либерализм не подходит. Это не для нас. Мы хотим, чтобы Бог был на первом месте.

— Допустим. Но что из этого следует? В европейском сознании ценность человека оборачивается уважением к другим, взаимопомощью, развитием социальных институтов, жизнь там дружелюбнее, человечнее. А у нас раз человек не ценен, то и все преходяще, не надо ни о ком заботиться, всем наплевать и на себя, и на других.

— На самом деле в цивилизованном западном сознание есть одно «но» — они пытаются построить общество без Бога. И есть видимость успеха. Но они хотят, чтобы все были одинаковыми. Например, если я утверждаю, что «нет Бога кроме Аллаха», то ко мне применяют тоталитарную систему подавления. Сегодня от Барака Обамы требуют, чтобы он не произносил слово «бог», а ведь это ущемление религиозных чувств. Толерантное общество становится новым тоталитаризмом, говоря, что мы все можем жить во взаимном уважении, не упоминая при этом имени Бога. И теперь еще призывают не делить людей на мужчин и женщин, потому что это ущемляет права тех, кто ни то ни другое. Вселенная все же иерархична, это неизбежно, люди не равны, есть учителя, есть авторитеты… Люди разные, культуры разные. Не замечать этого нельзя, иначе тупик, иллюзия, которая разрушается тем, что им все время кто-то мешает — то Ирак, то арабы…

— Я что-то перестала понимать. Либеральное общество не запрещает верить в Аллаха, но предлагает сделать эту веру частным делом человека, то есть не навязывать всем ее внешние выражения, потому что рядом кто-то хочет верить в Христа или Будду или ни в кого.

— Поймите, что для истинно верующего человека не существует экуменического разрешения проблемы. Он не может признать, что есть Бог кроме Аллаха. А общество ему говорит: ты будешь жить с нами только тогда, когда ты признаешь, что есть другие боги. И если он не соглашается, оно убивает его.

— Постойте, кто кого убивает? Вы ничего не путаете? Или имеется в виду война в Ираке? Но там не за веру воевали, а против ядерного оружия…

— Ну это же игра. Мы убиваем их из-за того, что они не вписываются в тот мир, который мы хотим построить.

— Ладно, но почему при стремлении российского общества к надличному идеалу жизнь в нашей стране куда более жестокая, агрессивная и несправедливая, чем там, где ценность человека безусловна?

— Вы правы, социально наша страна не адаптирована к человеку. Но мы говорим о другом. Я вижу, что когда мерилом всего является человек, это путь тупиковый. Потому что человек сам по себе не может обрести гармонию. Люди разные, и интересы одних противоречат интересам других. Толерантность — такая же утопия, как коммунизм. Не бывает той свободы, о которой мечтает Запад. Свобода в том, что я себя отдаю полностью своему учителю, или своему богу. Либерализм обманывает людей, обещая создать общество, где человек будет свободен. Такого не бывает. Ты чему-то принадлежишь или ты в хаосе.

Византия времен императора Константина имела прообраз духовного государства во Христе, где церковь была главной. Она развалилась из-за агрессии соседних государств.


«Танец Дели». Пьеса №1. Приватная комната для посетителей в городской больнице. ЕКАТЕРИНА (Каролина Грушка): У тебя же дети. И потом ты любишь свою жену. АНДРЕЙ (Игорь Гордин): Ну да. Вроде бы все так. Хотя... Хотя что есть любовь? Это, как говорится, большой вопрос. ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА (Арина Маракулина): А что, по-вашему, есть любовь? Вы знаете об этом?

© Парадиз

— То есть оказалась неконкурентоспособной.

— Разваливается любая замкнутая система. Выход — в интегральности. Мы крутимся вокруг двух моделей — либерализма и оголтелого консерватизма, одни имеют Бога, другие его не имеют, — обе тупиковые, потому что отрицают друг друга. Мне кажется, что нужна интегральность, ну я бы назвал ее духовно-либеральной. В духовном консерватизме есть ценность. Кен Уилбер хорошо об этом сказал: консерватизм — как корабль, который сам весь грязный, матросы на нем пьяные, но внутри него клад, в то время как либеральный корабль вылизан, вычищен, но внутри него ничего нет. Но если человечество успеет сохранить и этот клад, назовем его Богом, и социальные ценности либерализма, тогда, возможно, будет построено общество, которое откроет третий путь.

Мы начали разговор с развития сознания, с того, что кем мы себя считаем, тем мы и являемся. Если я считаю себя поляком, то тогда мой мир — Польша и тогда у меня есть враг — Россия, друг — Америка и так далее. Но если я себя считаю человеком космоса, то тогда я вначале космический человек, потом русский, потом Ваня, и далее… Люди, которые так мыслят, еще не управляют ничем, но они уже активны. И если сознание лидеров успеет измениться до экологической катастрофы, к которой мы идем, то человечество будет спасено. Самый важный вопрос: успеют ли лидеры перестроиться. Изменить уровень сознания. Вся агрессивность вытекает из ограничения уровня осознанности. Вот Никита Михалков осознает себя русским и верноподданным, из этого осознания и вытекают его поступки (я привожу его в пример, потому что он очень определенно высказывается). А далай-лама себя ощущает иначе, а ведь оба они творят этот мир, хотя, конечно, в разной степени влиятельности. Проблема в том, что условный Михалков не задумываясь возьмется за оружие, в отличие от далай-ламы, который гуманен и терпим и поэтому более уязвим для агрессивных современных технологий, которые не задумываясь использует тот, кто первый не выдержит. И это не далай-лама. Вот вам и конец света.

— Неожиданно выяснилось, что у вас довольно пессимистический взгляд на будущее.

— Да нет, но я хоть и верующий человек, я не знаю цели Бога. То есть от нас она скрыта, мы же наделяем Бога своими целями. Все, что мы можем, — прожить свою жизнь в радости и любви, потому что на самом деле мир мне кажется очень красивым, а не мрачным. Мир состоит из красоты, этого невозможно не заметить... только если просто не смотреть в эту сторону.

Алена Солнцева

Московские новости

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе