Война на Украине и нищета философии современного русского консерватизма

От Бориса Межуева.
В своей замечательной статье, повествующей о том, как русская философия, в различных ее течениях, отнеслась к событиям на Украине, Юрий Пущаев, крупнейший сегодня исследователь советской философии и постоянный автор нашего ресурса, неоднократно обращается и к моим работам, отчасти поддерживая высказанные в них мысли, отчасти полемизируя с ними.

В частности, он указывает на противоречие идеи «оправдания отцовства», в которой я усматриваю некий идеальный смысл российского цивилизационного пути, с точкой зрения «консервативной демократии».


Юрий Пущаев


Прошу у автора прощения, что пользуюсь правом главного редактора на некое предварительное пояснение к его тексту, но укажу, что такого противоречия, на мой взгляд, нет. Если мы признаем для себя социальное значение «отцовства», это совершенно не означает, что мы должны считать себя «несовершеннолетними детьми», не способными на вынесение свободного решения по поводу собственной жизни. Это, однако, означает, что наше решение должно быть обусловлено не только материальным интересом и корыстным расчетом, что есть некая этическая доминанта, накладываемая именно родом, от которой мы не можем отклониться, даже под влиянием житейских трудностей или тем более политических соблазнов. Сын не может пойти против «отца» в полном смысле слова, даже пойдя против его конкретного мнения, он подсознательно все равно думает, что в каком-то высшем смысле выполняет его волю, что он все равно является его наследником, даже если сам «отец» в силу тех или иных ограничений и не способен этого понять и принять. Это и есть смысл «консервативной демократии», которая свободно отказывается от возможности полного самоопределения как социума, так и индивида, в противовес идущим от «отцов» установлениям и традициям. Что не означает полную неспособность самостоятельно принимать политические решения.

Таким образом, «консервативная демократия» и есть ничто иное, как политическая модель «взрослого» общества, которое, тем не менее, не впадает в «детский» бунт против «отцов», но сознает «живую связь» с ними. Делая это уточнение, я призываю всех наших читателей к знакомству со статьей Юрия Пущаева с целью размышления о том, почему наша философия не смогла глубоко осмыслить то, что произошло с нашим Отечеством в 2014 году, впрочем, как и то, что стало происходить после него.

 
Имевшая место летом-осенью 2020 года целая серия серьезных конфликтов в постсоветских республиках[1] в культурно-цивилизационном и геополитическом смысле является своего рода продолжением процессов, кульминацией которых на нынешний исторический период стали конфликт и война на Украине. Последний в открытой форме начался, пожалуй, к концу 2013 года.

Представляется, что все это звенья одной цепи, причем значение и смысл этих процессов не сводится к одному лишь вытеснению России из культурно-исторически и ментально связанных с нею территорий и регионов. Как заметил Бенджамин Франклин, великую империю как большой торт легче всего обрезать по краям.

Внешние конфликты по границам РФ по своему содержанию и смыслу в большой степени имеют параллели и аналоги и во внутренних российских конфликтах. Особенно майдан на Украине и волнения в Белоруссии в 2020 году напоминают попытки аналогичных событий в России (в частности, Болотную площадь 2011–2012 гг.). Поэтому и вспыхнувшие в 2020-м внешние для РФ конфликты имеют для нас на самом деле смешанный, внешне-внутренний характер. И у нас в России имеется достаточное количество людей, которые на Украине и в Белоруссии поддерживают другую, антироссийскую сторону конфликта. Поэтому так называемый украинский конфликт – это в значительной степени гражданская война, в которой бывшая периферия отходит от метрополии в силу попыток сделать иной геополитический и социально-политический выбор, но на территории которой пока еще достаточно людей, желающих остаться в российской зоне влияния.

Однако вот что удивительно: прошло вот уже почти восемь лет с начала острой фазы конфликта, но идущая на Украине война не вызвала значительного  отклика в современной философии в России и вокруг нее. Она слишком редко становилась в русскоязычном культурном пространстве предметом собственно философского и философско-политического, а не политического и политологического осмысления и разбора. А ведь с ней связаны важнейшие события, которые произошли в политической истории России за последние 10 лет: киевский Майдан и новая враждебная официальная Украина, присоединение Крыма и Русская весна, война на Донбассе.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы попыток такого рода совсем не было. Однако значительно чаще они предпринимались философствующими сторонниками Майдана. Надо признать, что с их стороны есть действующая и достаточно эффективная идеология с соответствующими философскими импликациями, которая в огромной степени и породила Майдан. Как мы видим сегодня, эта идеология показала свою непригодность в данном случае ввиду очевидной неуспешности постмайданной Украины. Однако корни этой идеологии, ее укорененность в современном мире слишком глубоки, чтобы она могла быть скомпрометирована одной только украинской неудачей. Поэтому злобные майданные мыши еще долго будут продолжать плакать, колоться, но есть кактус.

Что же касается антилиберально и антимайданно настроенных представителей философской профессии, тех, кого условно принято считать и называть современными консерваторами, то тут ситуация печальнее.  На сегодняшний день имеется совсем немного авторов из этого лагеря, кто рассуждал бы на эту тему не только в узко-политологическом, но и «хоть немного» в философско-политическом, историософском и цивилизационном ключе. По сути же, никто пока даже не попытался дать более или менее цельное, при этом фундированное философское или философско-политическое антимайданное видение конфликта на Украине. Дело до сих пор сводится лишь к отдельным наблюдениям и фрагментарным мыслям и идеям.

Но позволительно тогда спросить: может ли тогда сегодняшняя российская философия в целом или то, что ею называют, претендовать на реальную общественную значимость, если для нее и в ней в результате почти не существует главных событий русской истории последнего времени? Да, эти события, естественно, нашли большое отражение в политической публицистике и в телевизионных ток-шоу. Но где попытки их серьезного и фундаментального осмысления не со стороны так называемых так называемых экспертов и тех, кого Пьер Бурдье назвал представителями fast thinking по аналогии с fast food’ом? Парадоксальным образом оглушающему публицистическому шуму и ору на ТВ по теме Украине соответствует почти полное философское молчание. Российская патриотическая мысль на фундаментально-стратегическом уровне молчит…

В чем причины этой немоты?

Но что мы здесь имеем в виду под «современной философией в России и вокруг нее»? Не только академическую профессиональную среду, хотя и ее, конечно, тоже. В данном случае, чтобы по возможности охватить весь спектр немногих философски рассуждающих на эту тему, лучше употреблять достаточно нейтральное описание «современная философия в России и вокруг нее» (вокруг как философии, так и России). В узкопрофессиональном плане здесь представлены не только философы по образованию и месту работы, но и, например, литераторы и даже священники.

Разумеется, в плане идеологическом здесь также очень широкий спектр по пристрастиям — от пророссийских до занявших (более или менее открыто) сторону Майдана. В целом, это весьма зыбкое и с нечеткими границами, пронизанное сильными противоречиями и разногласиями сообщество интеллектуалов, способное рассуждать на достаточно профессиональном философском или околофилософском уровне на тему украинского конфликта и связанной с ним идеологической, философско-политической и культурно-цивилизационной подоплеки.

В общем, соответственно присутствующему в украинском (русско-украинском) конфликте компоненту гражданской войны и русскоязычное гуманитарно-философствующее сообщество на уровне политических пристрастий тоже поделено на две или даже три части или партии.

Первая, условно говоря, выступает на стороне властей Донбасса и пророссийской стороны конфликта на Украине.

Вторая, которую отличает четко выраженный либеральный образ мышления, поддерживает (разной степенью интенсивности в разное время) сторону нынешней националистической и прозападной Украины, нынешних киевских властей и так называемого европейского выбора Украины.

И третья – это не собственно партия, а «внепартийные», неприсоединившиеся, «болото» в терминологии времен Великой Французской революции. Последние неравнодушны к этим событиям, но предпочитают видеть огромные изъяны в каждой из сторон и декларируют одновременно свою заинтересованность и внепартийность.


Ольга Седакова


Однако далеко не все из них отважились сформулировать хоть какую-то философскую или философско-политическую рефлексию. Причем, повторимся, в каждой из этих трех условных партий могут находиться самые разные люди с точки зрения основной профессии и места проживания. Среди промайданной партии, например, живущая в Москве поэтесса и эссеистка Ольга Седакова, вошедшая в политическую историю своей коротенькой, но выразительной заметкой на ФБ про «Российское общество при Свете Майдана»1, или эмигрировавший в крайнем политическом раздражении в Киев бывший московский философ Анатолий Ахутин, который  в частности сказал, что «путинская Россия» ведет войну на Украине «ни больше ни меньше как против человечности человека в человеке (курсив мой – Ю.П.)[2].


Но в ней также, разумеется, и живущие на Украине авторы вроде Сергея Дацюка (Киев), ранее радикального сторонника Майдана, автора местами любопытного (любопытного в том смысле, что чтобы бить врага, надо знать его оружие) и показательного опуса «За что воюет Россия?» (2014). Позже он, правда, радикально разочаровался в постмайданной Украине и впал в ее тотальную критику. Теперь С. Дацюк задает риторический вопрос: «Как нам оправдываться перед русскими?»: «Промышленность практически здесь не воспроизводима, экология убита, в климатическом плане мы сильно ухудшили свои позиции, за последнее десятилетие Украина стала зоной рискованного земледелия <…> Детей уже стараются отправить за пределы Украины, то, что останется здесь – это мусорник. История не знает примеров, когда колония выходила бы из состава империи – с ядерным оружием, судостроением, авиастроением, ракетостроением, отличной наукой мирового уровня. Ну что, пора подводить итоги. Прошло практически 30 лет, что из всего этого у нас осталось? Что мы можем теперь сказать русским или миру вообще? Мы хоть что-то сохранили, приумножили, развили? Как теперь оправдываться перед теми же русскими?». Сегодня Дацюк говорит, что в нынешней Украине он не видит таких оправданий.

Однако интересно, что он думает про себя вчерашнего – безусловного апологета Майдана. Впрочем, это не интересно.



Проукраинская околофилософская партия

Следует констатировать, как бы это ни было неприятно осознавать, философия и идеология сторонников нынешней официальной прозападно-националистической Украины обладает, во-первых, значительно большей концептуальной четкостью и оформленностью, чем позиция противной им, консервативной и пророссийски настроенной партии, одобрившей присоединение Крыма и поддерживающей сегодня Донбасс.

Во-вторых, взгляды представителей этой проукраинской партии, насколько можно судить по русскоязычным авторам, обладают гораздо большим единством. Они не расколоты на евразийцев и так называемых русских националистов, на коммунистов и монархистов, красных и белых. Все они по своей идеологической направленности, как правило, западники-либералы. У них есть более или менее общий желательный образ будущего. Они знают, чего хотят, и в этом примерно едины. Их «священная корова» – стандартный набор заявляемых благ: демократические выборы и сменяемость власти, правовое государство, полное неприятие советского периода истории. Пожалуй, центральная социально-антропологическая категория, на которую они опираются и используют, это понятие человеческого достоинства. В этом едины философ Анатолий Ахутин, поэтесса Ольга Седакова, богослов Кирилл Говорун с его громко и недолго звучавшим в 2014 году «богословием Майдана», и др.

Крайне высоко понимаемое достоинство человеческой личности в конечном счете вырастает из метафизической уверенности, что человек может и должен сам обустраивать свой мир, а поэтому может и должен сам выбирать себе власть. Вопрос, а возможно ли это все же в реальности, на деле, здесь уже решен. При этом я не могу не отметить и настаиваю на этом, что так понимаемое человеческое достоинство находится в сильном противоречии с тем, как человеческое достоинство понимает святоотеческая христианская традиция. Не случайно в этой партии так много либеральных христиан, тех, кого Константин Леонтьев вполне мог бы назвать «розовыми христианами».

Судя по тому, как взгляды этих людей представлены в сегодняшнем русскоязычном гуманитарном пространстве, они опираются не столько на какие-то оригинальные соображения о культурно-исторической уникальности Украины, сколько на пожелание-лозунг «Украина цэ Европа». Это некая общелиберальная «антиимперская» идеология, на самом деле весьма слабо приспособленная к конкретным общественно-политическим и экономическим украинским реалиям, которая на деле приведет скорее к нивелировке Украине, к стиранию ее своеобразия в «общем европейском доме». Несмотря на свой гуманитарный пафос и гуманистические лозунги, она носит революционный характер, предполагающий насилие и слом прежнего цивилизационного уклада.

Так что это более или менее понятная и достаточно цельная идеология. Не слишком оригинальная, но в этом и заключается ее сила.

Для этой партии также очень важно понятие гражданского общества и его апология, неприятие государственничества. Тут они отталкиваются от хорошо знакомого и очень ими нелюбимого явления, без которого, впрочем, смогут ли они существовать на деле как полноценная культурная среда?

Активность этой партии пришлась в основном на первые постмайданные годы – 2014-2016, – когда еще свежи были надежды, что у них что-то получится. Сегодня философия Майдана, кажется, вошла в стадию стесненности и некий ступор. Уже трудно себе представить в русскоязычном пространстве номер философского журнала, почти целиком посвященный восторженной философской апологии украинской революции, подобный, подобный 19-му номеру «Синего дивана», вышедшему в 2014 году.

В этом номере за исключением 2–3 статей, в которых «событие Майдана» было подвергнуто сомнению и скепсису (В. Малахов из Киева и А. Давыдов из Москвы), большинство представленных в нем работ носит ярко выраженный промайданный характер. По сути, номер представляет собой совокупность разнообразных попыток социально-философскими средствами обосновать «европейский выбор социально активной части украинского населения»5, выражает разные стороны и варианты «философии Майдана». Кстати, весьма характерно постоянное подчеркивание, что на стороне сторонников Майдана социально активная часть населения. Либо открыто, либо по умолчанию (дескать, это и так должно быть понятно), промайданные авторы только представителей своего лагеря считают самостоятельно мыслящими субъектами: «Авторы номера – это люди, которые не разучились самостоятельно думать»6. А противоположная сторона «по мнению не разучившихся самостоятельно думать авторов» впала «в сон разума, состояние, в которое благодаря небывалой по масштабу и напору пропаганде погрузилось большинство моих соотечественников»7. Так же, например, и С. Дацюк в своем тексте утверждал, что «именно отказ от развития мышления российских интеллектуалов привел к победе идей традиции и архаики», что противоположный по взглядам лагерь отличает отсутствие каких-либо способностей к инновациям и творчеству. Практически общая черта либеральных поклонников украинской революции – это самовлюбленность и априорная слепота к аргументам противной им стороны, поскольку, дескать, оппоненты заведомо неспособны к самостоятельному мышлению, а служат лишь пропагандистами «на посылках» у власти.

При этом степень радикальности высказываемых промайданных взглядов у авторов из России все же зависит от их места нахождения и места работы. Находящиеся и работающие в России «самостоятельно думающие люди» стараются высказываться поаккуратнее, камуфлируя свои наиболее резкие суждения. Наиболее же радикально говорят те, кто из России уехал, находится и получает зарплату за рубежом, как, например, уже упоминавшийся эмигрировавший Анатолий Ахутин и доктор Лозаннского университета Эдуард Надточий, который в своей статье именует нашу страну «темным двойником Европы, известным нам под смутным именем “Россия”»8.

Как мы уже говорили, обоснование «события Майдана» здесь тоже ведется на основе не специфически узкой идеологии украинского национализма, а общелиберальной и пафосной псевдогуманистической идеологии европейского выбора: «Я уверенно могу сказать, что когда человек с трепетом душевным говорит: “Украина! Я за Украину” и так далее, его вдохновляет не национальный сепаратизм. Его вдохновляет то, что сегодня это лозунг или, скажем, сумма эмоций высокого гуманистического характера»9. И в этом опасность философии и политики Майдана для России, поскольку с известными модификациями, как некий шаблон, они легко могут быть применены и как обоснование радикальной либеральной революции и в нашей стране.

Однако повторимся – сегодня этот промайданный философский энтузиазм и пафос явно схлынули, в силу несоответствия прежних розовых ожиданий и полученных результатов.

Тем не менее, несмотря на очевидное банкротство «европейского пути» Украины либеральная идеология по-прежнему все равно сохраняется и в России, хотя бы по принципу единственно полноценно наличествующего предложения на рынке идеологического спроса.



Партия пророссийских консерваторов на поле Украины

Надо, конечно, сначала оговориться, что представленный ниже набор имен вряд ли полон. Но даже с учетом сделанного допущения невозможно не признать неприятную правду, что на сегодняшний день имеется совсем немного авторов из этого лагеря, кто рассуждал бы на эту тему не только в узко-политологическом, но и «хоть немного» в философско-политическом, историософском и цивилизационном ключе.


Александр Дугин


Например, много о русско-украинском конфликте говорил и писал Александр Дугин (см., например, его книгу «Украина: моя война. Геополитический дневник»). Отчасти и почти бегло он затрагивал и то, как ему видятся идеологические и цивилизационные основы нового столкновения Востока и Запада. Дугин в этой книге говорит, что идущую на Украине войну следует рассматривать с позиций Четвертой политической теории. Но вся проблема в том, что Четвертую политическую теорию по Дугину еще только предстоит выработать. См. на этот счет его одноименную книгу «Четвертая политическая теория». Это только набросок, проект – в лучшем случае. А пока ее на самом деле просто нет.

Борис Межуев в статье «Столкновение революций»11, рассматривает Русскую весну и активное сопротивление националистической революции на Украине как своего рода революцию, но только «антиреволюционную», консервативную по своим целям – во имя восстановления «старого порядка».


Дмитрий Муза


Дмитрий Муза в своей статье «Украина и Донбасс как арена цивилизационно-геополитической конфликтности России и Запада» в сборнике «Философия на линии фронта»12 говорит о том, что «именно Донбасс сегодня позволяет России сосредотачиваться и искать ключи к новой Победе в своем цивилизационном пространстве». Но нельзя не заметить, сколько в этом суждении содержится не артикулированных и как бы лишь подразумеваемых тезисов, вызывающих вопросы: о какой именно Победе идет речь, и в чем состоит специфика нашего цивилизационного пространства? Почему именно Донбасс стал тем «батальоном», который оказался брошен на геополитическую передовую и «просит огня»? И разве Россия сейчас использует этот выпавший благодаря Донбассу шанс – «сосредоточиться и искать ключи к новой Победе»? Как это возможно, если ответы на выше поставленные вопросы практически отсутствуют?

В целом, получается, что очень мало кто, несмотря на обилие политической и публицистической риторики, пытается продумать ценностные, геополитические и историософские основания нынешнего конфликта России с атлантическим Западом на пространстве Украины. Это ярко демонстрирует, что, вопреки многочисленным воплям об «агрессии Путина», мы действуем в ситуации глухой обороны, реактивно, почти полностью отдав инициативу противнику. По сути, нашим кричащим testimonium paupertatis (свидетельством бедности) является то, что в то время как сегодня много говорят о новом издании холодной войны, у российской стороны нет своей более или менее эксплицитно проговоренной идеологии в этой войне – в отличие от СССР.

Насчет того, что в цивилизационном плане разделяет сегодняшнюю Россию и Запад, опять-таки есть лишь отдельные не лишенные интереса наблюдения и идеи. Например, в статье того же Бориса Межуева «Есть ли у России свой “цивилизационный код”, и в чем он может заключаться?» говорится, что Россию до сих пор отличает «сознание сверхценности института отцовства, то есть самой патриархальности как социокультурного феномена. При этом “отцовство” рассматривается как бы в трех ипостасях – собственно, семейной, то есть родительской, властной и религиозной. Отец – это, собственно, отец семейства, это царь, то есть отец народа или нации, и это Бог, Бог именно в ипостаси Отца».

Что же касается современного Запада, то, как говорит Борис Межуев, он нацелен в первую очередь на дискредитацию «отцовства» во всех его трех измерениях: семейном, политическом и религиозном.  Автор делает вывод: «Если у России и существует некий особый “цивилизационный код”, то он состоит в явном сопротивлении тренду на дискредитацию фигуры Отца-Царя-Бога, то есть в спасении основ патриархальной цивилизации, но в рамках христианства. При всем ясном понимании, что именно христианство, в отличие от других монотеистических религий, наиболее уязвимо для всех тех социокультурных тенденций, которые нацелены на разрушение патриархального общества. Довольно просто в духе новых веяний пойти вслед за Ницше и признать Христа как нового Диониса, как пассивного страдающего бога, отказывающегося от Царства (“Царство Мое не от мира сего”). Философ Дж. Ваттимо назвал подобное инверсивное христианство (нельзя исключать: будущее христианство западной цивилизации) “слабой мыслью”, то есть религиозным оправданием безвластия, своеобразного жертвенного бессилия высшего начала перед лицом торжествующего принципа реальности. Мы видим, что “цивилизационный код” Запада, реальность которого была уже нами эмпирически установлена, осуществляет своеобразную отбраковку всего в европейской культуре XX–XXI вв., что не проходит тест на “слабую мысль”, что несет в себе признаки силы, мощи, рациональной гегемонии. С другой стороны, Россия упрямо сопротивляется “слабой мысли”, столь же определенно отметая любые поползновения против патриархальности как социокультурного принципа, “псевдоморфозно” переформатируя любые идейные течения на Западе в пользу попираемого в европейской культуре принципа “отцовства”»13.

Соглашаясь с высказанными идеями, хочется сделать важное замечание или дополнение: тогда дело заключается в том, чтобы проговорить, в чем же именно состоят «основы нашей патриархальной цивилизации в рамках христианства»? Какие выводы из этого должны следовать для политики, идеологии, экономики, культуры? И не будем ли мы крайне разочарованы, когда в противоречии с высказанными идеями вдруг увидим, как много в нашей политической, культурной и семейной жизни уже далеко отстоит от «принципа отцовства»?

Сам Борис Межуев является сторонником концепции консервативной демократии. Однако патриархальная цивилизация отнюдь не подразумевает политических выборов на демократической основе. Отцов не выбирают. Регулярная выборность и смена отца семейным или квазисемейным коллективом является нонсенсом. Мы, скорее, находимся в промежуточном состоянии, когда выборами отчасти камуфлируется присяга, подтверждение преданности политическому отцу, а отчасти выдается подтверждение, что это политический отец настоящий. Но уже само временное измерение и формальная регулярная сменяемость отцовства подрывают его принцип.

Если брать семейную жизнь в России, то достаточно очевидно, что семья как общественный институт переживает сильный кризис: малодетность, высокое количество абортов и разводов, когда около половины браков распадаются, и т.д. Если брать отражение идущих в обществе процессов в культуре, то бросается в глаза, что многие популярные сериалы сегодня повествуют о сильной женщине, которая всего добивается сама на фоне слабых и вообще «не тех» мужчин. Все это в совокупности скорее признаки уходящей патриархальности. Таковы текущие тренды, если не прятаться от реальности. Самое печальное – это изменение сознания людей. Люди становятся независимее друг от друга, свободнее, богаче и … несчастнее.



О причинах философской нищеты сегодняшних консерваторов

У философской нищеты современного русского консерватизма должны быть свои причины. Я не хочу сказать, что дело лишь в игроках, что они попались какие-то слишком уж ленивые, трусливые или пока просто слишком долго разминаются. Дело в более глубоких и фундаментальных общественно-культурных процессах.

Попробую указать на некоторые из них, как они мне видятся:


1) Отсутствие «госзаказа» на тему

Российская власть сегодня стремится заморозить украинский конфликт, в который Россия вовлечена и не может быть не вовлечена. Задвинуть его на периферию политической повестки дня, лишь выпуская пар через телевизионные ток-шоу. Он настолько серьезен и важен, что решить его она сегодня считает себя не в состоянии, капитулировать – тоже. То или иное решение влечет за собой сильное изменение в ту или иную сторону социально-политической и экономической жизни, самого устройства РФ. Поэтому конфликт подвешен и, в частности, власти не стимулируют связанную с конфликтом проблематику, скажем, в госзаданиях академическим институциям или в грантах. Замороженный, замерший характер войны на Донбассе («ни мира, ни войны») нашел свое отражение и в отсутствии этой проблематики в современной академической русской философии (нет гранта или госзадания по этой теме – нет и занятий по ней).

С другой стороны, отсутствие грантов и госзаказа не должно быть решающей помехой.

Но, опять-таки, а разве философское молчание не влияет на это замораживание? Когда мы действуем большей частью по исторической инерции и инстинкту жизни, но без ясного осознания своих цивилизационных целей и задач?


2) Академизация и специализация современной философии

Современные занятия в философских дисциплинах в значительнейшей степени ушли в нишу «специальных» и профессиональных. Заметная потеря общественной значимости философии, ее сегодняшняя профессиональная аполитичность, на мой взгляд, вызвана тем, что крах СССР по времени примерно совпал (и это неслучайно) с окончательным крахом Модерна. Тогда еще верили, что идеологии (квазинаучные системы идей об обществе и исторических законах) могут управлять исторической реальностью и менять ее в желательную сторону. В наступившую эпоху постмодерна в культуре требуется не столько понимание и отражение реальности, сколько развлечения, информация для развлечений (infotainment) и игра отражений друг в друге.

Тем не менее, Россия не сможет существовать в условиях идущего противостояния без высказанных смыслов. Смыслов, которые призваны не управлять историей, но выражение которых позволит России искать в них опору и продолжать существовать в истории, сохраниться и занимать в ней одно из важных мест. Как нам сохраниться в истории – вот главный вопрос перед теми, кто считает себя сегодня русскими консерваторами. И именно это на кону противостояния, линия которого проходит сегодня через Донбасс.


3) Россия как цивилизационно расколотая и разорванная страна

Но все-таки главная причина и заморозки конфликта, и его скудной философско-идеологической осмысленности на сегодняшний день состоит в том, что Россия является цивилизационно разорванной или расколотой страной. К традиционно противостоящим идеологическим полюсам западников и «славянофилов» или патриотов добавился еще «красный», просоветский компонент.

И раскол патриотического лагеря на «красных» и «белых», нестроения и война умов по поводу оценки советского периода истории сильно ослабляют русофильский философский лагерь. Как бы ни относиться к советской эпохе, XX век стал для России в ее истории пиком геополитического могущества, а также пиком противостояния России с Западом. Правда, по итогам этого противостояния она сдалась на милость победителям (сказался секулярный и западный характер марксизма как социально-философской теории), но победитель попался негуманный, и пришлось болезненно расставаться с розовыми иллюзиями перестроечного времени.

Признаком мудрости перед новым Drang nach Osten было бы объявить водяное перемирие между «красными» и «белыми». Да, мировоззренческие различия слишком велики. Надеяться на примирение при таком взаимном ожесточении (тон недавних споров вокруг восстановления памятника Дзержинскому на Лубянке лишнее тому подтверждение) вряд ли реалистично. Но перед лицом общего противника можно хотя бы заключить пакт о ненападении, чтобы не трогать святыни и символы друг друга: не сносить памятники советской эпохе с одной стороны, и не нападать ожесточенно, например, на Николая II, с другой стороны.

Соответственно нет единой работающей идеологии. Концепция «русского мира», на которую раньше была определенная ставка, показала свою нежизнеспособность. Русские как народ не могут существовать диаспорами, вне объединяющего их государства.

Еще больший крах потерпела к концу XX века и вступления в НАТО почти всех стран Восточной Европы славянская идея.

Евразийство? Оно говорит о важности идеократического характера власти, но не может предложить собственно скрепляющие разные племена и народы идеи для нового объединения Евразии. 

Сэмюэль Хантинтон в своей знаменитой книге «Столкновение цивилизаций» в качестве отдельной цивилизации выделяет православную — с центром в России. Она, скупо и словно с высоты птичьего полета пишет автор, «отлична от западного христианства по причине своих византийских корней, двухсот лет татарского ига, бюрократического деспотизма и ограниченного влияния на нее Возрождения, Реформации, Просвещения и других значительных событий, имевших место на Западе»14.

Хантингтон писал эти строки в начале 1990-х, когда страны православного ареала и Россия как «стержневая страна православной цивилизации» только вышли из коммунистического режима, и можно было вольно фантазировать, чти она без помех вернутся к своим цивилизационным истокам. Но сегодня мы видим, что Россия практически осталась в одиночестве, никакого цивилизационного блока вокруг нее нет, в лучшем случае лавирующие лукавые друзья.

Являемся ли мы как отдельная уже страна сегодня тем, что можно назвать отдельной православной цивилизацией? Скорее нет, чем да. Наша отдельная цивилизационность имеет сегодня что-то вроде остаточного характера. Россия сегодня в каком-то смысле странный микс из ушедшей в небытие советской, постправославной и либеральной цивилизаций, у которой неопределенное лицо, и которую в общем приходится именовать несобственным именем постсоветской страны.

Экономически и идеологически мы слишком не самостоятельны, слишком интегрировались в либеральный миропорядок. Очевидно, что слишком слабые позиции имеет и религия в официально секулярном государстве, причем среди лишь номинально православного по преимуществу населения. Наша самостоятельность, отдельность больше выражается на каком-то полубессознательном, глубинном уровне, который не находит должного выражения в политической надстройке и официальном идеологическом измерении в силу того, что так открыто действовать и говорить уже не принято, в частности потому, что современный человек, проникнутый пресловутым чувством собственного достоинства, этого не поймет и не примет.

Однако таковы глубинные условия существования страны и нас всех, в ней живущих. Так Россия устроена, на таких условиях, и она не может быть устроена иначе.

За что нас не любит Запад и почему началась нынешняя холодная война? Почему глупо надеяться на примирение, и в силу каких причин Запад устроит либо капитуляция России, окончательный ее распад, который удастся сдержать лишь восстановленной и ново обретенной мощью? Понятно, что он опасается возрождения в новом виде старого геополитического конкурента. Понятно, что мы для него лишь еда.

Но почему тут вообще речь заходит о конкуренции и споре по сугубо кулинарному вопросу, кто кого съест? Если посмотреть, какие претензии Запад предъявляет «путинской России», то в них можно заметить византийский след, только в гораздо более слабой и размытой форме. Это, во-первых, авторитаризм власти и ее недемократизм (остаток монархизма и самодержавия) и, во-вторых, недостаточная прогрессивность: пусть слабо, но все же декларируемая приверженность традиционным семейным ценностям, неприятие на официальном уровне ЛГБТ-идеологии, вообще традиционализм и якобы повышенная роль религии в обществе.

Однако на самом деле особенно со вторым пунктом все непросто. Мы все знаем, что в том числе в нашей правящей элите с семейными ценностями тоже явный кризис. С другой стороны, как сказала болгарский историк философии и публицист Дарина Григорова, «когда на военном параде в честь 9 Мая Шойгу осенил себя крестным знамением на весь мир, он не постеснялся показать остальному миру, что вы другие. Для вас это обычно, вы даже не обращаете на это внимания. Это был такой мощный символ, что вы, видимо, просто представить не можете. Западный политик побоится это сделать. Но для вас это нормально, вы этого даже не замечаете».

У нас явный кризис семейной жизни, что также совершенно не стыкуется с тезисом о России как стержневой стране православной цивилизации в терминологии Хантингтона (огромное число разводов и абортов). Однако в то же время у нас нет легализации однополых связей как социальной нормы. Своего рода «подсознание страны» явно противится такой легализации, оно не хочет совсем лишиться «духовных скреп», оставляет их как некий официальный минимум, необходимый для выживания страны как она есть.

В 30-х годах XIX века министром просвещения Сергеем Уваровым была сформулирована знаменитая триада «Православие. Самодержавие. Народность». Ей было суждено стать самой известной формулой русского консерватизма и монархизма, хотя разные направления внутри широко понимаемого русского охранительства делали разные акценты и смысловые ударения на каждой из частей этой триединой формулы. Русское охранительство сегодня, после советского зигзага истории, конечно, не может укладываться в эту почти чеканную идеологическую формулу. Речь может идти лишь о ее остаточном, ослабленном варианте, с учетом крушения монархии в чистом виде и советского периода истории.

Если спроецировать уваровскую триаду на неприязнь Запада к путинской России, то можно увидеть некие аналогии. Православию может соответствовать большая традиционность России и (пока еще?) заметная общественная роль так называемых традиционных для страны религий, Православия и ислама. Самодержавию в ослабленном опять-таки виде соответствует крепкая авторитарная власть и повышенная роль государства. Народность, на наш взгляд, сегодня можно понимать отчасти как большую традиционность и меньшую «продвинутость» жителей России в области житейской и половой морали, а также как сильный запрос на социальную справедливость (и это уже след или наследие советской эпохи).

Понимание и осознание цивилизационной особости России, новое обретение своего лица – необходимое условие для хоть сколько-нибудь успешного ведения (чтобы хотя бы отбиться) так называемой гибридной войны с Западом, горячий фронт которой сегодня проходит по Донбассу, между Украиной прозападной и Украиной пророссийской.



[1] В августе 2020-го и до сих пор – Белоруссия, в сентябре-октябре  – война Армении и Азербайджана за Нагорный Карабах, тоже инициированная в том числе с целью подорвать влияние России в регионе. Можно еще вспомнить также опасения за Приднестровье после президентских выборов в Молдавии в ноябре 2020 года.

1 Седакова О.А. «Российское общество при Свете Майдана». Про то, что «свет Майдана» – это «свет надежды» и «свет реабилитированной человечности», имеющий сугубо мирный и гуманистический характер, поэтесса уверенно заявила совсем незадолго до войны на Донбассе и сожжения людей в Доме профсоюзов в Одессе 2 мая 2014 года. Насколько мы знаем, сожалений по поводу этой заметки и того, что она, мягко говоря, поспешила, О.А. Седакова не высказывала.

[2] Ахутин А.В. Бердянд И.Е. «Против человечности». Вот более широкий контекст этого, опять-таки иронично говоря, ко многому обязывающего высказывания: «Идет война, война не только на Украине, Украина теперь горячая точка, а идет война, в которой инициатором, источником и главным действующим лицом является нынешняя путинская Россия. Война эта идет ни больше ни меньше как против человечности человека в человеке (курсив мой – Ю.П.), вот я так это понимаю. И это то именно, что вызывает предельное возмущение, благодаря чему было найдено совершенно точное определение этой, условно говоря, революции: это революция достоинства, то, что раньше называлось честью человека. Есть в привычном теперь, к сожалению, полублатном жаргоне слово “опустить”. Против этого идет война, война не на жизнь, а на смерть, только теперь не просто, не только живого человека, а человека в его существенной человечности» (курсив опять мой – Ю.П.) Если это уничтожено, то уже и жить не нужно, уже жизнь не в жизнь, она бессмысленна. Вот против чего идет война. Вот это главное, что мне хотелось бы сказать. Это произошло на Майдане <…> Тогда полмиллиона вышло со всей Украины, это неслыханное явление. Я до сих пор не могу поверить, немножко это прозвучит пафосно, в украинцев, не могу поверить, что они оказались способны на эту оскорбленность, на возмущение попранием человечности» Режим доступа: https://www.svoboda.org/a/26834354.html).

Стоит ли говорить, что свержение законной власти, сожжение 48 людей в Одессе 2 мая, обстрелы мирного населения на Донбассе и т.д. Интересно, что А.В. Ахутин считается философом диалога, учеником В.С. Библера. По опыту общения с ним в соцсетях могу сказать, что не встречал более монологичного человека, если речь заходит о социально-политических и даже историософских вопросах.

5 Петровская Е. От редактора // Синий диван. № 19. 2014. С. 3.

6 Там же. С. 4.

7 Там же. С. 4.

8 Надточий Э. Украина и Европа: в поисках новой топологии «Срединной Европы» // Синий диван. № 19. 2014. С. 43.

9 Беседа Мирослава Поповича, Натальи Вяткиной и Андрея Родина // Синий диван. № 19. 2014. С. 60.

11 Межуев Б.В. Столкновение революций. Тетради по консерватизму. 1917. № 2. С. 11–20. Режим доступа: http://www.isepr.ru/upload/iblock/71c/tpok_2_17.pdf

12 Муза Д.Е. Украина и Донбасс как арена цивилизационно-геополитической конфликтности России и Запада // Философия на линии фронта. Материалы заседания секции, «Философия на линии фронта», проведенной в рамках Донецких чтений 2018. М. : Объединенное движение «Русская философия», 2019. С. 92.

13 Межуев Б.В. Есть ли у России свой «цивилизационный код», и в чем он может заключаться? // Вопросы философии. 2018. № 7.

14 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: Аст, 2003. С. 77–78.
_______________________


АВТОР
Юрий Пущаев
Кандидат философских наук, научный сотрудник философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова

Автор
Юрий Пущаев
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе